Токио нас больше не любит - Рэй Лорига

В это утро меня разбудил чей-то крик; выйдя в коридор, я увидел маленького человечка в альпаковом костюме. Я закрыл дверь и вернулся в постель. Не знаю, имел ли этот человечек какое-нибудь отношение к крику. Над телевизором висит фотография голой черной женщины – точь-в-точь такая же висела в комнате повара из «Сияния», того самого, что пересек всю страну в облаке снежной бури, и все ради того, чтобы Джек Николсон воткнул ему топор в грудь, как только повар шагнул за порог.

На самом деле две эти комнаты – почти одинаковые, стены покрыты тонкими деревянными планками, коврик красный.

Телевизор работает, показывает мужчину, похожего на человечка, которого я только что встретил в коридоре.

Нынешнее утро сплошь состоит из совпадений.

Кстати, неверно было бы утверждать, что женщины находят меня скучным: вчера я притащил в эту комнату женщину, и она смеялась не переставая. Ей было около сорока, красотой она не блистала, однако тело у нее было хорошее – по крайней мере, в одежде. Без одежды мне ее увидеть не удалось, поскольку мы слишком много выпили, особенно я. Уходя от меня, женщина все еще смеялась, я слышал этот смех, пока за ней не закрылись двери лифта.

Получается, что засыпал я под смех, а проснулся от крика.

В бассейне была куча народу, и я удивился, обнаружив там лишь одну из одинаковых девочек.

Завтракать я не стал. Выпил безалкогольного пива, а потом выпил нормального пива.

Вчера по телевизору передали, что это был самый жаркий и в то же время самый холодный январь за последний век.

У печали нет конца, есть у радости.

В это утро я получил сообщение из компании, они хотят, чтобы я вернулся в Бразилию. Говорят, это необходимо.

Слово «необходимо» всегда казалось мне каким-то преувеличенным.

Говорят, пропал наш человек в Рио, говорят, им требуется кто-то на карнавал. Во время карнавала люди всегда делают то, чего делать не должны, а потом им нужна химия, чтобы обо всем забыть.

Я дал себе слово не возвращаться на карнавал.

Не помню точно, чем кончается «Орфей», фильм Марселя Камю,– девушка убивает себя электрическим током и все становится красным. Потом Орфей, одетый под римлянина, идет в больницу и бегает по лестницам, а больница битком набита жертвами карнавала. Уж не в аэропорту ли Сан-Паулу отобрали у меня чемодан со всеми материалами, и именно из-за ошибки компании? Так точно, там все и было. Меня выставили вон из-за какого-то необоснованного подозрения. Химия не дремлет, считается, что химии известно все, а теперь они хотят, чтобы я вернулся – ну уж нет, только не в Рио. Тошнит меня от карнавала.

Итак, наш человек в Рио направился в то, что там осталось от сельвы с чемоданчиком под мышкой. Поминай как звали, химии у него хватит на год. Потом, быть может, он объявится где-нибудь, во главе племени кровожадных дикарей – как тот бедняга, что поднял бучу на пол-Алжира, а в конце концов был заживо сожжен интегристами на марокканской границе. Теперь вспомнил: Орфей находит Эвридику в морге, и несет ее на руках, и поет ей песни. Потом он получает камнем по голове и падает.

Да послужит это тебе уроком.

А в конце дети играют на гитаре, приближая восход солнца.

В Тусоне проходит ярмарка бриллиантов, это должно быть хорошо. Коммивояжер, торгующий бриллиантами, предложил мне обменяться чемоданами, мы оба здорово посмеялись.

Сегодня понедельник. Я буду работать на ярмарке до пятницы.

Чем плохи ярмарки, так это шлюхами. Шлюхи в лифте, шлюхи в коридоре, шлюхи повсюду, да еще по всем бунгало, как сквозняки, шныряют туда-сюда парни. Меня пригласила на ужин продавщица драгоценностей, она француженка, и в ее комнате живут еще двое: светловолосый здоровяк-фермер и вполне симпатичная мексиканка. Они дожидались ее наверху – так же как меня всегда ждет включенный телевизор. Мы поужинали, выпили, она купила у меня приличную дозу средства от памяти, и мы поднялись к ней. Мне достался фермер, это было неплохо. Моя гостиница совсем рядом, так что по крайней мере душ я принял в своем номере. Проходя мимо бассейна, я как будто различил что-то на дне, и мне вдруг вспомнился парень, утонувший в озере на поле для гольфа – он там собирал потерянные мячи, чтобы потом продать за треть цены.

Разумеется, в бассейне ничего не было.

В Тусоне полно пальм, а пальмы всегда поднимают мне настроение.

