Леторей - Николай Асеев

Москва. 1912

Михаил Лермонтов

Быль несчастен: никем не видимо кривляясь, как червяк под пятою.

«Но под чадрою длинною

Тебя узнать — нельзя»

Видючи лукавые руки,Знаючи туманов цвет.Помнючи предсмертные муки,Слушайте звоночки монет[2]

Блеянье бедного разбега(Нет, он теперь не высок!)Тлейте же волосы КазбекаСчесанные ветром на висок.

Умыйница лиховеселья,На дикие радость-сердцаЗачем наступила газельяКак воды смутила зерцать?

И медленна и желаннаИ хитростная — щедра —Со уст облетев — неустанноОпять налетала чадра?

И тот, кто тлеет поверженЗа скальной, опасной тропойВинтовки промерянный стерженьОставил следить за тобой!

Пройди к повороту и скройсяИз пыльных недель навсегда

И день мой персидский утройся.И пеной покройтесь года!

Брегобег

Зазмеившись проплыла,Грозных вдаль отбросив триста,В море памяти скулаВ слезы взмыленная пристань

Даже высушена соль…Даже самый ветер высох,Но морей немая больЖелтым свистом пляшет в лицах.

И в колени морякаОпрокинув берег плоский,Перережутся векаЧерным боком миноноски

Уплывающим — приветОстающимся — прощеньеНас ни здесь, ни с теми нетМы — ведь вечности вращенье.

Июнь. Евпатория.

У самого синего

Синеусое море хитроУлыбается лаковым глазом…А я умирая вытруИз памяти разомТебя и другую красавицу:Тонкорукую, робкую Тускарь,Пролетевшую ножкою узкойОт путивля до старенькой суджи(Засыпающих сказки детей).

О рассыпься изменою тут жеИнописец старинных бытей

Как же забыть мне белые лапти? —Ведь он раскинулся усами синимиВедь полдню хочется крикнуть: «ГрабьтеЕго жаркими нынями»

Ведь — мгновению верен и крепокЗакипает, встает на дыбы,И не мной же он выверчен — слепокПокоренной Приморьем судьбы:О, не с рук ли отряхивая буриЛомая буйности рогаПод трубы Труворовы, РюрикВзлетать на эти берега

И — вновь закипевшие призраки бедствийЯ вижу в опасном морском соседстве.

Морской шум

Две слабости: шпилек и килек…А в горячее летоМоре целит навылетИз зеленого пистолета

Но схвативши за руку ветер,Позабывшее все на свете,В лицо ему мечет и мечетЛето горячие речи;

О! Море как молодец! Весь онВстряхнул закипевшие кудриПокрытый уларами песенО гневом зазнавшемся утре.

Ты вся погружаешься в пену,Облизанная валами.Но черную похоти венуМечтой рассеку пополам я

И завтра как пристани взмылят,Как валом привалится грудь:На вылет, на вылет, на вылет,Меня расстрелять не забудь.

И последнее морю

Когда затмилось солнце  Я лег на серый берегИ ел скрипя зубами тоскующий песок…  Тебя запоминаяИ за тебя не веря.Что может оборваться межмирный волосок

Всползали любопытно по стенам смерти тениИ лица укрывала седая кисея…Я ощущал земли глухое холоденье,Но вдруг пустынный воздух — вздохнул и просиял!

Ты чувствуешь в напеве скаканье и касанье?То были волны, волны! Возникнуть и замрут…Я вспомнил о Тоскане, где царствовать Оксане

И вот тебе на память навеки изумруд.

Крым. Август. 914.

Григорий Петников

Ветрогон

Разуметь не можно быстровий,Перескакивая с облыжной очередиНе заломлять по выси брови,Кто не узнает возданной дочери.

А сокрываясь в обымы бреденя,Див глянул дремливо на облаке мочи,А не умерит весельных веденийОброчный сын пониклой ночи

Имуч в умчалых верстах почало —

Коней, из гор чьи, к мете домчало.

М. Апр. 914.

Восторг изъявлен

Восторг изъявлен горестью горизонта,В разодранном кружеве — вожделенью последней —А весне отвечает изломанныйГром преднебесной колеби.

И вот в находе прямейшей закрутиОтвещаны бываньям вольности;Такая ветрянность в замирном закуте!..И вещень вещий имеконязь.

Сумеют груди, губыВ мирячем любеже —Как ломится на тучах убыльВ обратном рубеже.

Папоротник

На страшный верх из верОтъятый случай на поклонеВ гаданьи стрел изверг —Речами глаз — напротив.

Реками в лад ведутНа встреч мольбу о дубы.И гнездный пир на путикеВстревожный склон задует.

Взоры бежали сами…Запиханы души слов…И коло вечора лесамиНавзлёт развивает число…

Норов

Горюн распластан на небозёме.И грому — в разодранной линии,А горб горится, в ответе вздыбившись.В вопросе явлению — на высоте подъема.

Красочь, игранье, и в шитых зоряхСтрах вещных вер, избытке слынья,Рукой насмешника веселых имя.И нежно шлема безперых вымяВо свите блеска дерзка ответом,На рукояти норова, гордынь Жигмонда.

Русла

Что в эти домны закатаСбросить в уплывные горныИ в хлада колыби закатитьБлеск в смену на ТУске непокорный

Упоеваясь в расплывных тех струях.Что взнесенных дротиков снопыКренящего диска умчалая дискоболиа,Она не расстроит чередного запуска,И конщик не сдует чёр в сбруяхЛетящего противоЧуден;Напружность веселую стопитОпальнаго втуне пали оЗабежчика с утра сам узкойОбгонит той згою меня разве!

Что до последующей — я не участникИ на журливом озере мой парус вей.Паруслом слез застенящей,А не бывало — не правда? — прекраснейВесел ея опенящей.

Коувола. февраль.

Миросель

Какой бы сверкалой дюжиныУтешена стая надменника.Омирщенною клонью разбуженыПозвука зорчии пленники

Так отвечает в гонитве —Неугодным походом на пропастиДышел воздушных на вид вы —Очертелые дыхи робости

Тутнем ходячим допытанРевнующий внятень подъемов.Кто же вот скажет, копытомБьет он за рощей Прове?

Тоже замучил время.Кунак, добродий удневий.Может уздетая теменьОтдавает заведомо гневом

Отруба у предмолвия — иночтоПрекословит клоня обоямо —По привычке все ж дышельным вынужденТуловом сдать пред брамой.

Туманы

В нынь посылая грозныхДрожи насмешекЧуб ее вычуран простоНа синеве безведома

Выплатить слывшими глыбами,Звучей баянью величен;Но по зарям вдруг дыбамиБольшая мера толичеств.

Месть безымянная с нимиВслед за побегами свистаРядом и ядровых сниметВздохов, встревоженных изстарь.

Вновь на бегуне туманы[3]Волн ветровея разрежетДань, поступая, выманивайТолько очами забрезжит. . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . .

Ясень