Отцеубийца - Марина Александрова

Плохо было только то, что отец, став калекой, впал в уныние и запил горькую. Он и раньше-то не был особенно ласков с матерью, теперь же ей не стало от отца никакого спасения. Как только отец напивался, а случалось это почти каждый день, он начинал хаять мать и, всегда найдя повод для расправы, таскал ее за косы. Мать кричала истошно, но некому было прийти бедной женщине на помощь. Так уж повелось – муж – князь и господин, и волен делать с супругою своею все, что только душа его пожелает.

Роман, как только подрос и стал понимать, что к чему, каждый раз кидался мать защищать и не единожды бывал отшвырнут в угол, как напроказившая собачонка. За это неуместное заступничество недолюбливал отец собственного сына, хотя в редкие трезвые минуты бывал с ним ласков.

Роман же, напротив, смотрел на отца волчонком и не питал к нему никаких нежных чувств. Зато мать он любил всей душой и готов был сделать все, что угодно, лишь бы она была счастлива. Вот только сделать он почитай что и не мог ничего...

Время шло, отец пил все сильнее, и мать плакала все чаще. Теперь уж отец нашел за супругою своею неоспоримую вину. Заключалась она в том, что, кроме Романа, не родила супруга более ни одного ребенка. Мать плакала пуще прежнего, но ничего не могла возразить супругу, и потому не искала от него защиты...

Вот и сейчас из-за дверей дома послышался горький, захлебывающийся плач и причитания. Роман поднялся с крылечка и опрометью кинулся внутрь дома. Посреди горницы стоял отец, и по тому, как он пошатывался, ясно было, что он хмелен.

Мать забилась в дальний угол и заливалась слезами. Платок ее сбился на плечи, волосы растрепались и жалкими прядями свисали вдоль покрасневшего от слез лица. Увидев сына, она вздрогнула всем телом и замахала рукой, отсылая его вон.

Но Роман видел багровое пятно на материнской щеке, видел и кровоточащую царапину на левом виске, и не собирался уходить. Ярость всколыхнулась в нем. Он кинулся к матери, заслонил ее и отважно взглянул в лицо отцу.

Павел был сильно пьян, но соображение еще не оставило его. Увидев сына, он изумился – вздернул кустистые брови. Чаще всего, заслышав плач матери и пьяную брань отца, отрок забивался в самый укромный уголок терема, и долго не решался выйти оттуда.

Неожиданная помеха в расправе с женой еще больше разгневала отца.

– Поди прочь, гаденыш! – рявкнул отец и добавил еще несколько бранных слов.

Роман не ответил, но и с места не двинулся. Так и стоял, широко расставив ноги и уперев руки в бока. В той же позе стоял против него отец.

– Кому говорят? Ну, беги, а то и тебе достанется, щенок!

Роман снова ничего не ответил. Тогда отец, не долго думая, схватил парнишку за шиворот и со всей силы швырнул в дальний угол.

Все потемнело в глазах у Романа. Чувство было такое, будто вышибли из него дух, перед глазами поплыли радужные круги, и разум на миг застлало туманом. На некоторое время он впал в беспамятство, а придя в себя, увидел, что отец продолжает мучить мать.

Дикая злоба зародилась в сердце мальчишки. Раньше он, как ни боялся отца, но и помыслить не мог ему зло причинить. Теперь же накипевшая ярость прорвалась наружу. Роман вскочил на ноги и после мгновенного раздумья со всех ног кинулся в поварню. Там нашел он длинный острый нож и с ним уж вернулся в горницу. Не раздумывая более ни секунды, он бросился на отца. Не имея полного понятия о том, что делает, размахнулся Роман и со всей силы ударил отца ножом в бок. Острое лезвие вошло глубоко, плоть была невеликим препятствием для наточенного железа, и тотчас на рубахе начало расплываться ярко-красное кровяное пятно.

Отец, почувствовав острую боль, развернулся, желая было накинуться на наглого щенка. Увидел свой вспоротый бок и торчащий оттуда нож и замер в ужасе, а потом начал медленно оседать на пол.

Мать перестала плакать и со страхом взирала на происходящее. Когда отец с тяжелым стуком повалился на пол и замер недвижим, мать набралась смелости покинуть свой угол и подойти к нему. Отец был жив, хотя опытный лекарь, определив рану, сказал бы, что он наверняка не жилец.

Отец тем временем открыл глаза, в которых в кои-то веки ярость сменилась вполне человеческими чувствами. С трудом подняв мгновенно ослабевшую руку, он дотронулся ею до растрепавшихся материных волос. Она вздрогнула от прикосновения этой руки, которая в последнее время не сулила ей ничего, кроме мук, но не отстранилась.

– Вот и все, – прошептал отец, и Роман с ужасом заметил, что с губ его закапала кровь, – конец мне пришел...