Не знаю, сколько в мире торговцев бриллиантами, только все они здесь. Я провернул еще пять сделок. В основном КSР – кратковременное сокращение памяти. Потом я немного прошелся и лег спать. Да, я еще выпил бутылку шампанского.

Мне ничего не оставалось делать, кроме как спуститься в бассейн, чтобы убедиться, что там никого нет.

Срочное сообщение от компании. Моя сестра вроде как застрелилась из охотничьего ружья. Забавно, что я вообще не помню никакой сестры. Родственники интересуются, буду ли я на похоронах. Меня это тоже интересует.

В пятницу, прежде чем уехать из Тусона, я проверился. Результат отрицательный. Но я все равно разнервничался, как и всегда. Думаю, я из тех людей, которые, увидев по телевизору фоторобот убийцы, обнаруживают в нем абсурдное сходство с самими собой. Гостиница, конечно,– сама элегантность. Ванна голубая, коврик в комнате желтый. Очень мило, да уж, да уж. Возможно, я бывал здесь раньше, но убедиться в этом никак нельзя.

В компании посчитали, что мое решение отказаться от работы в Рио накануне карнавала – неправильное. Что ж поделаешь? Кстати, тебе ни о чем не напоминает польская полицейская машина, припаркованная возле кладбища? Такой сон приснился мне сегодня ночью, и, не знаю почему, мне кажется, я его уже видел.

Это было бы нормально: та же гостиница, тот же сон.

Февраль в Аризоне – это не слишком холодно, если держаться подальше от гор днем и подальше от пустыни ночью. В Финиксе более чем сносная погода и довольно много народу из-за финала лиги американского футбола. Люди со всего света и самые забавные шляпы. Забывать пока что нечего, поэтому я останавливаюсь в Седоне, по дороге на Флагстафф, и первое, что делаю, выйдя из автобуса вместе с группой английских туристов,– это пью холодное пиво в одной из тех жестяных забегаловок, что борются за выживание еще с пятидесятых годов. Тортики, мороженое всех расцветок, парни со взглядом, потерянным где-то на полпути между подозрительностью и полнейшим невежеством. Близорукие убийцы – такие, каких мы наблюдали в болотах Луизианы, вцепившиеся в приклады своих винтовок так же истово, как цепляются за последнюю ветку на краю пропасти. Еще одно холодное пиво, пока солнце заходит над великолепной Седоной, окруженной красным камнем, погруженной в красный каньон, укрытой необъятным красным небом. В общем, жемчужина пустыни.

Крохотный городок у подножия мертвой реки, полный пустых гостиниц,– туризм здесь оживляется не раньше весны, когда дорога на каньон Колорадо превращается в главную артерию здешних мест. В Седоне всего два кинотеатра, поэтому выбор фильма не составляет для меня особого труда. Я прохожу в зал в приятном предвкушении, но еще до того, как некий вышедший из преисподней монстр разрушает город Сан-Диего, спокойно засыпаю. Потом происходит куча странных и потрясающе скучных вещей – как и все, что происходит во сне, будь то драконы на крыше или вулканы под кроватью.

Когда просыпаюсь, фильм еще идет, но я, конечно, потерял нить, поэтому я покидаю кинотеатр через запасной выход и оказываюсь на улице. Это главная улица Седоны, и почти единственная – Седона ведь из тех городков, по которым насквозь проходит шоссе, ведущее в другое место. Город на дороге, разрезанный надвое, как апельсин. Уже ночь, луны почти не видно, розы вокруг меня из красных стали черными, это похоже на толпу людей в капюшонах. Я перехожу через шоссе, иду в свою утреннюю забегаловку – сейчас это единственный открытый бар. Заказываю пиво, и официант спрашивает, как мне понравился фильм, я отвечаю, что понравился, чтобы хоть что-то сказать, а он говорит, что сыт по горло монстрами и что еще помнит времена, когда в кино показывали настоящих людей, а еще официант рассказывает, как однажды его жена (мир ее праху) пешком прошла от Седоны до самого озера Моктесума, чтобы с ним встретиться,– а он тогда работал на строительстве аэропорта рядом с озером, и что многие индейцы и белые оставили на этом долбаном аэропорте свои почки, а в конце концов политик из Финикса решил прекратить работы всего-то за год до завершения строительства.

Разумеется, я спрашиваю его о смерти жены, а он, не напуская на себя особенной грусти, говорит, что жена его умерла при родах второй дочки, и что его вторую дочку зовут Хелен, а первую – Андреа, и что он ни секунды не сомневаясь готов отдать за них жизнь.

Если ехать из Седоны по шоссе 17, будут видны остатки покинутого аэропорта. Между Седоной и этими пустыми постройками по меньшей мере двадцать километров.