Грот в Ущелье Женщин - Геннадий Ананьев

Ногайцев перегнулся через корму, долго смотрел вниз, а мы, бросив работу, ждали, что он скажет. Катер тем временем начало сносить на Островные кошки, где море пенилось и бурлило.

– Мотков десять, – распрямившись, угрюмо сказал Ногайцев. – Багром попробую сбросить. А то придется лезть в воду.

Минут пять возился Ногайцев, прежде чем смог снять одну петлю с винта. Стало быть, нужно около часа для полного освобождения. Не успеет, на рифы снесет раньше. Я уже стал намечать, кто за кем станет спускаться к винту в студеную воду, сам определил себя вторым, за Ногайцевым, но тут мы увидели нашего «охотника». Полным ходом шел он за островами.

– Ракетницу! – крикнул я, боясь, что корабль скроется за следующим островом и не увидит нашего сигнала, но тут же ругнул себя за несдержанность и приказал уже совершенно спокойно: – Дайте сигнал «спешите на помощь».

Но прежде, чем солдаты достали ракетницу из носового рундука, корабль резко лег на левый борт и пошел между островами к нам.

– Капитан 3-го ранга Конохов! – обрадованно воскликнул Ногайцев. – Порядок!

– Почему именно он? – удивился я, не понимая, по каким признакам так уверенно определил моторист. Все «охотники» одинаковы, а бортового номера еще не различить

– Кто, кроме него, без сигнала поймет, что мы в беде? – вопросом ответил мне Ногайцев. – Кто, кроме его рулевых, так лихо на новый курс ляжет?

И в самом деле, к нам подходил корабль Конохова. Сам командир стоял на мостике. Мягко подвел корабль к вельботу и крикнул:

– Что, пехота-кавалерия, в одном конце запутались? Это вам не веревка. Давай все на борт. Отогреваться. Вячеслав, и ты, горе луковое, давай сюда.

– Не уйду с катера, – буркнул в ответ Ногайцев.

– Ишь ты, обиделся… А катер кто блюсти должен? Старший лейтенант, что ли? Так он недавно только с седла слез. Говорю, давай сюда, значит – слушайся.

Подчинился Ногайцев, полез по штормтрапу вслед за нами.

– Вот так – лучше, – удовлетворенно проговорил Конохов, затем спросил меня: – Решил дровишками запастись? Давно говорю, сподручней заставам дрова заготавливать самим. Без надрыва. И не осина гнилая по берегам.

– Не дрова, – ответил я. – Стрельбище переоборудовать приказано.

Я тогда еще не мог оценить всей выгоды, которую несет предложение Конохова. Скользнули мимо слова «без надрыва», и все. Вспомнил я о них через месяц, когда в салме бросил якорь логгер с дровами для заставы и дал радиограмму, чтобы разгрузку мы провели за двое суток.

– То причал, теперь – стрельбище, – с явным одобрением проговорил Конохов. – Как муравьи. И ты все с ними. Личным примером? Лучшие традиции комиссаров?

– Скорее, чтобы познать море. Чтобы на вельботе чувствовать себя, как в седле, – ответил я и не удержался, чтобы не добавить: – По конному спорту, между прочим, у меня первый разряд.

– Курс выверен, – раздумчиво сказал он и вдруг спросил: – Пойдешь ко мне замполитом?

– К чему такие разговоры? Каждому свое: моряку – море, кавалеристу – седло.

– И то верно. Пошли, старшой, пить чай, – пригласил он и, не ожидая согласия, пошагал в кают-компанию.

Когда кок поставил на стол в тяжелых подстаканниках стаканы, до краев наполненные приятным на цвет, как червонное золото, чаем, командир, энергично отхлебнув глоток, спросил:

– В шахматы, старшой, играешь?

– Приятно посидеть за доской.

– Жаль, нет времени. Ребята вмиг управятся. Ну, ничего, в другой раз. Поглядим, что стоит кавалерия?

Не успели мы допить чай, как в кают-компанию вошел вестовой и доложил:

– Товарищ командир, винт у вельбота чист, плот укреплен.

– Мотор проверили?

– Так точно, товарищ командир. Механик сказал: как часы. Катер в порядке. Как у нас на корабле.

Эти слова Конохов воспринял с явным удовольствием, а потом, на палубе, крепко пожал руку Ногайцеву и похвалил его:

– Молодчина, Вячеслав. Не зря тельняшку под солдатской робой носишь. Не зря.

Ногайцев смотрел на Конохова влюбленно. Его белесые брови были вздернуты, глаза широко раскрыты, а на лице, казалось, застыло восторженное умиление. Эта восторженность осталась на лице Ногайцева, когда он спустился в вельбот и подошел к работающему двигателю. В порыве нахлынувших чувств погладил он горячий металл, проговорив, вроде бы самому себе:

– Как отец. Вот это – человек!

Позавидовал я тогда Конохову.

