Темное разделение - Сара Рейн

— Сколько ей сейчас, лет сорок?

— Может быть, даже немного больше. Ее звали Мелисса Андерсон. Я очень хочу узнать, что с ней случилось, Гарри. Постарайся найти тропинку и пробраться в прошлое.

— Для этого тебе понадобится не журналист, а следопыт, — фыркнул Гарри.

— Куда ты?

— В ближайший паб. Буду искать северный магнитный полюс, — сказал Гарри.

Из дневника Шарлотты Квинтон

28 октября 1899 г.

Сегодня за ужином мне вдруг захотелось, чтобы существовала тропинка, по которой можно пробраться в будущее. Узнать, что ждет меня впереди, и обойти поджидающие опасности.

Хорошо хоть Эдвард очень доволен — мы получили подтверждение, в январе почти наверняка родятся близнецы, как мы и подозревали, и он теперь говорит о том, чтобы после рождения детей переехать в дом побольше. Этот дом слишком темный и мрачный, детям здесь не место (как будто я сама не понимаю!), и потом, нужно будет нанять больше слуг, мне это не приходило в голову? Как ни странно, приходило.

Уже всем знакомым рассказал про близнецов (некоторым даже по несколько раз), раздулся от важности, как индюк. Видимо, для него это — признак особой мужественности.

Д-р Остин обещал облегчить мне роды — наверное, применит хлороформ, его сейчас используют все дорогие врачи, хотя мать Эдварда, ужинавшая у нас сегодня, не одобряет это нововведение и говорит, на это воля Господа, чтобы дети появлялись на свет в боли и страданиях. Сообщила ей, что медицина полностью одобряет облегчение боли при родах — это лучше и для матери, и для ребенка, на что она ответила, что я бестактна, и это результат моего общения с писателями и художниками из Блумсбери.

Подозреваю, что Эдвард придерживается такого же мнения, как его мамочка. У него много мнений, у этого Эдварда, и большинство из них совершенно неприемлемые. Жаль, что я не знала об этом до того, как вышла за него замуж.

10 ноября 1899 г.

Обсуждали, какие имена дать детям, хотя мама Эдварда предупреждала нас, что гордыня предшествует падению и что лучше не искушать провидение.

Итак, Эдварду нравятся Джордж и Вильям, это настоящие английские имена, а не какой-то иностранный вздор. Он напомнил мне миссис Тигг, она так разговаривает с продавцами. «Мадам, выберите мне, пожалуйста, седло английского барашка для воскресного обеда. Да-да, вот это подойдет».

В крайнем случае, Эдвард согласен назвать близнецов Джордж и Элис, ведь всегда приятно иметь дочь, и, если имя Элис годится для дочери Ее Величества, значит, и для Квинтона подойдет.

Спросила его, как насчет Джорджины и Элис, на что он ответил: что за глупости, дорогая, ведь ты создана, чтобы вынашивать мальчиков, это же очевидно. Ненавижу, когда Эдвард подлизывается! Раздраженно ответила ему, что я со своими узкими бедрами вряд ли сгожусь на роль многодетной матери, и вообще не хочу, чтобы он воспринимал меня как наседку, на что он потрясенно воскликнул: куда катится этот мир, если жена позволяет себе столь неприличные высказывания, а потом добавил, что его мама была полностью права, говоря, что порою я бываю крайне бестактна. Ответила ему, что неприлично и бестактно со стороны мужа обсуждать жену со своей матерью.

В результате наш ужин прошел в мрачном молчании. Никогда бы не подумала, что можно быть мрачным, поедая пудинг с говядиной и бисквиты, но Эдварду это удалось.

Вопрос: как меня угораздило выйти замуж за этого самовлюбленного эгоистичного индюка, который даже ужин ест с мрачной миной?

Ответ: я пыталась отомстить Флою (которому, боюсь, совершенно наплевать на то, где я и что делаю).

Ответ признан правильным во всех отношениях. И если бы я действительно знала тропинку, ведущую в будущее, я никогда (три раза подчеркнуть!) не стала бы жертвой сладкоречивого обольстителя Флоя.

Глава 2

Несмотря на то, что и вино, и закуски оказались куда более изысканными, чем он ожидал, в целом открытие галереи Торн прошло именно так, как Гарри предсказывал. Толпа хорошо одетых и ухоженных людей перемещалась по залу, шепотом обсуждая картины. Женщины украдкой оценивали внешний вид друг друга. Хорошее освещение и идеально отполированный паркет.

Среди экспонатов не оказалось ни ободранных овец, ни расчлененных трупов, ни вообще какого-либо намека на авангард или экзистенциализм. По правде говоря, некоторые из полотен были на удивление хороши.

