Пиранья. Первый бросок - Александр Бушков

В дальнем конце цистерны забурлило, к потолку толстой струей рванулись громадные бульбы воздушных пузырей. Процедура была нехитрая, но довольно долгая: прошло минут десять, прежде чем мощный поток сжатого воздуха вытеснил воду за борт, где ей и было самое место. Загубники они вынули, не дожидаясь конца процедуры, – как только торсы оказались над водой. На дне цистерны, как обычно, вода осталась чуть ли не по колено. Шлепая по ней, они гуськом прошли к торцу и, сняв ласты, стали осторожно подниматься по узкой железной лесенке к распахнувшемуся уже над головами второму люку.

Один за другим перешагнув высокий железный бортик, оказались в обширном помещении, где было совершенно сухо, тепло, светло, а потому и уютно, хотя обставлена была каюта со спартанской простотой: длинный, привинченный к полу стол с такими же стульями да шеренга шкафчиков, куда складывали снаряжение. За столом уже суетился доктор Лымарь (давно заслуживший кличку, но обходившийся без таковой, поскольку с такой фамилией, по общему мнению, кличка как-то не особенно и нужна), расставлял кружки с горячим чаем, высыпал из пакета плитки шоколада, пачки печенья – все, как полагается после долгого погружения.

Капитан-лейтенант Самарин смирненько сидел в углу стола, поблескивая своим знаменитым пенсне, из-за которого и получил меж своих кличку Лаврик – в память о заклейменном историей и лично Никитой Сергеевичем Лаврентии Палыче Берия. Вообще-то, зрение у Самарина и в самом деле требовало подспорья в виде парочки диоптрий, однако общественное мнение справедливо считало ветхозаветное пенсне легоньким выпендрежем, а потому не могло не отразить сие в соответствующей кличке. Почему «Лаврик», а не, к примеру, «Чехов»? Для любого посвященного вопрос снимался сам собой: свои-то знали, что капитан-лейтенант имеет честь представлять здесь вовсе не изящную словесность, а контрразведку флота…

Лаврик, как уже отмечалось, сидел смирненько и с вопросами не лез, соблюдая ту самую неписаную традицию, которая давным-давно зафиксирована в русских сказках: сначала накорми-напои, а потом вопросы задавай… Терпеливо ждал, пока они, старательно обтершись полотенцами, хрустели печеньем и чавкали шоколадом, запивая все дегтярного цвета чаем. Ну, а когда налили по второй, этикет уже и позволял любопытствовать…

– Как успехи? – спросил Лаврик нейтральным тоном.

Ему было легче всех, если откровенно, – чуть ли не единственный здесь, кто не зависит от конкретного результата. Сиди себе, озаботясь контрразведывательным обеспечением операции, и точка. А если учесть, что зловещие иностранные шпионы пока что не беспокоили, поневоле вспоминалась фразочка из богомоловского романа о принципиальной разнице меж медведем и особистами. Топтыгин спит только зимой, зато особисты – круглый год… Если империалистические разведки так и не протянут свои блудливые щупальца, всегда можно изобразить в отчете дело так, будто это ты их распугал, заранее и предварительно.

Хотя, по большому счету, Лаврик был парень не вредный, а это большой плюс, когда речь идет об особисте… Замполита и одного хватает выше головы.

– А черт их знает, – сказал степенно Морской Змей, опустив в ладонь капитан-лейтенанту Мазурову находку. – Вот тут Кирилл выкопал что-то, какую-то хренотень…

Лаврик присмотрелся – в обществе заглядывавшего ему через плечо Лымаря, ничуть доктору не препятствуя проявлять любопытство. Лымарь был свой, украшенный допусками и подписками, как барбоска блохами, при нужде мог и спуститься под воду, хотя, конечно, и не с той сноровкой, что остальные.

При электрическом свете находка выглядела гораздо более ублюдочно, нежели под водой. Словно защищая ее от невысказанного пока вслух поношения, Мазур поторопился пояснить:

– Я вон там, справа, поскреб ножом… Вроде бы буквы.

– Это точно, что вроде бы, – задумчиво кивнул Лаврик. – Вроде и «P» латинское, вроде и «C» латинское… и как бы там ни было, под водой эта штука пролежала долго, а? Ишь обросла… Доктор, можешь что-нибудь изобрести, не вмешивая ученый мир?

– Запросто, – сказал Лымарь. – Подручными средствами. Если это медь, мы ее в кефирчик, а если другой какой металл – тогда его уксусом пользительно… Давай сюда, пойду поэкспериментирую. Я так понимаю, это срочно?

– Не обязательно, – загадочно ухмыльнулся Лаврик. – Вполне сойдет, ежели через часок проявятся первые результаты.