Больше мы с ним не встречались. И вот сегодняшнее утро. Почти месяц, как я находился на учебном пункте. Что твоя белка в колесе. С подъема до отбоя. А когда солдатики-юнцы уткнут стриженые головки в подушки, время наступает садиться за конспекты, готовиться у завтрашним занятиям. Утром же приходится вставать раньше солдат, чтобы успеть к подъему во взвод. Нагрузочка та еще.

Вот и сегодня пришел я, как обычно, на подъем, чтобы присутствовать на физзарядке. Молоденькие солдатики, нежнолицые, не пробудившиеся как следует, стоят нахохлившиеся, будто птенцы беспомощные, поворотившись спиной к ветру. Сейчас я скомандую: «За мной. Бегом марш!» – и они вяло потопают еще непривычно-тяжелыми сапогами по кочкастой земле, но каждый новый шаг станет взбадривать их, и скоро новобранцы начнут даже подшучивать друг над другом, я же буду бежать впереди и делать вид, что не слышу разговоров, неположенных в строю. Я уже сказал громко: «Взвод!..» – но в это время услышал крик дежурного по учебному пункту:

– Товарищ старший лейтенант, срочно к телефону. Начальник отряда!

– Меня? – недоверчиво переспросил я. Мне подумалось, что я что-то не так понял. Звонок начальника отряда на заставу – явление не так уж и редкое, он бы меня нисколько не удивил, но сюда, на учебный пункт, где я выполнял обязанности взводного, так просто не позвонит командир. Не собирается же он узнать, нормально ли я провожу физзарядку со взводом?

Я побежал к казарме, а в голове сразу зародились тревожные вопросы. Подумал о жене, оставшейся на заставе, о матери. Подумал и о заставе. Жадно схватил трубку и торопливо доложил о себе. В ответ услышал:

– Вот что. На заставе замерз солдат, – начальник отряда говорил жестко, отрывисто. – Поморозил ноги начальник заставы. За вами вышел корабль капитана третьего ранга Конохова. Будет через тридцать минут.

И только. Никаких пояснений. Он всегда так: скажет самую суть, а о деталях догадывайся. Знать же хотелось все: кто замерз, на каком фланге и, главное, как могло такое случиться.

Обычно, когда налетает пурга, все наряды немедленно идут к линии связи, либо на обогревательные пункты и сразу о себе сообщают на заставу; а если какой-нибудь наряд не выходит на связь, поднимается вся застава, рыбаки приходят на помощь, оленеводы-пастухи, и начинается поиск. И даже старожилы не припомнят такого случая, чтобы не находили сбившихся с пути или обессиленных пограничников. Отчего же сейчас не спасли солдата? И почему замерз он один? С кем в паре он был в наряде? Почему, наконец, обморозил ноги начальник заставы капитан Полосухин?

Бесплодность всех тех вопросов для меня была очевидна, но что мог поделать с собой? Человеку не свойственно оставаться спокойным в неведении, а я такой же человек, как и все. Торопливо укладывал я в чемодан вещи, отдавая распоряжения помкомвзводу, словно уезжал я не насовсем, а лишь на денек-другой, мыслями в то же время я уже был там, на заставе. Надеялся узнать хотя бы немного подробней о том, что там стряслось, от Конохова. Я спешил, словно от того, как быстро я соберу вещи, так быстро прибудет корабль.

Увы, корабль не причалил даже через час, и мне пришлось довольно долго торчать на холодном пирсе, вглядываясь в штормовое море и пытаясь увидеть ходовые огни. Но даль была непроглядно-темная, гудящая, а у пирса серчали волны: то хлестали в бетон и разваливались на сотни искрящихся в свете фонарей брызг – холодных и тяжелых, как льдинки; то свинцово тяжелели и угрюмо отползали в темноту.

Что море штормит, я понял, еще когда стоял перед строем не совсем пробудившихся солдат, слышал его монотонный, приглушенный расстоянием и оттого кажущийся добродушным шум; но не верил обманчивому добродушию и представлял себе, как рыболовецкие траулеры и даже средние транспортные суда спешат укрыться от ветра и волн за острова, либо в удобные губы, и только океанские громадины продолжают идти намеченным курсом, пропарывая встречные волны, но и они вынужденно сбавляют скорость – если море штормит, неуютно на нем чувствуют себя корабли. Но одно дело знать, что на море шторм, другое дело видеть самому, как волны грызут обледеневший причал, сердито бодают гранитные утесы, темневшие справа от пирса. Разница большая даже для человека, начавшего только что познавать море. И я невольно ежился.

Корабль все не подходил. Я уже начал сомневаться, придет ли он вообще в такой шторм, и все чаще стал погладывать на дорогу, идущую от военного городка: не появится ли на ней посыльный, чтобы вернуть меня в теплую казарму переждать шторм; но посыльный не показывался, и я вынужден был ходить по скользкому пирсу или делать короткие пробежки по берегу, чтобы согреться. Но те пробежки помогали мало. Бегай не бегай – полушубка из шинели не получится. Проку от нее на холодном ветру мало. Насквозь продувает.