На чем держится мир - Ицхак Мерас

О Винцасе она уже не думала. Ночью, отпирая дверь клети, слышала ржавый скрип петель, слышала, как постанывает мать, плачут ребятишки и кряхтит в своем углу отец.

«Не зашлет сватов, пока брюха не нагуляешь…»

Так и вернулись несолоно хлебавши… Отец — впереди, она — постегав, в новых коричневых туфлях. Глаза у матери были испуганные, — видно, хотела что-то сказать, но молчала. Отец стоял возле стола и комкал в руке бумагу из волости — с утра жди исправника, на завтра торги объявлены.

Она знала, что скажет отец, поэтому наспех завернула в пеленки Юозукаса, схватила блузку, шерстяные чулки, завязала все в платочек, туда же сунула и свои новые туфли.

Теперь она снова знала, что в новых туфлях по полю нельзя.

Взяла на руки малыша, подхватила узелок.

Отец все комкал у стола бумагу, а напоследок процедил сквозь зубы:

— Сгинь с глаз… Потаскуха не нужна нам. Уходи… Живо!

Мог бы ничего не говорить. И так знала, что он скажет. Мог бы молча комкать бумагу из волости и ждать исправника. Она ведь быстро собралась. Сама.

Мать испуганно смотрела на них — видно, хотела что-то сказать, но смолчала.

Отец переминался возле стола.

— Но-о-о! Но-о-о, гнедой!

Растрепанный мужичонка, так и не выехав на дорогу, делал круг по всей базарной площади. Лошадь бежала рысцой, а мужичок трусил сбоку, опираясь на грядку, и смеялся оттого, что не может попасть на дорогу, делает круг, да еще такой большущий.

Не иначе как в долг набрался.

— Но-о-о, гнедой!

Она вскочила с камня.

Сейчас запрут магазин!

Надо спешить, иначе уже некуда будет идти. Растрепанный мужичонка выедет на дорогу, лошадь сама потянется к дому. И останется она здесь одна.

Сейчас закроют.

Она подбежала к магазину.

Бежала, тяжело дыша, как в тот раз, когда уходила из дому, не захлопнув дверь, уходила с узелком и с Юозукасом на руках.

Стараясь не думать, куда идет, но знала, что дорога ведет к Ятаутасам. Куда ж еще ей было податься? Кто ее ждал?

Ятаутасов было двенадцать душ. Правда, теперь осталось только одиннадцать — Винцас уехал искать счастья в Америку.

Искать счастья?

Где найдешь его, это счастье?

Ятаутасов было двенадцать. Что ни два-три года, то новый появлялся на свет. Последние двое — близнецы. По всем углам ребятня ползает — ив избе полно, и двор полон.

Она не. думала, куда идет, но все равно знала: есть лишь одна дорога, та, что ведет ко двору Ятаутасов. Куда ж еще?

Ятаутас сам вышел из избы и детвору выпроводил. Чего там в бабьи дела мешаться, еще скажешь слово какое, а подумают невесть что. Лучше не связываться с бабами. Захватил косу и пошел на двор — отбивать. Все одно не сегодня, так завтра придется, никто за тебя не отобьет, все сам делай.

Тихо было в избе. Юозукас спал, убаюканный дорогой. Сели женщины на широкую, длиной во всю комнату, лавку, на которой и сидят и спят. Сели, посмотрели друг на дружку. Потом Ятаутене, наклонившись, впилась глазами в младенца. Тот спал себе — ему хоть бы что!

— Куда же ты теперь? — спросила Ятаутене.

— Не знаю.

— Не думала еще?

— Не знаю…

— Ступай в город. Все не навоз месить.

— В город?

Города она боялась, не хотела в город. Ей казалось, будто все двери там скрипят, как в ту ночь, в клети.

— В город. Кому ты нужна здесь такая? В страду еще возьмут батрачить, а потом как знаешь. И голову где приклонить, не сыщешь.

— В город…

— Поживешь, послужишь, а там видно будет. Только бы к хорошим людям попасть.

— Где же их искать, хороших-то? — Не знаю. Авось Бог не выдаст.

— А как же…

Возьмем Юозукаса; возьмем. Одним больше, одним меньше… У меня-то уж, слава Богу, своих не прибавится.

— Я… в долгу не останусь, рассчитаемся, правда… Она схватила руку Ятаугене и стала целовать.

— Спасибо вам… Благодарствую… Спасибо…

— Чего уж там… И молочка ему расстараемся, и хлебца с сахаром пожую. Сколько такому надо! Сколько?

— Спасибо… Благодарствую…

— Завтра базарный день, сегодня у нас переночуешь, а наутро выйдешь с солнышком и найдешь, что надо тебе. Только сахару хоть изредка приноси. Сама знаешь, сахар у нас не водится.

На том и поладили.

Поладили.

