Бабы строем не воюют - Евгений Красницкий

А все было просто: они сейчас ненадолго вернулись в те времена, когда после смерти свекрови Анна решительно взяла на себя обязанности большухи лисовиновского рода, а Татьяна не только не воспротивилась этому, но и с видимым облегчением спряталась за ее спину. И вот сейчас, как и в прежние годы, Татьяна могла всласть пожаловаться и поплакаться, а Анна – более сильная духом, больше в жизни повидавшая – утешала, наставляла, уговаривала. Совершенно неважным вдруг оказалось, на что именно жалуется Татьяна и что отвечает ей Анна – важен стал сам разговор, на краткое время возвративший их к прежним отношениям. И, хотя обе и понимали, что вернуть их навсегда уже невозможно, но существует на свете такое бабье утешение: хоть час, да мой.

Так и сидели рядышком в светлице две женщины, волею судьбы когда-то вошедшие в род Лисовинов: одна – не без трепета, но решительно взявшая на себя, когда это потребовалось, роль хозяйки, и другая – на которую эта роль свалилась вопреки желанию, придавив неподъемным для нее грузом. И обе боялись какой-то неловкостью разрушить это неожиданно возродившееся ощущение прежнего: Татьяне сладостно было вновь оказаться за спиной сильной и умной Анны, а Анне хоть на какое-то время забыть о тяготах боярских обязанностей.

Однако… ушедшего не вернешь, как ни старайся. В прежние времена, скорее всего, на сплетне про Глеба разговор и закончился бы, но теперь…

– Ты мои слова про Андрея запомни да потом подумай крепко, так ли хорошо ему жилось, как тебе напели. – Анна вернула выражению лица и голосу наставительную строгость. – А что до хозяйства ему да Арине… Ты вот все про горшки да ухваты толкуешь, а речь-то о другом надо вести. Еще один Лисовин семьей обзаводится, род увеличивается, сильнее становится, а ты об утвари печалишься. Радоваться надо!

Татьяна собралась было возразить, но Анна ей не дала:

– Да, радоваться! Тем более что почти ничего из ратнинской усадьбы Лисовинов и отдавать не придется. Родне твоей про бунт забыть простительно, но ты-то должна помнить!

– А при чем тут бунт, Ань? Бунтовщиков-то, кто жив остался, кого к родне отправили, кого просто так изгнали.

– Ну да, отправили… с тем, что на телегу поместилось. А остальное?

Недоумение на лице Татьяны медленно сменялось сомнением, потом пониманием и опять сомнением пополам с облегчением.

– Ань, так батюшка Корней отдает то, что от них осталось, да?.. Ой, а я-то…

– Ну кое-что добавить все-таки придется… Да не дергайся ты… так, по мелочи. Арина и сама не с пустыми руками сюда явилась – привезла три телеги всякого добра, что от огня спасли.

– Три телеги, говоришь, привезла… – затянувшееся молчание снохи заставило Анну взглянуть на нее пристальнее. – Ну так чего ей еще-то? Семья пока небольшая, к нам-то вон сколько прибыло, да не с тремя телегами… – поджав губы, покачала головой Татьяна. – Да и на чужом горе, сама знаешь, счастья не построишь… хоть и нет хозяев давно, утварь зазря вроде пропадает, но все равно как-то оно…

– Ты чего, Тань? Бунтовщиков жалеешь? Ты лучше подумай, что бы с тобой Марфа сделала, если бы не Лисовины верх взяли, а ее Устин.

– Свят-свят-свят! – испуганно обмахнула себя крестом Татьяна.

– То-то же! Или ты не бунтовщиков, а их добро пожалела? Так им все равно Корней распоряжается, а не всякие там… Нам же его волю выполнять надлежит. И выполним! Ты меня поняла?

– Да поняла я, поняла, что ж ты так-то… И подумать уж ничего нельзя…

– Об этом уже подумали. А ты лучше заткни этих клуш, пусть не кудахчут и Арине вслед не шипят.

– Тебе легко говорить, – продолжила свои причитания Татьяна, – у тебя все по ниточке ходят, вон, девки-то в трапезной давеча дохнуть лишний раз боялись, а я измучилась.

«Измучилась она… Знала бы, сколько я сил да времени на этакую легкость потратила…»

– Не образумятся – я сама за них возьмусь, да и Арина не спустит при случае – а у нее язычок-то поострее засапожника.

Тут бы боярыне Лисовиновой и остановиться, а она зачем-то свернула на привычные хозяйственные дела: кого из куньевских предстоит отправить на выселки, кого возможно со временем переселить в крепость, спрашивала, какие припасы уже заготовлены на зиму… Любой хозяйке такой разговор понятен и привычен, но в какой-то момент Анна с удивлением поняла, что ежедневные хозяйственные заботы ратнинской усадьбы ей не то чтобы не интересны, а просто-напросто ее не касаются.

