Страна Лимония - Геннадий Казанцев

— Вот и я говорю, давай в одиннадцатый раз обмоем, — дорезая докторскую колбасу, добавил Генка. — Не пропадать же добру.

И он широким жестом, словно приглашая к танцу, обвёл рукой праздничный стол. Нельзя сказать, что молодёжь переусердствовала в сервировке, однако на трёх газетах «Советская Сибирь», покрывавших резной антикварный стол, лежали четыре картофелины в мундире, колбаса, вскрытая банка тушёнки, две луковицы и полбуханки хлеба. На краю, поодаль от мужских разносолов, стояла запечатанная картонная коробка внушительных размеров без каких-либо опознавательных знаков.

— Обмывают водкой, — предупредил собутыльников виновник торжества. — Только водкой... А водкой — и «Героя» можно...

— Да мы уже всё поняли, — ответил за всех Герман. — Геша, доставай!

На стол была водружён семисотграммовик «Посольской». Собрание одобрительно зашумело.

— Рюмки прячь, стаканы давай! — исподлобья распорядился Дымов.

Гранёной тары на всех не хватало. Между тем на окне стояли два классических экземпляра, но явно не по делу наполненные землёй с зелёными, чуть проклюнувшимися ростками.

— Рассаду не трожь! — перехватив взгляд своих товарищей, предупредил Дымов.

— Да что им будет, выпьем, я на место поставлю... не пропадут твои помидоры, — освобождая стаканы от земли, парировал решительный Генка. — И потом, ты с рассадой опоздал — июль на дворе.

— Это не помидоры, а лимоны... афганские... кожура сладкая, — невнятно объяснял хозяин рассады, пока Легостаев промывал освободившуюся тару водой из графина.

— Жаль, не поспели, а то бы закусили, — стряхивая на пол капли, заметил Генка.

— Знаешь, Юра, — это уже подал голос Герман, — а ну, давай, распечатывай свой сухпаёк.

— Вскрывай, не жопься, — поддержали Германа его друзья. Афганец молча кивнул головой. Тут же большая картонная коробка была водружена на середину стола и в мгновение ока разлетелась в клочья. То, что гости увидели внутри, потрясло их до глубины души. Стандартный дневной сухой паёк десантника спецподразделения содержал невиданные никем доселе деликатесы: балыки красной и белой рыбы, крабов в собственном соку, нарезку финского сервелата, икру чёрную, галеты, кашу с тушёнкой и даже таблетки сухого спирта.

Дымов вытащил из кармана красный перочинный ножик с белым крестом и передал его Генке. «Что ждёшь, открывай», — буркнул он. Опера благоговейно смотрели на заморскую диковинку, опасаясь сломать её об отечественную жесть. Бутылка водки с ювелирной точностью была перелита в стаканы. В один из них был аккуратно опущен орден.

— Давай, чтоб не последний! — предложил слегка оживший Славка. — Всем до дна!

Наступила тишина. Четыре молодые глотки давились, пропихивая национальный напиток в свои желудки. Даже нюхнувший пороху ветеран не мог похвастать удалью в потреблении спиртного. Компания один за другим опустошала стаканы. Первые осилившие крякали, закашливались, вытирали слёзы и судорожно хватали ртом воздух. Не сразу заметили Дымова, который, стоя навытяжку, держал в зубах орден, будто нерпа — морскую звезду.

— Ну, ты орёл! Выпил как по нотам, — восхитился Герман.

Дымов не отвечал, деревенея с каждой секундой. Затем, не меняя позы, кавалер ордена «Красной Звёзды» начал валиться на бок. И когда вся конструкция угрожающе накренилась, стремительно сорвавшийся с места Герман подхватил «соляной столп» и привёл его в вертикальное положение. Затулин аккуратно вывернул изо рта героя орден, а Легостаев заткнул образовавшуюся брешь солёным огурцом. Герой ожил, заработал челюстями, с хрустом перемалывая закуску, и, наконец, изрёк: «Где это я?» «У друзей!» — хором ответила компания.

Казалось, офицеры даже несколько протрезвели. Славку вдруг потянуло на продолжение допроса, но два его друга посчитали, что на сегодня хватит. Зато оживился Юрка. Судя по всему, он совершенно забыл, о чём шла речь до последнего розлива. Отбросив всякую осторожность и предав забвению многочисленные подписки, ветеран Афгана перекинулся на другую тему:

— А «калаши» нам выдали совсем новые: магазины — как китайский веер... Стреляет недалеко, метров на десять-пятнадцать...

— На кой хрен такие нужны? — не понял красавец Генка. — Я с десяти метров и рогаткой любую кошку с забора сниму.

— Ну, на подлодке... рогатка там без надобности... У ружья гарпун на один выстрел, а подводным «калашом» можно очередями, — стараясь удержаться на стуле, вещал боевик.

— Не понял... Ты че?.. Вас в Кабул на подводной лодке доставили? — ошалело спросил Славка.