— Но-о-о! Но-о-о, гнедой!.. — донеслось с дороги. Стало быть, выехал. Значит, площадь совсем пуста. Господи Боже мой, надо в магазин. Ведь сейчас закроется, правда, закроется! Она бежала, тяжело дыша, как в тот раз, когда уходила из дому, уходила с узелком и с Юозукасом на руках.

— Нет, — ответила она. — Ведь я же чай пила.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Она прижимала к груди Юозукаса.

Ее усадили на диване поудобнее.

Она сидела и кормила мальчика.

Еще не знала, как его звать.

Едва она робко вошла в комнату, едва увидела мальчика, как сердце забилось часто-часто. Ей подали мальчика, и она поискала глазами, куда бы сесть.

Ее усадили на диван.

Диван был мягкий, а мальчик — маленький, теплый. Она положила его к себе на колени и тут же стала расстегивать блузку.

Хозяйка с хозяином, присев рядом, смотрели на нее не отрываясь, но потом он, что-то вспомнив, вышел. А ей-то что, мог и не уходить. Она кормить будет.

Но он уже вышел на кухню, стал перед тазом с теплой водой, помешивал эту воду пальцем и чему-то улыбался.

Ей и в голову не пришло, что надо ополоснуться, а они тоже ничего не сказали, хотя хозяйка и приготовила большой эмалированный таз с теплой водой.

Расстегнув блузку, она опять заметила, что та намокла, — два больших влажных пятна на груди. Еще сильней заторопившись, она вынула грудь, только тут почувствовав, какая она тяжелая, набухшая.

Мальчик ухватился ртом, ручонками, и казалось, никогда не выпустит.

Она вздохнула и зажмурилась.

Уже не видела ни хозяйку, осторожно присевшую на краешек дивана, ни хозяина, который, стоя в кухне, улыбался и помешивал пальцем теплую воду в эмалированном тазу.

Зажмурив глаза, она прижимала к себе мальчика.

Прижимала к груди Юозукаса.

Теперь и она улыбнулась.

Мальчик такой голодный! Так хочет есть, так заждался!

Ее мальчик, ее Юозукас. Не потому ли он так жадно припал к ее груди?

А ее все не было и не было. Такой круг сделала, пока наконец пришла домой…

Она все-таки успела в магазин, когда взъерошенного мужичонки уже и след простыл. Чего она так рвалась туда?

С замирающим сердцем поднялась по шести, а может быть, семи каменным ступенькам, медленно толкнула дверь. И дверь подалась, отворилась, тонко ужалив звоном колокольчика.

Хорошо, что успела.

Магазин внутри был большой, с широкими прилавками вдоль стен. А уж тканей, тканей! Такие тонкие… И ни живой души — ни по ту, ни по эту сторону прилавков.

Все рулоны, рулоны…

Она осторожно потрогала один. Материя была скользкая, блестящая и прозрачно-тонкая.

Вот бы ей на платье такую, блескучую, гладкую, с зелеными клеверочками. В самый раз бы к новым коричневым туфлям. Сразу б кто-нибудь в услуженье взял.

Нет, никакого другого места ей не надо. Хочет здесь, в магазине, стоять за прилавком, перебирать в руках тонкие скользкие ткани и нахваливать всем и каждому: покупайте! покупайте!

Когда-то, давно, она была здесь. Вместе с Винцасом. И так же гладили они разноцветные рулоны.

— Вот заработаю денег, вернусь и куплю тебе самое нарядное платье. И еще одно — белое, с фатой. И уехал.

Ей хотелось бы стоять за прилавком. Покупайте, покупайте мануфактуру!

— Что угодно, барышня? Что вам показать?

В глубине магазина была тяжелая занавесь, а за нею дверь. Оттуда вышел хозяин — невысокий, толстенький, в застегнутом жилете. Из средней петельки в карман жилета спускалась толстая желтая цепочка. Небось и часы золотые при ней.

Хозяин ловко взобрался на лесенку, достал с полки рулон, бросил на стол, потом еще один — и снова бросил.

Падая, они шелестели, как живые.

Она попятилась.

Хозяин перегнулся через прилавок.

— А может, барышня уже замужем? Она замотала головой.

Он деловито осмотрел ее с головы до ног, потом хитро прищурился, задержавшись взглядом на груди.

— Может, барышне что-нибудь к крестинам? Вытянув руку, опустив глаза, она боком двигалась вдоль прилавка, гладя ткани, тонкие и толстые, но все приятные, мягкие.

— Так что же вам, барышня? Не поднимая глаз, ответила:

— Я работу ищу.

— Работу.

Она подняла глаза.

— Я бы все делала… Что только скажут…

Сейчас она согласилась бы и не стоять за прилавком, а только подметать в магазине. Подметать, подметать и видеть, как люди покупают мануфактуру.

Хозяин смотрел и хитро щурился.

— Кто не возьмет такую красавицу? И я бы взял, но у нас служить не очень-то весело. Глупые юнцы обзывать будут, никто рандеву не назначит. Я бы взял, да жалко мне — такая красивая барышня…