Эффект присутствия - Михаил Мазель

Человек, строящий муравейники

«Не мешайте ему, он занят.»

Памяти Александра Николаевича

Житинского

Человек лежит и строит муравейник.Он лежит себе и строит муравейник.Он лежит себе                    на животе.Под сосной               на берегу                           над морем.Человек, не ведающий горя.До поры не ведающий горя.                                Под сосной                                     себе на берегу.1.Человек берёт одну иголку,а потом берёт ещё иголку,и ещё одну берёт иголкучеловек, лежащий под сосной.«Ах, ну почему иголки колки?!»Человек иголками исколот,но кладёт иголки друг на дружку,муравейник строя под сосной.

Муравей куда-то убегает.Человек его едва поймает,и опять поверх кладёт иголки…«Муравей! Тебе я строю дом.»Облака над морем набегают.Человек прекрасно понимает,если мама сладко обнимает —время уходить.                    И он с трудомсдерживая слёзы обещает,что когда он съест омлет и щавель,что когда допьёт компот                                  и после                                    отоспит, как надо,                                               два часа…Он вернётся                 и тогда                          достроитмуравейник —                 дело-то простое:на иголку класть ещё иголку.Очень просто.                  Через                         два часа.2.Через два часа начнётся дождик.«Мама, ну давай хоть на немножко?Мама, я там строю муравейник.Мама…»      Мама смотрит и молчит.«Мама!..»      Мама смотрит и вздыхает.Мама сына крепко обнимает.Мама лучше всех: она не злая.Просто вот вздыхает и молчит.

За окном закат опять пылает.Как вчера, в обед закат пылает.Да, в обед —             и всё-таки пылает…

Человек вцепился маме в бок.Человек вцепился и судачит.Человек не может жить иначе.Раз решил построить муравейник —значит должен,                    и в кратчайший срок.

Дело в том, что накануне в полденькто-то незнакомый с палкой в полденьмуравейник уничтожил в полдень:палкой разбросал, потом поджёг.Он его сперва облил бензином,а потом поджёг, облив бензином:«Я живу в том доме с мезонином.Я испробовал, что мог и что не мог.Так случилось: некуда мне деться —искусали моего младенца.    Чудо, что ребеночек не умер.    Искусали                 до смерти почти.»

Так сказал он и развёл руками.И ушёл он.              И развёл руками.Вроде сбросил с совести он камень.Или нет?..             Он всё равно ушёл.3.Щелкает будильник, отбивает…дробь,        не дробь?..            Наш человек зевает.            Сладко так наш человек зевает.                      Сладко так.                              Его встречает сон.

Он счастливый, он пока не знает,что такое «бьют» и «убивают»,что война бывает, он не знает:человеку нет ещё шести.Ничего плохого он не знает.До поры плохого он не знает,(если только, что собака злая:лает, если близко подползти).

Он лежит и строит муравейник.Засыпая – строит муравейник.И построит он его (наверное).Не наверное!                 Его построит он.А ещё построит дом и город.Он всегда найдёт построить повод.Человек рождён чего-то строить.Он не лишь бы кто,                          а Человек.Он не лишь бы разрушать и спорить.Он сегодня под сосной у моря                      так упорно строил муравейник,                                     он сегодня был на высоте.

Он на Мир глядит благоговейно.Он достроит утром муравейник.Зная, что на свете верно,                              лёжа просто так на животе.

Давно известная изнанка, или Неопадающий лист

Ну вот всё и закончилось, Старик!..Вчера слетел последний жёлтый лист.Когда бы мог – я б не надел парикна эту рощу. … Материалист(пусть хренов). Да – всему приходит срок.И правда в том, что лист слетит опять,но может не случиться этих строк,а может и случиться и впаятьв сознание вселенскую тоску,а то наоборот – один кураж.А лист себе готовится к броску,как я к сезону снов и мелких краж.Я, как карманник, пробую таскатьсам у себя восторги прошлых дней.О чём стрекочет жилка у виска?Украл. И?.. Не богаче, не бедней.Старик, ты понимаешь – я постигзаконы бытия и тайны душ,теперь назад мечтаю обрестинезнание, приняв холодный душ.О, нет! Я не наивен. … Отрезвлён!Я притворюсь начавшим этот путь,и стану как бы равноудалёнот скрытых слёз и от желанья пнутьсметённую листву… Да будет так!На вид приняв условия игры,листва лежит. В лесу ни ветерка.Листва лежит – отчаянья бугры.