— Нет... в Кабул мы без подлодок доплыли... двумя бортами... по воздуху, — бормотал Юрка.

— Ну, ты, Славка, даёшь! По театрам меньше шляйся! Ты хоть карту Афгана видел? — насел на друга-историка Герман.

— Да я без понятия... Знаю, что где-то рядом с Индией, ещё горы там ихние, те, что и в Афгане... — бывший преподаватель истории Затулин снова начал уходить в нирвану, последовательно отключая основные процессы мозговой деятельности. Но, судя по всему, Юрка его уже «на корпус» опережал:

— Я на скутере подводном... на рыб охотился... А пузырей не было — замкнутый цикл дыхания... На торпеде катался...

— Геша! Срочно готовь реанимацию! — бросил Герман. — Тащи Славку в его кабинет!

Герман уже тряс руку забывшемуся в хмельном сне герою, когда Легостаев с трудом поднял на ноги засыпающего Затулина.

— Воинство, мля! Тащи уж его быстрее, мне Юрку уложить надо. — Герман выпроводил друга с припавшим к нему «трупом» и занялся героем. Для начала он сбегал к себе за резиновым пляжным матрасом, потом очистил стол и положил на «Советскую Сибирь» пляжный инвентарь. Герман часто дул в резиновый штуцер, пока в его глазах не поплыли цветные круги. Переводя дыхание, он взглянул на Юрку. Тот спал, крепко осев плечами на стуле. Голова была откинута, вены на шее вздулись, а из глотки уже раздавались первые раскаты богатырского храпа. Вернулся Легостаев. Он помог накачать матрас и водрузить на него тело героя. Юрка лежал на столе, безвольно опустив руки за его край. Герман собрал их и водрузил ему на грудь.

— Только свечки не хватает, — съехидничал он.

— Типун тебе на язык, старый! — суеверно промолвил Легостаев.

Вдруг Дымов прекратил храпеть и открыл глаза.

— Где я?

— У себя в кабинете.

— А вы где?

— Там же!

— А потом куда?

— По домам!

— Будильник поставьте!

— Поставим, спи уже.

— Постой, Юра! А ты... ты мне поможешь?.. Устрой мне командировку в Афганистан, — скороговоркой затараторил Герман, — ладно?

— Хорошо, только «нарисуй» записку и повесь мне на сейф, а то я забуду, — ответил Юрка, переворачиваясь на бок. — И эта... мужики, «шинелку» в шкафу достаньте... продрог малость.

«Мужики» достали шинель и заботливо укрыли своего товарища. Генка ушёл первым, а Герман остался писать записку. Вскоре шинель с капитанскими погонами шумно свалилась на пол. Юрка лежал на боку, свернувшись калачиком. Герман всё ещё сидел в нерешительности.

«А стоит ли? — думал он, прикидывая и так и сяк возможные последствия своего выбора. — С другой стороны — чего терять: квартиры нет, работу всю не переделать, да и вообще — чертовски хочется повоевать!»

Приняв окончательное решение, Герман сочинил короткую записку: «Юра, окажи содействие в моём откомандировании в Афганистан. С уважением, Герман». Потом он прижал записку осколком магнита к облупившейся дверце дореволюционного сейфа.

Уже в дверях последний гость вдруг остановился и вернулся к столу.

— Юрка, Юрка, проснись! — начал тормошить он храпящего товарища.

Юрка с трудом открыл глаза.

— Чего тебе?

— Юрочка, а мне это не помешает поступить в «Ка-И»?

— Нет, только поможет...

— А меня ведь уже оформляют...

— Ну и хрен с ними, вернёшься и дооформят... Отстань, наконец! Сам решай, куда тебе хочется. Да, ещё... матюгальник выруби, спать мешает.

Герману хотелось и рыбку съесть и... То есть его отчаянно раздирали нестерпимое желание поступить в Краснознамённый Институт, где готовили разведчиков, и возможность испытать себя на войне. Он вырубил репродуктор, посмотрел свою записку, даже попытался её вытащить из-под магнита, но передумал:

«Чёрт с ним! Мало ли что по пьяни в голову взбредёт. Юрка встанет, прочтёт и выкинет бумажку, а в памяти-то останется, мол, Герка — парень смелый и надёжный. В конце концов, не сорок первый год. Добровольцы на хрен никому не нужны... Ладно, всё к лучшему: проснётся, прочтёт, а потом позвонит в кадры, дескать, ручаюсь за него, отправляйте Германа Николаевича на учёбу...»

Настроение у Германа стало просто отменным. «Как хитро это я всё придумал!» — улыбаясь, он взглянул на спящего. Дымов опять лежал на спине без шинели, скрестив руки на груди. «Эх, свечки нет!» — пакостливо подумал Герман. Пошарив по кабинету глазами, он снял с сейфа портрет Дзержинского в рамочке и положил его под сцепленные кисти товарища. Затем, немного подумав, вытащил из письменного прибора здоровенный декоративный карандаш «Гулливер» и укрепил его вертикально между Юркиных пальцев.