– Что ты, что ты, – запричитала мать, – на кого ж ты нас покинешь?

– Да давно уж пора! И так я зажился, – слабо улыбнулся отец. – Это ж надо! Сын, родная кровь... Отца... Родителя...

– Что ж теперь будет-то, – продолжала стонать мать, – ведь пропадем мы! Как есть пропадем!

– Ничего, у тебя защитник вон ведь какой растет, – криво усмехнулся отец.

Тем временем на крики и плач в горницу сбежалась немногочисленная дворня. Слуги столпились возле дверей, в немом страхе наблюдая за происходящим. Какая-то служанка начала рыдать в голос, за ней начали причитать и выть остальные. Словно вступая в поминальный хор, завыл в трубе ветер.

– Ну, чего расшумелись, глупые бабы? – глухим голосом спросил умирающий. – Пошли бы вон отсюда, да поскорее... Повыть еще успеете. – А ты, вот что, – обратился он к жене. – Позови, пока не поздно, мужа судейского. А то, как помру, мальчонку-то засудят...

Истекающего кровью отца перенесли в опочивальню. Позвали знахарку, жившую неподалеку. Кровь та остановила, но по скорбному выражению морщинистого лица ее было ясно, что не оправится раненый, с минуты на минуту отойдет в мир иной. Не мешкая, мать послала слугу за судейским в город.

Потянулись тягостные часы ожидания. Отцу становилось все хуже. Временами он впадал в беспамятство и бредил прошлыми военными походами, крича что-то глухо и неясно, отчего на губах его то и дело выступали и лопались кровавые пузыри. Приходя в себя, каждый раз спрашивал слабеющим голосом у не отходящей от его одра матери, не приехал ли судейский. Мать только качала головой и, как могла, пыталась облегчить его страдания.

День уже клонился к вечеру, и бедная женщина потеряла всякую надежду. Отец все реже приходил в себя, все глуше стонал и бредил. Почти не оставалось сомнений в том, что он не доживет до утра.

Роман, всеми забытый, все это время просидел на сеновале, предаваясь невеселым думам. Его почти не мучили ни стыд, ни чувство вины, если и было ему кого жалко, то только мать. Роман даже и подумать не мог, что будет она так убиваться по своему мучителю. Был еще страх перед той расплатой, что теперь его, отцеубийцу, ожидает. Но несмотря на ужас, который охватывал мальчишку при мысли о скором возмездии, размышлял он, что будь у него выбор, он все равно сделал бы то же самое.

Роман и сам пугался своих мыслей, но внутренний голос вновь и вновь повторял ему, что всякое зло должно быть наказано, а в том, что отец зла сотворил предостаточно, никаких сомнений у отрока не было.

Роман первый услышал в предвечерней тишине топот конских копыт. Потом залаял Пят – огромный рыжий цепной пес. Залаял заливисто, звонко. Так он встречал лишь незнакомых людей. Раздался скрип отворяемых ворот. То в неурочный вечерний час приехал долгожданный судейский.

Роман тихонько слез с сеновала и крадучись пробрался в сени, откуда было слышно все, что происходило в передних покоях дома.

Судейский оказался немолодым уже человеком маленького роста с лицом, напоминающим мордочку хитрого зверька. Он неспешно слез с коня и направился к крыльцу. Навстречу ему выбежала мать.

– Слава Богу, – только и смогла сказать она и повела невозмутимого судейского в опочивальню.

Через краткий промежуток времени она вышла оттуда и, пав на колени перед иконами, начала с жаром молится. Роман, перебравшийся к тому времени поближе к горнице и подглядывающий за происходящим в щель, некоторое время наблюдал за матерью с каким-то странным безразличием. Потом словно перевернулось у него что-то в груди, и он, вбежав в горницу, рухнул на колени возле матери. Мать, заметив сына, потянулась к нему и, прижав его голову к своей груди, заговорила жарким быстрым шепотом:

– Помолись, помолись, сыне, Господу нашему и Пресвятой Богородице, чтобы простили они тебе великий твой грех! Помолись, и, может, кара Божья не обрушится на твою неразумную голову!

Слезы брызнули из глаз Романа и потекли по щекам. Он принялся вместе с матерью творить молитву, отбивая поклоны и шепча святые слова непослушными губами. Но не за себя молился Роман. Не искупления грехов просил он у Бога. Просил он за мать свою, чтобы не стала она еще несчастнее, чем прежде, и за столь нелюбимого отца, от всего чистого своего сердца желая ему добра и прося у Господа успокоения его грешной душе.

Неизвестно, что происходило в опочивальне, ни звука не доносилось из-за крепкой дубовой двери, но вот она отворилась. Судейский вышел из опочивальни спокойным и благодушным.