Всё так, Старик. Открытия смешны.Смешно решать, кто прав, а кто неправ.И я не пробурчу «меня тошнит».И я не подожгу пожухлых трав.И сим притворством я не обрекусебя страдать, что, дескать, стал лжецом.По «нехочу» вобью в базальт киркуи сталь сверну вокруг заподлицо.Старик, прости, я не могу молчать.Я понял – у всего изнанка есть.Сказал!!! И что? Сюжет не стал мельчать.Не разнеслась в момент благая весть.Одно с другим срослось, как два и два:летящий лист с гниеньем и весной.Иллюзия, как чёрная вдова,всё загрунтует неба белизной.И остаётся взять и написать —Старик, опять попадала листва…Я лясы (лишь бы) не люблю чесать —прекрасней нет в природе естества.А то, что вот за этой красотойбанальность, бренность скрыты? Не смеши.Старик!.. Опять листу кричу: – Постой!Чего кричу? Лист падать не спешит.

Марулло, скажи мне… (Суфлеры)

«не вставляет мне музыка Верди

не о жизни она не о смерти»

Алексей Цветков не любит Верди.Жаль… Я сам                   не жалую Пуччини.В этой «скачке», будь ты сзади или спереди,нет ни подоплёки, ни кручины.Просто вкусы, чувства, и пристрастия.Просто связан тот же Риголеттос багажом любви в моей династии,и, в который раз, беру билеты я.

Есть у каждого свои родные фобии,так и сяк исхоженные тракты.…Почему не умирает Тито Гоббив первой сцене из Второго Акта.Почему под музыку весёлуювсякий раз сгорает Виолетта.Извивается совсем не между сёламитракт от «почему» до «фиолетово».

Ничего себе воздвигли зданьицеэтой многоликой тётке – Опере.Господи, избавь от швабры в задницу.Чувства сами сыпятся из hopper-а.Эти звуки… не о жизни, не о смерти,о страстях, слегка прикрытых флёром.В каждом соло, трио и квартетежизнь и смерть присутствуют суфлерами.

Да. У Верди с жизнью его долгойи без них хватало разных звуков.Смерть детей, жены… и бал с Пеппиною.Путь, воспетый хором из Набукко.

В сотый раз втыкаю взгляд в компьютерв запись Риголетто с Тито Гобби.О, Маруллло, на какой минутежизнь и смерть, сойдясь, не покоробят.«Почему под музыку красивуюпроисходят у Джузеппе все страдания?» —у отца давным-давно спросил и я.«Верди!..» – знал ответ его заранее.

Стимул

История встаёт кровавым дискомнад чёрною спокойною водой.Сижу и вычисляю степень рискаи фактор, обещающий покой.Так день за днём проходят век от века.Там льётся кровь и торжествует смерть,и ложь детишек учит, как кумекать…Но до сих пор не покачнулась твердь,хотя давно пророчат ей напасти.Сижу и ужасаюсь, и ищув истории кровавой сны о счастье.Считайте, что я этим как бы мщуволне отчаянья, бессилия и шока,катящейся по вере и вранью…Выходит, я пишу стихи постолькупоскольку знаю, что и я хранюне сон, так чуть заметный отголосокистории реальной, не иной.И не как муж, а снова как подростокосознаю (трясясь), какой ценойдосталось мне безоблачное детство…Я должен дальше рассказать про ложьтем, кто за мной пытается вглядетьсяв луну над речкою и вслушаться в галдёжканалов, охмуряющих нам разум…Хочу я верить в то, что Разум есть.Я верю в то, что не хитрю во фразах,и эта Вера – стимул, а не месть.

Азы