Последний Катон - Матильде Асенси

Быстрым шагом я дошла до лифтов, остановившись, однако, на минуту, чтобы посмотреть на работу одного из моих помощников, Гвидо Буццонетти, который трудился над письмом великого монгольского хана Гуйука, посланным Папе Иннокентию IV в 1246 году. Небольшой флакон без крышки со щелочным раствором стоял в нескольких миллиметрах от его правого локтя, как раз рядом с некоторыми фрагментами письма.

— Гвидо! — испуганно воскликнула я. — Не двигайтесь!

Гвидо с ужасом посмотрел на меня, не решаясь даже вдохнуть. Кровь отлила от его лица и мало-помалу сосредоточивалась в ушах, которые стали похожи на две красные тряпицы, обрамляющие белую плащаницу. Малейшее движение его руки могло разлить раствор на пергаменты, приведя к необратимому повреждению уникального для истории документа. Вся работа вокруг нас остановилась, и тишина была такой, хоть ножом режь. Я взяла флакон, закрыла его и поставила на противоположный конец стола.

— Буццонетти, — прошептала я, сверля его взглядом. — Сию минуту соберите свои вещи и явитесь к вице-префекту.

Никогда я не позволяла у себя в лаборатории такой халатности. Буццонетти был молодым доминиканцем, выпускником ватиканской школы палеографии, дипломатики и архивного дела, специализировавшимся на восточной кодикологии. Я сама два года преподавала ему греческую и византийскую палеографию, прежде чем попросить преподобного отца Пьетро Понцио, вице-префекта архива, предложить ему работу в моей группе. Однако, как бы высоко я ни ценила брата Буццонетти, как бы хорошо ни знала о его огромной компетентности, я не собиралась позволять ему продолжать работу в Гипогее. Наши материалы были уникальными, невозместимыми, и когда через тысячу или через две тысячи лет кто-то захочет ознакомиться с письмом Гуйука Иннокентию IV, у него должна быть возможность это сделать. Все очень просто. Что случилось бы со служащим Лувра, если бы он оставил открытую банку с краской на раме «Джоконды»?.. С тех пор, как я возглавляла реставрационную и палеографическую лабораторию тайного архива Ватикана, я никогда не позволяла таких промахов в своей группе, об этом знали все, и не собиралась позволять их теперь.

Нажимая кнопку лифта, я прекрасно осознавала, что мои помощники не очень-то меня любят. Уже не впервые я чувствовала спиной их полные упрека взгляды, так что не позволила себе думать, что из уважения они на моей стороне. Однако я не считала, что руководство лабораторией восемь лет назад мне доверили для того, чтобы я добивалась любви моих подчиненных или моих начальников. Меня глубоко печалила необходимость уволить брата Буццонетти, и только я знала, как я буду мучиться в ближайшие месяцы, но именно за принятие таких решений я попала туда, где сейчас находилась.

Лифт бесшумно остановился на четвертом подземном этаже и открыл двери, впуская меня внутрь. Я вставила в панель ключ доступа, провела своей карточкой по электронному считывающему устройству и нажала на ноль. Через несколько секунд солнечный свет, потоками льющийся через большие окна здания со стороны двора Святого Дамасо, словно нож, проник в мой мозг, ослепив и ошеломив меня. Искусственная атмосфера нижних этажей притупляла чувства и лишала возможности отличить ночь ото дня, так что, погружаясь в важную работу и совершенно не замечая течения времени, я не раз удивлялась, покидая здание архива с первыми лучами зари следующего дня. Все еще моргая, я рассеянно посмотрела на наручные часы; был ровно час дня.

К моему изумлению, вместо того, чтобы спокойно ждать меня в своем кабинете, преподобнейший отец Гульельмо Рамондино разгуливал из угла в угол громадного вестибюля, всем своим видом выражая нетерпение.

— Доктор Салина, — пробормотал он, на ходу пожимая мне руку и направляясь к выходу, — пожалуйста, пройдите со мной. Времени у нас очень мало.

Сейчас март, и в это утро в саду Бельведер было жарко. Туристы жадно уставились на нас из окон коридоров пинакотеки, будто мы — экзотические животные в экстравагантном зоопарке. Я всегда чувствовала себя неловко в открытых для посетителей частях Города, и больше всего меня нервировало, когда я поднимала взгляд к любой точке выше моей головы и натыкалась на нацеленный на меня объектив фотоаппарата. К сожалению, некоторым прелатам нравится выставлять напоказ свой статус жителя самого маленького в мире государства, и отец Рамондино был одним из них. Под пальто нараспашку он был облачен в одежды священнослужителя, и его внушительная фигура ломбардского крестьянина была видна за несколько километров. Он старательно провел меня по самым близким к туристическому маршруту местам до помещений государственного секретариата на первом этаже Апостольского дворца, и, рассказывая, что нас лично примет его высокопреосвященство кардинал Анджело Содано, с которым, по его словам, его связывала старая добрая дружба, он расточал направо и налево лучезарные улыбки, будто шел в провинциальной процессии в Пасхальное воскресенье.

