На мостках - Лидия Чарская

Па площадке лестницы, ведущей в сад, он останавливается, как вкопанный.

У калитки стоит высокий, загорелый, обросший бородой мужчина в дорожном костюме и, вежливо приподняв шляпу, что-то спрашивает.

Но Стива не успевает ответить, потому что внезапно откуда-то появившаяся тетя Душа бросается к незнакомцу и с легким криком падает ему на грудь.

И незнакомый мужчина прижимает к груди её заплаканное лицо и говорит взволнованным, словно надорванным голосом:

— Ну, вот видите… видишь… дорогая моя… вот я и сдержал свое слово… пятнадцать лет сегодня — и я вернулся.

Дальше Стива не слушал. Он как пуля ринулся из сада в столовую, чтобы рассказать о случившемся.

III

Все подобострастно молчали, слушая с благоговением так много повидавшего на своем веку Владимира Пронина.

Слушали и дивились и стойкости воли человеческой, и терпению, и выносливости, и труду,

Одна тетя Душа не дивилась…

Она гордилась своим избранником, и её сиявшие, как звезды, глаза, почти с молитвенным экстазом устремленные на него, казалось, говорили: «Вот он какой чудный, какой умный, какой великий! И как права я была, веря в него и в его чувство!»

Он много изменился за эти пятнадцать лет. Ничего прежнего, юношеского не осталось в нем, конечно. Лицо, обросшее густой растительностью, местами уже посеребренной сединой, и обожженное полярным солнцем, было мужественно красиво. Смелый, проницательный и немного лукавый взгляд. Сильно раздавшаяся груд и плечи. Густая черная с сединой шапка волос курчавилась как у негра.

Симочка смотрела с жадным любопытством на этого седеющего красавца-богатыря и влюбчивое её сердечко уже било тревогу.

А он, этот неожиданно, как в сказке, появившийся богатырь, рассказывает между тем о своей жизни, полной лишений и приключений, заставляя Стиву и Глеву захлебываться от восторга.

Владимир Пронин рассказывал обо всем, кроме одного.

Умолчал он о том, что любил свою Душу только первые год после разлуки, а потом образ её все тускнел и тускнел понемногу, по мере того, как другие женщины стали их продажной ласковостью и назойливым обаянием будить его желанья.

Умолчал и про то, что все эти пятнадцать лет прошли у него сплошной бурной оргией купленной любви, и только когда у порога его постучалась неизбежная старость, Владимир Пронин почувствовал необходимость обзавестись верной женой, будущей сиделкой и нянькой для облегчения его дальнейшего существования. И вот его потянуло на родину. Какое-то непонятное предчувствие, какой-то странный внутренний голос заговорил ему, что его все еще ждет там любящая и верная душа его невесты.

И он мельком во время своих повествований взглядывал на нее, притихшую в благоговейном внимании, и думал:

«Боже мой, как она постарела, эта бедная Душа! Но глаза все так же хороши! Удивительно хорошие глаза! — И тотчас же переведя взгляд на бледненькую Симочку, смотревшую на него с робким и явным обожаньем, он мысленно добавил: — А девочка должно быть с огоньком, и прехорошенькая вдобавок».

IV

Они сидели в маленькой беседке, обвитой непроницаемой стеной плюща и дикого винограда — и тетя Душа и Владимир Пронин.

Он снисходительно поглаживал её худенькую ручку своей сильной, волосатой рукой и с небрежным вниманием взрослого, внимающего лепету ребенка, слушал ее.

Если бы тетя Душа не была так детски чиста и трогательно наивна, она наверное уловила бы скучающее выражение в глазах своего милого, но тетя Душа была так счастлива одной его близостью, что всякое подозрение в её душе было бы неуместно. А Владимиру Пронину было положительно скучно в обществе этой наивной и так некстати состарившийся женщины. Поэтому он несказанно обрадовался появлению в дверях беседки бледненькой Симочки, облеченной в какую-то смесь серых, белых и черных траурных цветов.

— Дядя Володя! дядя Володя! — звонко защебетала Симочка, — куда вы опять скрылись? Я вас всюду ищу! Я вам хотела показать выводок щеглов. Идемте, успеете еще налюбезничаться с тетей Душей, — добавила она с чуть заметной ревнивой досадой, взглянув на вспыхнувшую тетку, и ударила концом зонтика по острому носку своего щегольского ботинка.

— Идемте. Я готов! — поспешил вскочить со своего места Пронин, — а вы, Душа, с нами?

— Конечно, с вами. — постаралась в тон ему весело крикнуть тетя Душа, но что-то словно ущипнуло ее за сердце.

Все трое вышли из беседки. Гнездо щеглов, отысканное Симочкой, было в самой чаще большого, в рост человеческий высокого малинника. Чтобы попасть туда, надо было перебраться по узким мосткам, небрежно переброшенным через довольно глубокий и быстрый ручей.

— Ай, я боюсь! Дядя Володя, перенесите меня на ту сторону, у меня кружится голова! — вскрикнула едва успевшая вступить на мостки Симочка.

И Владимир Пронин легко и свободно поднял ее на грудь и, осторожно прижимая к себе свою хрупкую ношу, понес на противоположный берег.

И снова сердце тети Души словно ужалила незримая змея.

Ей казалось теперь или то было игрой взволнованного воображения, что её Владимир смотрит на Симочку гораздо более нежно, нежели следует смотреть будущему дяде на будущую племянницу, и что у самой Симочки, вдруг внезапно затихшей в руках этого богатыря, глаза стали глубокими и темными, какими еще никогда не видала их тетя Душа. Она стояла посреди мостков, дрожащих под тяжестью её тела, и ждала, когда Владимир спустит на землю свою ношу и вернется за нею.

Но он не вернулся. Не вспомнил о ней. Ни он, ни Симочка.

Они, казалось, вовсе позабыли о тете Душе, одиноко и беспомощно стоявшей на утлой дощечке в ожидании помощи. Благополучно добравшись до противоположного берега, они углубились в непроходимую чащу малиновых кустов. Их звонкие голоса, по мере отдаления звучали все тише и глуше и, наконец, их почти не стало слышно…

А ядовитое жало невидимой змейки все сильнее, все чувствительнее пронизывало сердце тети Души. Оно проникало все глубже и глубже в самые недра его, вызывая этой мучительной болью крупные слезы ей на глаза.

Голоса в малиннике стихли. Тетя Душа тяжело вздохнула и осторожно, бочком, стала продвигаться по узким мосткам к берегу.

— Не надо… бояться… не надо, — беззвучно и бессознательно шептали ее побелевшие губы… — Это как жизнь! Два берега и там… две вечности: до бытия и после него. Жизнь — те же мостки. Прошла по ним без посторонней помощи, авось и теперь не упаду в воду…

И уже твердым шагом она подошла к берегу и, взобравшись на него, подняла прекрасные, полные слез глаза к небу.

А сердце её ныло тоской…