Красный Ярда - Георгий Гаврилович Шубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Староместские куранты знают, что время течет то быстро, то медленно, и никогда не останавливается. Кому же, как не им, знать это? Они были свидетелями великих событий и перемен на чешской земле. Они помнят и расцвет Золотой Праги, и ее упадок. Как быстро летело время при императоре Карле IV, чешском короле, когда рядом с пышным вельможным Старым Местом закладывалось и расцветало Новое Место, город нищих ремесленников и богатых купцов, когда был основан университет, ректором которого потом стал славный магистр Ян Гус; оно мчалось, как всадник на взмыленном скакуне в те годы, когда «божьи воины», предводительствуемые непобедимым Яном Жижкой, сражались с железными рыцарями императора Сигизмунда. И как медленно оно потекло после поражения чешских войск на Белой горе. С этого момента куранты отсчитывали столетия бедствий. Чешское государство было уничтожено, народ попал под власть Габсбургов, которые к титулу австрийского императора прибавили титул короля чешского.
Теперь бой пражских курантов напоминал похоронный звон. Тридцать лет завоеватели жгли и грабили чешскую землю. Ее народ едва не погиб — из четырех миллионов чехов уцелело около миллиона. Обезлюдели города и села. Пылали замки и усадьбы непокорных панов. Многие ученые, философы, писатели, художники, музыканты, педагоги, проповедники либо погибли, либо предпочли смирению перед завоевателями горестное изгнание за пределы родины. Иезуиты в черных сутанах первыми возвестили наступление тьмы — они разрушали памятники, ломали статуи, рвали картины, жгли старинные рукописи, книги, даже библии и деяния святых. Для них Чехия была «мятежной гидрой», страной еретиков-гуситов. Они хотели сжечь ее дотла. Чудовищный костер полыхал на чешской земле, и казалось, что на нем после Яна Гуса горел весь народ. Эту печальную годину в своей истории чехи окрестили эпохой ночи, тьмы, мракобесия, временем умирания, засыпания, погребения заживо.
Но свет светил во тьме, и тьма не объяла его…
На короткое время он забрезжил и над чешской землей. В начале XIX века в Чехии, Моравии и Словакии появилось целое созвездие филологов, философов, историков, этнографов, писателей, художников, музыкантов, артистов, собирателей древностей. Они знали, что носителями родной культуры остались крестьяне и ремесленники. Только в их семьях еще говорили на чешском языке, пели народные песни, по-старому одевались и плясали. Желая помочь своему народу, патриоты просвещали его и обогащали его культуру. Народ назвал их «будителями», а это время — эпохой пробуждения, возрождения, воскресения. Будители обратили свои взоры на славянский мир и особенно на Россию, в которой видели надежного друга и союзника.
Австрийские власти, чиновники, жандармы и иезуиты подавляли малейшее стремление чехов к свободе и независимости. Чешский народ не мог примириться со своей рабской судьбой. Против австрийских поработителей восставали гуситы, псоглавцы, моравские заговорщики, ремесленники, студенты, рабочие. Народ ненавидел как австрийских поработителей, так и их чешских прислужников. Для народа лоскутная Австро-Венгрия была мрачной тюрьмой, а старый император Франц-Иосиф I — главным тюремщиком и палачом. Одни чехи считали Австро-Венгрию черно-желтой Бастилией, Могилой народов, Ракоуском, «Раковией» — страной рака, животного, питающегося падалью; другие видели в Австро-Венгрии нетопыря, пугающего людей ночью; третьи представляли ее в виде бездушного бюрократа, за которым маячил все тот же двуглавый орел с крыльями из штыков и лапами, сжатыми в когтистые кулаки.
Пражские куранты отсчитывали последние годы ветхому императору и его империи.
А пока была ночь, и Прага спала крепким сном.
Глава вторая
Нет никого, кто бы всем одарен был щедро богами.
Гомер
На двенадцатый день мальчика окрестили в старинном костеле св. Штепана, кафедральном соборе Нового Места. Под сводами храма торжественно прозвучали три имени, которыми нарекли ребенка родители и церковь, — Ярослав Матей Франтишек — в честь славянского князя, евангелиста Матфея и богом данного императора Франца-Иосифа Первого.
Родители Ярки то и дело меняли квартиры, стараясь снять их подешевле. Жили Гашеки то в Новом Месте, то на Виноградах. Из одного жилья в другое переезжали бедная мебель, изображения святых. Ярка часто болел и, как объясняла мать, после воспаления среднего уха потерял музыкальный слух. Мальчик не оправдывал пословицы: «Что ни чех, то музыкант», и родителям это было обидно.
Жизнь не баловала семейство Гашеков. Юношей Йозеф Гашек влюбился в барышню Каченку, дочь Антонина Яреша, баштыря — смотрителя княжеского рыбного пруда, и был с нею помолвлен. Тринадцать лет невеста ждала, когда он выбьется в люди, но Йозеф Гашек так и не закончил университет, а без диплома он не мог и мечтать о месте учителя математики в имперско-королевской гимназии. Прослужив два года в реальном училище Сланского, пан учитель Гашек наконец обвенчался с Катержиной Ярешовой. Они мечтали иметь ребенка, но их первенец, Йозеф, прожил всего несколько недель. Супруги были безутешны и воспрянули духом только после рождения второго сына, Ярослава.
Ярке не было года, когда в семье появилась сирота Манка, дочь его дяди Мартина Гашека. Отец Ярки стал опекуном и хранителем ее приданого — пятнадцати тысяч гульденов. Спустя два с половиной года у супругов Гашеков родился еще мальчик — Богуслав, Божка. После его рождения к Гашекам переехал отец пани Катержины. Антонин Яреш овдовел, вышел на пенсию и решил доживать свои последние дни у дочери.
Дети полюбили старого баштыря, его сказки и истории. В них дед выглядел то могучим богатырем, храбро сражавшимся с браконьерами, то хитрым героем лукавых сказок, всегда одолевающим управляющего-обжору.
Ярка любил гулять с дедом по Новому Месту. Здесь жили ремесленники, кузнецы, бондари, плотники, каменщики, пивовары, мясники, колбасники. Особенно его тянуло на Карлову площадь. Там выступали бродячие артисты и красиво, по команде офицера с саблей, маршировали солдаты под бой барабана.
Однажды утром Яреш пошел за табаком и взял с собой внука, который любил глазеть на табаки и сигары в ярких, раззолоченных коробках, красовавшихся на витрине табачной лавки.
Они дошли до Карловой площади, и дед Антонин едва успел войти в лавку, как шалунишка-внук повернулся на каблучках и куда-то исчез. Старик заглянул во двор: мальчишка словно сквозь землю провалился. Дед в отчаянии бегал по площади и спрашивал прохожих, не видели ли они четырехлетнего мальчика в темной шляпе и высоких сапожках. Прохожие только пожимали плечами. Старик вернулся домой один. Супруги Гашеки всполошились и стали искать
