Жду ответа - Дэн Хаон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Добро пожаловать в Тчиигетчик!
Город расположен на месте традиционной рыболовной стоянки кучинов. В 1868 году здесь была открыта миссия католической конгрегации. В 1902 году открылась фактория. Городской констебль Королевской канадской конной полиции Эдгар Миллен по прозвищу Гвоздь погиб в перестрелке с обезумевшим браконьером Альбертом Джонсоном на Крысиной реке 30 января 1932 года.
Кучины и ныне прочно привязаны к этой земле. Круглый год можно видеть рыбную ловлю сетями, а также традиционные способы сушки рыбы и мяса. Зимой охотники добывают в лесах ценных пушных зверей.
Желаем приятной поездки и знакомства с городом!
Он произнес название по буквам, шевеля потрескавшимися слипавшимися губами. Прошептал: «Т-ч-и-и-г-е-т-ч-и-к», и только тут в подсознании развернулась холодная мысль:
Что я делаю? Зачем я здесь?
Поездка к тому времени все больше и больше смахивала на галлюцинацию. Где-то по дороге солнце постепенно перестало вставать и садиться; как бы немного перемещалось туда-сюда по небу, хотя точно не скажешь. На этом отрезке демпстерского хайвея земля по обочинам припорошена белой серебристой пудрой. Кальций? Пудра поблескивает, однако опять же все светится в ненормальном солнечном свете — трава, небо, даже грязь на дороге флуоресцирует изнутри.
Он сидел в машине у обочины с лежавшим на руле открытым путеводителем, кучей одежды на заднем сиденье, кипами бумаг, блокнотов, журналов и писем, накопленных за годы. Сидел в темных очках, чуть дрожа, с лицом покрытым тусклой клочковатой растительностью, желтовато-коричневой, цвета кофейного налета на чашке. CD-плеер сломан, радио издает только смутную мешанину статического электричества и далеких искаженных голосов. Сотовая связь, конечно, отсутствует. Освежитель воздуха в виде рождественской елки висит на зеркале заднего обзора, вертится под дыханием стеклообогревателя.
Впереди, уже неподалеку, город Инувик и широкая дельта, ведущая к Северному Ледовитому океану и — будем надеяться — к Хейдену, брату-близнецу.
4
«Выше запястья? Или ниже?» — сказал мужчина.
Мужской голос сонный, почти бесчувственный, как у автоответчика на горячей линии по техническому обслуживанию компьютеров. Мужчина равнодушно взглянул на отца Райана.
«А теперь, Райан, посоветуй отцу образумиться», — сказал он, а Райан ничего не сказал, потому что молча плакал. Они с отцом были привязаны к стульям у кухонного стола, отец Райана дергался, длинная темная борода закрывала лицо. Но когда он поднимал глаза, в них виднелось страдальческое упрямство.
Мужчина вздохнул. Старательно завернул за локоть рукав рубашки Райана, ткнул пальцем в маленькую круглую косточку на запястье. Она называется локтевым возвышением запястья, вспомнил Райан. Известно из какого-то курса биологии. Непонятно, почему так легко вспомнилось.
«Выше, — обратился мужчина к отцу Райана, — или ниже?»
Райан старался достичь отрешенного состояния — состояния дзен, — хотя, сказать по правде, чем больше старался отделить душу от тела, тем сильнее ощущал свою телесность. Чувствовал, как трясется с головы до пят. Чувствовал, как на лице высыхает соленая водичка, вытекающая из глаз и носа. Чувствовал полосы липкой ленты на голых предплечьях, груди, лодыжках и щиколотках, удерживающие его на стуле.
Закрыл глаза, пытаясь представить свой дух, устремившийся к потолку. Он выплывает с кухни, где они с отцом приклеены к стульям с жесткими спинками, мимо беспорядочной груды грязных тарелок на столике возле раковины, мимо тостера с торчащим из него куском батона, пролетает сквозь арочный проем в гостиную, через которую двое погромщиков в черных футболках выносят по частям компьютеры из других комнат, волоча за собой хвосты перепутанных электрических кабелей и соединительных проводов. Дух следует за ними из передней двери к белому фургону, куда они загружают обломки; движется по отцовской подъездной дорожке, по проселочной мичиганской дороге в лунном свете, мерцающем сквозь ветки деревьев; дух набирает скорость — светящиеся дорожные знаки выскакивают из темноты; потом дух взмывает, подобно аэроплану, — испещрившие и перекрестившие землю пятна света из окон домов, размытые штрихи света с дорог становятся все меньше. «У-у-у-у-у-у-у-у» — будто воздух с воем выходит из воздушного шара, воет сирена, завывает ветер. Будто воет человек.
Он зажмурился и крепко стиснул зубы, когда левая рука была схвачена, согнута. Старался думать о другом.