Галерея была расположена в очень старом здании, высоком и узком. Возможно, Анжелика Торн была не столь пафосной особой, как о ней говорили, а может быть, городские власти проявили благородство, но внешний вид здания остался совершенно нетронутым. Впрочем, что бы ни было в этом доме раньше, для своей нынешней роли он подходил как нельзя лучше. На первом этаже были выставлены полотна, на втором — фотографии. Гарри дал своему фотографу несколько указаний и принялся изучать обстановку.

Среди присутствующих оказалось не так уж много ярких женщин, и Гарри сразу же заметил Анжелику Торн. Бросалось в глаза, что к своей публике она относится с преувеличенным жаром, свойственным неофитам. Наверняка ей не раз говорили, что она напоминает картины Берн-Джонса: копна сверкающих медно-рыжих волос несомненно относилась к периоду прерафаэлитов; ее облик требовал струящегося шелка накидок и нежного бархата вечерних платьев.

Симоны Мэрриот в зале не оказалось, не было даже никого похожего на нее. Гарри выбрался из толпы, оперся о дверной косяк и записал в блокнот имена нескольких более-менее известных посетителей. Таким образом, он сделает приятное Марковичу и заодно даст понять присутствующим, что перед ними журналист, то есть человек, от которого можно ожидать чего угодно. После этого он взял еще один бокал «Шабли» и поднялся на второй этаж.

Там людей было намного меньше. Возможно, потому, что вечер еще только начался, и гости не успели сюда добраться, а может быть, причиной было вино, которое разносили только внизу, или же для большинства присутствующих вина оказалось чуточку больше, чем нужно, и открытая винтовая лестница теперь представлялась им непреодолимым препятствием («Сломать шею, свалившись с лестницы на виду у всего высшего общества? Ну уж нет!» — так, должно быть, подумало большинство из них).

Несмотря на несколько бокалов вина, Гарри преодолел лестницу достаточно легко. Пройдя последний виток, он вышел на второй этаж. Здесь были такие же изящные ампирные окна, как и на первом; из одного из них был даже виден Британский музей. Очень мило. Он медленно прошелся вдоль ряда снимков под стеклом.

Его ожидало два сюрприза.

В первую очередь его удивили фотографии. Они были сделаны мастерски, а в некотором смысле их можно было бы даже назвать провокационными. Во многих снимках использовалась оптическая иллюзия: с первого взгляда картинка казалась обычной и непримечательной, но, присмотревшись, можно было обнаружить внутри нее нечто совершенно другое. Все не так просто, как кажется, подумал Гарри, останавливаясь перед фотографией затемненной комнаты, в смутных очертаниях которой угадывалась зачехленная мебель — а может быть, что-то другое, более зловещее. Три ветви дерева за окном складывались в тюремную решетку, а одна из веток была сломана и свисала вниз, напоминая веревку на виселице. Гарри долго смотрел на эту последнюю фотографию, уже не слыша болтовни и звона бокалов, доносившихся снизу.

— Вам нравится этот снимок? — раздался голос у него из-за спины. — Это не самый мой любимый, но вполне хороший. Ах да, я должна объяснить, что не пытаюсь заигрывать с вами или что-то в этом роде. Меня зовут Симона Мэрриот, я отвечаю за этот зал галереи Торн, так что мне приходится сидеть тут и вести интеллектуальные беседы с гостями.

Вторым сюрпризом в этот вечер была Симона Мэрриот.

— Мне показалось, что с вами будет легче заговорить, чем с другими, — сказала она. — Не знаю уж почему.

Они сидели рядом на одном из узких подоконников, где-то за горизонтом уже садилось солнце, и вокруг них струились теплые запахи старого дома. Похоже, вечеринка внизу подходила к концу, было слышно, как Анжелика Торн созывает оставшихся гостей, предлагая поехать всем вместе куда-нибудь поужинать.

У Симоны были длинные темно-каштановые волосы с мерцающим красным отливом, мягким каскадом обрамляющие лицо; простой черный свитер, узкая юбка и высокие черные ботинки. Единственным ярким пятном в ее облике был длинный шелковый шарф нефритово-зеленого цвета, повязанный вокруг шеи. На первый взгляд она казалась совершенно непримечательной — маленькая, худенькая, невзрачная. Ничего особенного, подумал Гарри. Но когда она заговорила о фотографии, ему пришлось пересмотреть свое мнение. Ее глаза — такого же цвета, как и шарф, — засверкали воодушевлением, совершенно преобразив лицо; она улыбнулась — и Гарри заметил крошечную щербинку на переднем зубе, придавшую ей неожиданно мальчишеский вид. Он поймал себя на том, что хочет снова увидеть, как она улыбается.