Японские народные сказки - Коллектив авторов

Широко распространен также термин «минва» («народные повествования»). Это необыкновенно емкое и глубокое понятие. Под минва сегодня понимаются абсолютно все жанры японского повествовательного фольклора. Универсальность термина подчеркивается и тем, что, например, при составлении фольклорных сборников исследователи включают в него самые разные жанры повествовательного фольклора, вынося на титул лишь слово «минва». Нередко минва означает и сказки, и былички, и даже легенды как самостоятельные жанры. Учитывая многофункциональность термина, правомерно, однако, понимать слово «минва» как обобщение, включающее такие понятия, как сказки, легенды, предания и т. д.

Широкое распространение в японской традиции получил термин «дэнсэцу» — легенда, а также понятие «мукаси монога-тари», понимаемое как «сказания старины». К дэнсэцу относят чаще всего исторические и топонимические легенды, преимущественно общеяпонской или префектуральной степени бытования. Термин мукаси моногатари можно переводить и как предание. Однако надо помнить, что на практике он нередко используется для обозначения совокупности легенд и преданий.

В японской фольклористике нет специального термина для такого жанра, как былички. Однако они в большом количестве представлены в японской народной повествовательной традиции. В этом читатель сможет убедиться при знакомстве с предлагаемым сборником. Известно, что чаще всего быличками называют народные произведения об оборотнях и привидениях, домовых, леших и всякого рода неведомых превращениях. Рассказы об оборотнях — это основа японского повествовательного фольклора. Однако в японской традиции не было принято отделять их от мукаси-банаси или минва вообще. И потому былички всегда воспринимались как сказки.

В предлагаемом издании читатель сможет познакомиться со всеми жанрами японского повествовательного фольклора. При этом наибольшее внимание уделялось составителем сказкам мукасибанаси и легендам дэнсэцу не только потому, что это самые широко распространенные жанры, но и потому, что именно сказки и легенды представляют собой пример единства вымысла и реальности, духовного и эстетического начала, энциклопедию народного мировоззрения и устоявшийся веками нравственный канон.

Несмотря на генетическую близость сказок и легенд, оба жанра в Японии исконно развивались самостоятельно, и потому различия между японской сказкой и легендой ощущались с первых же слов повествования. Так, сказка имела традиционный зачин, без которого не обходилось ни одно повествование: «В старину» («мукаси») или «Давным-давно» («мукаси-о-мукаси»). Далее обязательно повествовалось о месте происходящего. Однако и форма указания места в японской сказке была строго канонизирована. В большинстве случаев это было неопределенное «в одном месте» («ару токоро ни…») или чуть более обстоятельное «в некоей деревне…» («ару мура ни…»). После традиционного зачина нередко следовало короткое пояснение, содержащее необходимые сведения о месте происходящего: говорилось о том, что эта «некая деревня» находится у подножия горы или на берегу моря. Такая на первый взгляд незначительная поясняющая деталь оказывалась очень важной, так как именно она сразу настраивала слушателя на определенный сказочный лад: если действие происходит на берегу моря, то приключения героев будут обязательно связаны с морскими духами, подводными царствами, добрыми или коварными обитателями морской стихии; если же деревня где-то в горах, то речь наверняка пойдет о происшествиях на рисовом поле, на горной тропинке или в бамбуковой роще. Таким образом поясняющая деталь с давних пор четко ориентировала слушателя на восприятие «горно-равнинной», а значит, «земледельческой» или «морской», т. е. «рыболовной», сказки. Такой подход к сказочным повествованиям был обусловлен исторически сложившимися в Японии типами хозяйствования, основу которых составляли земледелие (суходольное и заливное) и рыболовство.

Японские легенды в отличие от сказок никогда не имели канонизированного зачина… Им, за небольшим исключением, вообще не было свойственно вступление в сюжет. Японская легенда начиналась непосредственно с повествования, в первые строки которого были мастерски вплетены сведения о месте происходящего. Сведения эти были детальны и реалистичны, что полностью исключало мысль о неправдоподобности повествования.