О музыке? О закатном пейзаже? О лице прекрасной девушки?
«Папа, — услышал он свой голос сквозь стучавшие зубы. — Пожалуйста, подумай, прошу тебя, пожалуйста…»
Он старался не думать о режущем инструменте в руке мужчины. Простой кусок проволоки, тонкой как бритва, с резиновыми ручками на обоих концах.
Не хочется думать, что отец ему в глаза не смотрит.
Не хочется думать, что запястье схвачено одним витком проволоки, что острая удушающая гаррота сжимается. Легко рассекает кожу и мышцы. Когда дойдет до кости, понадобится рывок, усилие, но сквозь кость она тоже прорежется.
5
Люси проснулась от страшного сна.
Приснилось, что она застряла в старой жизни, в классной комнате средней школы, и не может открыть глаза, даже зная, что гадкий мальчишка, сидящий позади, сует ей в волосы всякую дрянь — вытащенные из носа козявки, крошечные шарики жвачки, — не может очнуться, даже слыша, что кто-то стучит в классную дверь, за которой стоит секретарша с запиской, где сказано: «Люси Латтимор, зайди, пожалуйста, в кабинет директора. С родителями случилось несчастье…»
Ничего подобного. Она открыла глаза ранним июньским вечером, еще светило солнце, очнулась ото сна в алькове дома родителей Джорджа Орсона перед телевизором, на экране которого крутится старый черно-белый фильм с видеокассеты, найденной в стопке на полке допотопной тумбы.
«Почему бы вам не остаться здесь, отдохнуть, послушать звуки моря?» — говорит леди в фильме.
Слышно, как Джордж Орсон в кухне рубит что-то на разделочной доске — тот ритмичный назойливый стук вплелся в сон.
«Удивительно успокаивает… — говорит леди в фильме. — Прислушайтесь. Слушайте море…»
Люси не сразу осознала, что стук прекратился, подняла голову — в дверях стоит Джордж Орсон в красном кухонном фартуке, легко держа в опущенной руке серебряный нож для резки овощей.
— Люси! — позвал Джордж Орсон.
Она выпрямилась, постаралась перенастроиться, а Джордж Орсон склонил голову набок.
Симпатичный, думала она, привлекательный, одетый на интеллектуальный манер в рубашку с отложным воротником под свитером, что едва ли увидишь в Помпее, штат Огайо, с коротко стриженными темными волосами, аккуратной бородкой, с сочувственным и внимательным выражением лица. Идеальные зубы, ладное тело, втайне даже спортивное, хоть фактически он говорит, что ему «чуть за тридцать».
Глаза ошеломляющего зеленого морского цвета, до того необычного, что сначала она заподозрила контактные линзы с причудливой окраской.
Он сморгнул, будто прочел ее мысли насчет своих глаз.
— Люси! Как ты? Все в порядке?
Не совсем. Однако она встрепенулась, расправила спину и улыбнулась.
— Ты словно загипнотизированная, — сказал он.
— Все отлично, — сказала она, подняла руки, пригладила волосы.
Помолчала — Джордж Орсон смотрел на нее присущим ему ясновидящим взглядом.
— Все отлично, — повторила она.
Они с Джорджем Орсоном поживут в старом доме позади мотеля какое-то время — недолго, — пока не разберутся. Пока «изначальный угар» хоть чуть-чуть не пройдет, сказал он. Не угадать, когда он шутит, а когда серьезен. Часто иронизирует. Мастер подражания, имитирует разное произношение, сыплет цитатами из книг и фильмов.
«Представим себя скрывающимися беглецами», — сухо сказал он, когда они сидели в салоне или гостиной с причудливыми лампами и зачехленными креслами с гнутыми спинками, когда его рука медленно и утешительно поглаживала ее бедро. Она поставила диетическую колу на салфеточку на старом кофейном столике, и по банке сбежала капля конденсированной водички.
Непонятно, почему нельзя быть беглецами, скрывающимися в Монако, на Багамах, даже на Ривьера-Майя в Мексике.
Но…
— Потерпи, — сказал Джордж Орсон, посылая ей очередной особенный взгляд, средний между дразнящим и нежным, и, когда она отвела глаза, наклонил голову, чтобы в них заглянуть. — Поверь мне, — сказал он своим особенным, убедительным тоном.
Тогда ладно, придется признать, что могло быть и хуже. Можно было остаться в Помпее, штат Огайо.
Она поверила — вынуждена была поверить, — что они будут богатыми, чего ей безусловно хочется среди прочего. «Куча денег, — говорил Джордж Орсон, понизив голос и стреляя глазами по сторонам, как тайный заговорщик. — Скажем так: я сделал кое-какие… инвестиции», — выговаривал он это слово как пароль, известный им обоим.