«Все, матушка-боярыня, уехала из Ратного – отрезанный ломоть. Нет, конечно, совсем без пригляда усадьбу оставлять нельзя, но то, что здесь, в крепости, важнее. Господи, ну прямо как опять в чужую семью замуж ушла… хотя нет, не в чужую, здесь все мое, здесь я сама все создаю! Надо же, как обернулось, а ведь без Танькиного нытья, наверное, не скоро такое в голову пришло бы».

На следующее утро Анна устроила Татьяну на «девичьей» телеге со всем возможным удобством и в сопровождении полудесятка охраны под командой младшего урядника Климента отправилась в Ратное. Дорога, и без того длинная и скучная, в этот раз показалась боярыне настоящим испытанием: беременная сноха почти без роздыху то ахала и охала на каждом ухабе, то принималась жаловаться на щенков, которые своим воем не давали ей всю ночь заснуть. Понимая, что Татьяне и правда нелегко дается путешествие, а тряска в телеге может ей повредить, Анна не торопила возницу, велела ехать тихо, с бережением. Какое-то время они даже не спеша прошлись, чтобы ноги размять.

Сопровождающие их отроки осторожно снесли Татьяну с телеги, покряхтывая под весом отекшей от тяжелой беременности женщины. Поставили на дорогу, подождали, пока она, охнув от неожиданности, утвердится на ногах, и вопросительно посмотрели на боярыню – все ли ладно?

– Молодцы, ловко управились. Возница пусть телегу за нами ведет, а остальные позади нее едут, – скомандовала Анна младшему уряднику. – Мы немного сами пройдемся, пока боярыне Татьяне от тряски худо не сделалось.

– Так, это… – замялся Климент, – матушка-боярыня, негоже так.

– Это еще что за новости? – Анна изумленно воззрилась на него. – Ты мне перечить взялся?

– Прости, матушка-боярыня, но у нас приказ есть, строгий. – Отрок сглотнул, оглянулся на своих подчиненных и опять уставился на Анну.

– Какой такой приказ? Кто посмел?

– Господин старший наставник приказал в пути женщин одних вперед не пускать! Сначала охрана должна дорогу проверить! – отчеканил младший урядник.

«Господин старший наставник, говоришь? Ай да Лешка… слов нет… Издалека – и то бережет».

– Ну господин старший наставник свое дело знает. – Парни облегченно выдохнули. – Молодцы, хвалю.

– Рады стараться, матушка-боярыня!

По команде младшего урядника двое отроков отправились вперед, за ними, чуть погодя, шли Анна с Татьяной, за ними, опять же в некотором отдалении, ехала телега, а позади нее – остальные отроки, настороженно оглядываясь по сторонам.

Так, за разговором, то на телеге, то на своих двоих женщины не спеша добрались до Ратного намного позже, чем Анна рассчитывала. Прибыли и узнали, что ратнинская сотня рано утром тоже ушла в поход. Татьяна сразу же взвыла – Лавра не проводила! Не к добру это! У Анны уже не оставалось ни сил, ни времени опять ее успокаивать. Передала сноху с рук на руки Дарене, наказав устроить ее в горнице и по возможности чем-то отвлечь от причитаний.

– Как все сделаешь, опять меня найди, – коротко приказала боярыня бывшей большухе Славомирова рода и отвернулась к Листвяне, ожидавшей ее распоряжений.

«Холопка, а как держится! И сыновья в первый раз в поход ушли, и Корнея проводила – а хоть бы слезинка в глазах! Кремень-баба. Если сумеет-таки батюшку окрутить, то всех тут под себя согнет».

– Значит, так: я сейчас по усадьбе пройдусь, посмотрю, что да как без меня тут делается, потом позовешь мне тех холопов, про которых тебе Корней Агеич наказывал… помнишь? – Листвяна кивнула и повернулась было к двери, но Анна ее остановила. – Погоди. Обед мне сюда подашь, а как поем – пусть Дарена придет. И сама поблизости будь – я с тобой после всех поговорю. Ступай.

Не было у Анны таких уж срочных дел на подворье: она прекрасно знала, что в хорошо отлаженном хозяйстве и без нее все идет своим чередом. Однако вчерашнее осознание ненужности ее вмешательства в жизнь ратнинской усадьбы, мысль о том, что ей это не только не надо, но и неинтересно, не давали покоя. Приезжая в село по воскресеньям, она регулярно замечала небольшие, незаметные постороннему глазу перемены. И не сказать, чтобы к худшему, но она отдала этому дому много лет, положила немало сил, устраивая его уклад так, как считала нужным, полезным и удобным, а теперь с недоумением и раздражением отмечала, как постепенно этот уклад изменяется, как новые хозяйки приспосабливают его по собственному разумению.