Великая судьба - Сономын Удвал

А у сына мысли были заняты совсем другим. «Вот матушка, — думал он, — говорила, провожая, что меня кормить там хорошо станут. На что мне их еда, если младших братьев не будет рядом? Мне и кусок в горло не полезет! Да и одежда на мне не ахти какая. Отцовский дэли совсем обтрепался, а лучшего ничего нет. Придется носить его и в будни, и в праздники. А вот Очир-бээе[Бээс — четвертая степень княжеского достоинства.], говорят, куда ни поедет, каждый раз надевает новый дэли. Интересно, справит ли дядюшка Га мне какую-нибудь обновку?»

— Ганжуржав-гун — это тебе не какой-нибудь обыкновенный, а владетельный нойон[Нойон — господин, князь.], аймачный[Аймак — область, административная единица.] воинский начальник, высокородный тушэ-гун[Тушэ-гун — феодальный титул в старой Монголии.], — внушал сыну отец. — Он покровитель и благодетель наш. Помни, сынок, тебя берет под свою опеку редкой души человек. Ты должен почитать его и учиться усердно. Не забыл, что я тебе наказывал? Ведь от тебя, озорника, то и дело плакали младшие твои братишки. Смотри, не пойди по плохой дорожке. Не выучишься как следует — лучше на пороге моей юрты не показывайся.

Отец сыпал нравоучениями, а мальчик думал: «Говорят, что учителя нередко руку на учеников поднимают. Неужели и меня будут бить? Интересно, с кем я буду там играть? О, да ведь там есть хороший парнишка — сын дядюшки Самдана, табунщика».

Мальчик заметил вдруг на дороге рогульку. «Как раз для рогатки подойдет. Слезть, что ли, подобрать?» И он обратился к отцу:

— Остановимся, отец, отдохнем!

— Хорошо, — ответил тот.

Пока отец слезал с лошади, Максаржав быстро вернулся назад, подобрал рогулину и спрятал ее за пазуху, так что отец даже не заметил. Немного передохнув, они отправились дальше и вскоре прибыли на место — к юрте Того, батрака Ганжуржава.

Ганжуржав слыл во всей округе человеком богатым и образованным и к тому же влиятельным. Своих детей у него не было, зато в его юрте постоянно бывали соседские дети, они выполняли различные поручения хозяев и получали в награду сладости. Детей здесь любили и баловали. Как-то по весне Ганжуржав заехал к Сандакдоржу и обронил в разговоре:

— Присылай-ка своего парнишку ко мне.

Не зная, насколько серьезно это предложение, Сандакдорж ответил:

— Забирай его к себе, уважаемый Га. Пусть он тебе послужит. А в свободное время поучи-ка ты его грамоте. Какая разница, где ему жить, был бы только здоров. И если уж выпало ему на долю такое счастье, пусть поучится. Ведь остаться неучем — горе. А мы перебьемся как-нибудь в бедности.

— Ну что ж, — ответил Ганжуржав, — значит, так и порешим. Парнишка вроде хороший, посмотрим, какой из него мужчина получится. Учиться ему, конечно, надо.

С того дня, когда были произнесены эти слова, минуло два месяца. И вот отец с сыном прибыли в ставку Ганжуржав-гуна.

Того, парень лет на десять старше Максаржава, с родимым пятном возле правого уха, приходился дальним родственником жене Сандакдоржа — Чимэд. Он был старшим табунщиком у Ганжуржава. Нрава Того был веселого, сыпал шутками и громко смеялся, с любым он готов был померяться силой. Он раньше всех узнавал новости, что бы где ни случилось — близко ли, далеко ли, и любой вещи знал настоящую цену. Даже удивительно было, откуда это он в свои двадцать с небольшим лет мог набраться опыта, будто прожил долгую жизнь и много повидал.

— Ты, Того, присматривай тут за моим постреленком, — обратился к нему Сандакдорж. — Ой, да как раздобрели вы тут на хлебах жанжин-гуна[Жанжин — полководец, военачальник.].

— Ну, не такая уж сладкая жизнь у слуг нойона. Попадешься хозяину под горячую руку — долго помнить будешь. Правда, наш нойон и его старуха хоть и вспыльчивы, да не глупы.

Сандакдорж и Максаржав отряхнули с одежды пыль после дальней дороги, поправили шапки и направились к большой шестиханной[Хан — секция разборного решетчатого каркаса юрты. По числу секций юрты бывают четырехханными, пятиханными и т. д.] юрте Гануржава. Хозяин юрты был занят тем, что строгал доску для письма. Сандакдорж остановился на пороге, почтительно поздоровался с хозяином, а затем опустился на колени возле входа. То же самое сделал и мальчик.

— Здравствуйте, здравствуйте! — ответил на приветствие Ганжуржав. — Ну что? Привез, значит, сынишку?

— Да, вот привез. Как поживает ваша супруга?