Большое место в японском фольклоре отводилось историческим легендам. В них жила память народа, они повествовали о подлинных событиях, преображая их по законам поэтической фольклорной правды. Призраки убитых в страшных междоусобицах XII в. призывали сказителя петь о беспощадной битве, и тогда в легенде звучал отголосок древних эпических сказаний («Певец с оторванными ушами»).

Разнообразными по форме и содержанию были топонимические легенды. Именно в них в наибольшей степени проявилась способность японских народных повествований локализироваться, строго закрепляться за определенным топонимическим или — шире — ономастическим понятием. Преобладание топонимических легенд над всеми другими разновидностями этого жанра является, пожалуй, одной из наиболее существенных особенностей японского повествовательного фольклора. Легендами о происхождении храмов, деревень, парков и мостов и их названий изобилует устное творчество каждой префектуры Японии. Это и легенды с отголоском исторических событий, и фантастические происшествия, и повествования, полные драматизма и лиричности («Шепчущий мост»).

Однако надо учитывать и то, что границы между разновидностями легенд подвижны, и потому в фольклоре всегда существует большое количество переходных форм. Разновидности легенд синтезируются и нередко образуют сложные фольклорные комплексы. Так, например, во многих районах Японии бытует легенда о том, как призрак матери кормил своего посмертно рожденного ребенка сладостями на деньги, положенные по обычаю, в могилу («Чудо материнской любви»). Причем в каждой префектуре легенда была привязана к определенному месту, назывались город и кладбище в каждом случае другие. Легенда рассказывалась как уникальный случай, происшедший в строго определенном месте. Так, по сути, локальная легенда (в некоторых вариантах близкая к топонимической) оказалась наделенной фантастическим мотивом. И наличие этого мотива заставляло слушателя по-другому оценивать достоверность повествования. В японских легендах с фантастическим мотивом достоверность изначально оказывалась мнимой. Однако законы фольклорной этики требовали признания слушателем достоверности происходящего, и он был увлечен игрой вымысла. В основе восприятия повествования лежало стремление слушателя внимать и верить, подчиняясь негласному закону фольклорной игры. Сказитель из префектуры Кагосима говорил, начиная повествование: «Я расскажу вам о делах старины. Было это или не было — не знаю, но слушать надо так, будто это и вправду было».

Японская сказка и легенда различались и по своей концовке. У сказки, как правило, был счастливый конец: добро побеждает зло, добродетель вознаграждена, жадность и глупость беспощадно наказаны. Легенда тоже вершила справедливый суд, она была проникнута сочувствием к своему герою, но гибель его нередко лежала уже в самой основе сюжета.

Легендарные и сказочные мотивы в японском фольклоре были тесно переплетены между собой. Так, например, в японском повествовательном фольклоре нашел отражение известный как в Японии, так и в других странах древний обычай человеческого жертвоприношения. В своем исконном виде он лежит в основе легенды «Если бы не крикнул фазан». А вот в сказке «Лягушачья шапка» этот древний обычай переосмыслен.

Отец ненароком посулил свою дочь змею — Хозяину озера, чтобы тот оросил поле во время засухи, и вынужден отправить ее к страшному жениху — древний обычай, столь явный в легенде, в сказке узнать нелегко.

Генезис японских сказок и легенд был сложен. Некоторые устные предания кочевали по всем странам дальневосточного историко-культурного региона. Потому в японской традиции так часто можно встретить мотивы и сюжеты китайских и корейских повествований. В разное время и в разных формах проникали на Японские острова сказки и легенды Индокитая, Индии, южных островов Малайского архипелага. Прослеживаются в японском фольклоре и черты древней античной мифологии. Однако важно то, что, попадая на японскую почву, эти мотивы и сюжеты быстро приобретали чисто японскую специфику, обрастали исконно японскими реалиями и становились шедеврами поистине японского искусства. И такие прочные усвоения элементов иноземных культур и традиций были свойственны Японии на протяжении всей ее истории.