Морской Змей резко поднял голову, уставился на него:

– Это почему? Старик требует результаты как можно быстрее…

– Друг мой, я вам когда-нибудь давал хреновые советы? – вкрадчиво поинтересовался Лаврик. – Вот видите… Сейчас я вам категорически советую о находочке доложить не в начале разговора, а где-нибудь ближе к концу…

– Это почему?

– А потому, собрат по званию, что Старик первым делом всерьез собирается вам всем учинить прежестокий втык с последующим распубликованием в приказе по лейб-гвардии… Нет, серьезно. Дракон ведет себя так, что свою кличку полностью оправдывает: третью люстру в каюте дожевывает… Ох, вынырнут, бает, эти водоплавающие, ох и вставлю я им извращенным образом…

– Это за что?

– Вам виднее, сударь мой, – развел руками Лаврик с видом крайнего простодушия. – Поройтесь в памяти и срочно вспомните, за что вас могут… извращенным образом. Я в ваши внутренние дела не посвящен, я как-никак советский контрразведчик, не царский жандарм с его негласною агентурою.

– Самарин, не вредничай…

– Честное слово, без понятия. Меня самого, по некоторым признакам, ждет та же процедура. Единственная догадка, на кою меня наталкивает профессиональное чутье, – не обошлось здесь без отдельных товарищей, облеченных, так сказать, особым доверием партии и правительства…

– Ах, во-он оно что… – убито протянул Морской Змей.

– Да уж очень похоже.

– Затрахал…

– Должность такая, – философски заключил Самарин. – В общем, кто предупрежден, тот вооружен. Усекли? Да, кстати, в дополнение к печальному есть и приятное, с некоторых точек зрения, известие. Пока вы плавали, радист перехватил одну буржуинскую станцию… Мао Цзе Дун помер. Вчера.

– Ну ничего себе, – с чувством сказал Морской Змей. – А мне-то он бессмертным казался. С тех пор, как себя помню, Мао был на слуху. Насчет положительного смысла я, откровенно говоря, плохо и вспоминаю, зато в отрицательном столько склоняли… Погоди, он с какого года?

– С девяносто третьего.

– Семь плюс семьдесят шесть… Нехило.

– Ага. А уж в Поднебесной сейчас веселуха…

Ненадолго воцарилось молчание. Все хлебали приостывший чай, старательно оттягивая неизбежное, торжественную порку, как выразился бы бравый солдат Швейк. Один Самарин, не проявлявший желания гонять чаи, ритмично барабанил по уголку стола и тихонько напевал под нос:

Русский с китайцем братья навек,крепнет единство народов и рас.Плечи расправил простой человек,с песней шагает простой человек,Сталин и Мао слушают нас.Москва-Пекин, Москва-Пекин,идут, идут вперед народы.За светлый труд, за прочный мирпод знаменем свободы…

Один бог ведает, где Лаврик эту совершенно забытую песню откопал, – он был всего года на три старше Мазура, а следовательно, рос во времена, когда ее, по выражению классиков фантастики, высочайше запретили к распеванию. Должно быть, род занятий давал доступ к самой разной информации…

– Короче, – сказал Лаврик, оборвав нудящее пенье. – Поступим согласно золотому правилу бывалого солдата: сначала молча и покорно получим сполна фитиль в задницу, а потом уж вспомним, что сегодняшний поиск принес-таки некоторые результаты. Как совершенно справедливо заметил Штирлиц, запоминается последняя фраза…

– Возможно, это никакие не результаты…

– Эта хреновина больше всего напоминает комок монет, судя по минерализованной поверхности пролежавших под водой чертову уйму времени. Еще не факт, что они непременно связаны с нашим объектом… но ведь это первая находка. До сих пор вы ничего вообще не находили. Резон?

– Резон, – без особой радости в голосе согласился Морской Змей. – Ну, вы долго еще наливаться будете? Чай – не водка, много не выпьешь… Пошли?

Он шумно отставил эмалированную кружку и поднялся первым. За ним поневоле потянулись остальные.

– Мао, конечно, как был прохвостом, так и остался, – сказал сзади Лаврик. – Нет бы ему подождать еще годик, загнулся бы аккурат к шестидесятой годовщине Великого Октября, хорошо бы помер, полезно, агитационно. А он и тут свинью подложил напоследок…

Его идеологически выдержанное замечание никто не стал комментировать. Вереницей они вышли в соседнее помещение, представлявшее собою на посторонний беглый взгляд самую обычную каптерку, порученную заботам крайне хозяйственного боцмана, где на покрашенных стеллажах в образцовом порядке лежала всякая необходимая на корабле всячина, от аккуратных бухточек тонкого каната до фонарей «летучая мышь» и ящиков с сигаретами «Прима». Подтянутый матросик из палубой команды как раз возился у одного из стеллажей, что-то там поправляя-перекладывая.