Словно в ответ на эти слова с высокой кровати, стоявшей у восточной[Восточная — женская половина юрты.] стены юрты, поднялась тощая старуха и приблизилась к гостям.

— Спасибо, хорошо живу, — сказала она. — А как твоя Чимэд? Ну-ка, сынок, подойди ко мне. Подойди, не стесняйся. Дай я тебя поцелую.

Мальчик подошел к старухе, а потом вернулся на прежнее место.

— Ну, вот и хорошо, — продолжал хозяин. — А я мастерю дощечку для письма — для твоего сына стараюсь. Сейчас покрою ее золой, поставлю шарнирную петлю, чтоб аккуратно складывалась, и он начнет азбуку учить. А как дойдем до-письма, выдам ему шелковую бумагу и серебряную чернильницу с кисточкой.

Добродушно улыбнувшись, нойон посмотрел на мальчика, который с безразличным видом разглядывал непонятное приспособление для письма.

Сандакдорж вынул из-за пазухи большой хадак[Хадак — длинный шелковый плат, который преподносится в знак уважения.] и кусок бязи, стоивший не меньше двадцати ланов[Лан — мера веса, равная 37,301 г; лан серебра служил денежной единицей в старой Монголии.].

— Властелин и жанжин! — начал он, обращаясь к хозяину. — Не знаю, чем и отблагодарить вас с супругой за то, что согласились взять к себе моего сына и сделать из него ученого человека!

Он подал знак сыну, и тот тоже вынул из-за пазухи хадак. При этом мальчик выронил деревянную рогульку, которую подобрал на дороге. Максаржав быстро подхватил ее и стал торопливо засовывать за голенище. Отец хотел было дать ему подзатыльник, чтобы прекратил возню, да передумал — хозяйка заметила его движение и укоризненно покачала головой.

— Поднеси хадак учителю! — прошептал Сандакдорж сыну.

У мальчика от волнения дрожали руки, но Ганжуржав как ни в чем не бывало принял хадак, пристально глядя ему в лицо. Максаржав в смущении опустил глаза.

— Советовались ли вы с ламой о том, какой день можно считать благоприятным для отъезда из дому? — спросила старуха.

— Да, жена побывала у ламы, и он сказал, что лучше выехать на восходе, когда солнце еще красное, — пришлось соврать Сандакдоржу. Дело в том, что жена послала к ламе его самого, но он до него не добрался — завернул по пути к знакомым, там его угостили архи[Архи — молочная водка.], и он вернулся домой, так и не узнав у ламы, когда же лучше им выехать.

Старуха, внимательно посмотревшая на Сандакдоржа, поняла, что он говорит неправду. Он догадался об этом и смутился, но потом решил, что она, скорее всего, не захочет позорить отца на глазах у мальчика.

А Га-гун ничего не заметил. Когда в юрту внесли чай и угощение для гостей, он протянул блюдо мальчику:

— Вот тебе на счастье, сынок!

Мальчик принял угощение и снова уселся на место.

— Встань, сынок, пересядь вот сюда, — сказала хозяйка, указывая ему место возле кровати. Сандакдоржу было приятно, что хозяйка усадила мальчика на почетное место и назвала его «сынок».

— Надо бы мне выехать завтра пораньше, — сказал он озабоченно. — Ты, Максаржав, учись хорошенько, слушайся учителя. Госпоже старайся услужить. Он у меня парень работящий, только не надо его баловать, — добавил Сандакдорж, обращаясь к хозяевам, и поднялся.

— Поди-ка проводи отца в юрту для гостей, сынок! — сказала хозяйка.

— Не надо, — остановил его отец. Он поцеловал Максаржава и вышел из юрты.

Нойон кончил есть и отодвинул блюдо с мясом. Жена тотчас занялась чаем: положила в чашку молочной пенки, насыпала толченого пшена и залила все это кипятком. Напившись чая, нойон вытер руки, набил табаком трубку и снова принялся за дощечку для письма.

— Ты, Максаржав, будешь жить с бабкой в соседней юрте. Вставай пораньше, днем далеко не отлучайся. Завтра же с утра мы и начнем.

Мальчик направился в указанную ему юрту.

К этому времени кончила есть и жена нойона. Служанка без конца сновала взад-вперед, убирала одно, ставила на стол другое. Дождавшись, когда она вышла из юрты, нойон сказал жене:

— Ты, смотри, не очень балуй парнишку. Мужчину воспитать — дело не простое. Не выйдет из него толку — кто будет виноват? Мы с тобой. Не приучишь его к работе — вырастет бездельником, начнет без толку околачиваться по аилам [Аха — уважительное обращение к старшему, буквально: «старший брат».] на позор нам.

— Ты тоже хорош — летом, в жару угощаешь ребенка мясом. Теперь он подумает, что его здесь всегда так кормить будут. Мы-то с тобой в детстве много ли видели мяса летом?

— Пусть он вместе с Того съездит в табун. Да скажи, чтоб коня ему дали посмирнее, а то ведь такому мальцу недолго и покалечиться.