Стоявшие на входе в дипломатическую службу Святого Престола швейцарские гвардейцы даже не моргнули, когда мы прошли мимо них. Чего не скажешь о секретаре-священнике, обязанном вести учет всех входящих и выходящих, который тщательно записал в свою учетную книгу наши имена, должности и род занятий. «Действительно, — подтвердил он, встав, чтобы провести нас по длинным коридорам, окна которых выходили на площадь Святого Петра, — государственный секретарь ждет вас».

Пока я шагала рядом с префектом, хоть я и старалась не подавать виду, меня не покидало ощущение, что сердце мое сжимает стальной кулак: несмотря на то что я знала, что причина, вызвавшая всю эту странную ситуацию, не могла быть связана с ошибками в моей работе, я мысленно перебирала все сделанное за последние месяцы в поисках какого-нибудь возможного промаха, который заслуживал бы выговора от самых высоких чинов церковной иерархии.

Секретарь-священник наконец остановился в одном из залов, ничем не примечательном, таком же, как и все остальные, с такими же мотивами орнамента и такими же фресками на стенах, и попросил нас минуту подождать, после чего исчез за легкими и хрупкими, словно сделанными из сусального золота дверями.

— Доктор, вы знаете, где мы находимся? — нервничая, спросил меня префект, на губах которого красовалась улыбочка, изображавшая глубочайшее удовлетворение.

— Более или менее да, преподобный отец… — ответила я, внимательно глядя по сторонам. Здесь по-особому пахло, как будто свежевыглаженным, горячим бельем и еще лаком и воском.

— Это канцелярия второй секции государственного секретариата, — движением подбородка он обвел все пространство, — отдела, который занимается дипломатическими связями Святого Престола с остальным миром. Возглавляет его архиепископ-секретарь монсеньор Франсуа Турнье.

— Конечно, монсеньор Турнье! — уверенно согласилась я.

Я понятия не имела, кто это, но имя было мне немного знакомым.

— Здесь, доктор Салина, легче всего убедиться в том, что духовная власть церкви превыше правительств и границ.

— А зачем пришли сюда мы, преподобный отец? Наша работа никак не связана с такими вещами.

Он в замешательстве посмотрел на меня и понизил голос:

— Точную причину я назвать вам не могу… Как бы там ни было, могу вас уверить, что речь идет о деле самого высокого уровня.

— Но, преподобный отец, — упрямо не отставала я, — я работаю по контракту в тайном архиве. Любое дело самого высокого уровня должно обсуждаться с вами как с префектом или с его высокопреосвященством монсеньором Оливейрой. Что здесь делаю я?

Он посмотрел на меня так, что стало ясно: ответа у него нет, и, ободряюще похлопав меня по плечу, отошел, чтобы присоединиться к группе высокосановных священников, которые стояли у окон, ловя теплые солнечные лучи. Только тогда я поняла, что запах свежевыглаженного белья исходил от этих прелатов.

Уже подходило время обеда, но это, похоже, никого не волновало; в коридорах и кабинетах кипела бурная деятельность, и по всем углам туда-сюда постоянно сновали священнослужители и миряне. Мне никогда раньше не доводилось бывать в таком месте, так что я с восхищением отметила невероятную пышность залов, элегантность мебели, невообразимую ценность находившихся здесь картин и предметов интерьера. Лишь полчаса назад я сидела за работой, одна и в полной тишине, в своей маленькой лаборатории, в своем белом халате и очках, а теперь я нахожусь в месте, которое, похоже, является одним из важнейших мировых центров власти, и меня окружают самые высокопоставленные представители международной дипломатии.

Вдруг послышался скрип открываемой двери и шум голосов, который заставил всех присутствовавших повернуть головы. В ту же минуту в главном коридоре, смеясь и что-то выкрикивая, появилась большая и шумная группа журналистов с телекамерами и диктофонами. Большинство из них были иностранцами, в основном европейцами и африканцами, но итальянцев тоже было немало. За несколько секунд нашу залу наводнило около сорока или пятидесяти репортеров. Некоторые начали здороваться со священниками, епископами и кардиналами, которые, как и я, расхаживали по зале, другие поспешно направились к выходу. Почти все тайком поглядывали на меня, удивляясь появлению женщины там, где мы были редким явлением.