Эсхатология, милленаризм, адвентизм: история и современность - А. Григоренко

Исследуя религиозные организации в США, еще один социолог религии Р. Нибур отметил тот факт, что некоторые секты в процессе своей эволюции теряли такие типические для них черты, как замкнутый характер, элитарность и неприятие мира, вступали в широкий круг отношений с обществом, государством. Такой путь, по его мнению, проделали в своем развитии баптисты, методисты, адвентисты. С точки зрения Р. Нибура такие религиозные организации с формальной позиции не могут именоваться церковью, ибо им не присущ универсализм, т. е. «тесная связь с широкими слоями общества, приверженными церкви как символу национальной идентичности или преданности государству…».4 Этот тип религиозной организации Р. Нибург назвал «деноминацией». Деноминация представляет собой промежуточную между церковью и сектой форму. «Нибур видел в деноминационализме и типично американское явление, связанное с установившимся в американском обществе религиозным плюрализмом, отсутствием такой организации, которая могла бы претендовать на статус, присущий государственной церкви».5

Из сказанного видно, что в таком понимании слова «секта», «сектант» лишены отрицательного значения и указывают лишь на определенные социологические характеристики того или иного религиозного движения. Вот почему многие, даже конфессионально ориентированные историки путь своей организации характеризуют словами: «От секты к церкви».6 В западном сообществе понятие «секта» настолько лишено отрицательного значения, что, когда западные журналисты хотят описать экзотическое или антиобщественное поведение членов некоторых религиозных меньшинств или групп, они используют другое понятие – религиозный культ.

В России сложилось иное отношение к понятию «секта». В русском языке это слово оказалось в окружении однокоренных слов: «сечь», «отсекать», «секира». Корень в основании всех этих слов один – все то, что отсечено, что является фрагментом усеченного целого. Тем самым ему придавалось резко отрицательное, негативное значение. Именно по этой причине термин «секта» воспринимается в России не столь нейтрально и терпимо, как в США и Западной Европе.

В нашей стране понятие «секта» вошло в обиход в XVII – XIX вв., когда в России начались большие подвижки в религиозной жизни и с легкой руки православно-миссионерских авторов и властей стало связываться со всеми религиозными явлениями вне рамок государственной религии российской империи, т. е. вне православной церкви. Это слово попало в русский язык из немецкого в эпоху Петра I (так регистрируют время появления этого слова на Руси словари) и с того момента им стали называть все религиозные течения, появлявшиеся там с XVII в. в качестве антицерковной оппозиции. Казалось бы, после того, как православие утратило свой статус государственной религии, всякое использование терминов «секта», «сектантство», «сектанты» утратило свой смысл. Однако, большевистские идеологи вне всякой логики продолжали использовать в атеистической литературе понятие «секта» и «сектантство», включая в него даже старообрядчество.

Сохраняется эта инерция мышления в нашей стране и по сей день. Вот один из рецидивов такого рода мышления. Так, в 1993 г. одним из православных подворьев г. Москвы была издана, а в 1995 г. переиздана, брошюра под названием «Баптисты как наиболее зловредная секта».7 Некоторые авторы в таком же духе, разжигая по существу религиозную нетерпимость, продолжают упорно использовать понятия «секта», «сектантство», обозначая им все не православные течения и организации. По поводу таких авторов Судебная палата по информационным спорам при Президенте Российской Федерации в своем Решении от 12.02.96 №4 (138) прямо указала, что данный термин в силу сложившихся в обществе представлений несет, безусловно, смысловую нагрузку и, употребляя его, авторы могут оскорбить чувства верующих.

В то же время понятие «русское сектантство», «сектант» широко использовалось в конце XIX в. дореволюционными исследователями религиозно-духовных исканий русского народа и потому прочно утвердилось в научной литературе. Поэтому нет никаких оснований отказываться при анализе истории религиозных движений в России от этих понятий вообще. Надо лишь при их использовании напрочь отказаться от каких-либо тенденциозных оценок, от того одиозного, ругательно-оскорбительного оттенка, с которым бывает связано употребление таких слов, как «ересь», «сектантство», «раскол». И главное: использовать эти понятия строго адресно, обозначая ими лишь те религиозные течения, которые и составляют их действительное содержание. Какие же религиозные течения, в таком случае, составляют содержание этих понятий, какие исторические формы религиозной жизни русского народа обозначали словом «русское религиозное сектантство» исследователи конца XIX в. и которые по традиции именуются все так же и по сей день?

В строгом смысле слова в научной литературе под «русским сектантством» понимают антицерковные движения, возникшие в России начиная с XVII в. От более ранних еретических движений XIV – XVI вв., возникших среди городского населения и выступивших как своеобразная оппозиция процессам централизации политической власти и бюрократического огосударствления Церкви, сектантские движения XVII – XIX вв. появляются среди широких крестьянских масс, вслед за городом втянутых в орбиту товарно-денежных отношений. Это было движение аналогичное массовому протестантскому движению на Западе в эпоху Реформации. Недаром русский историк М. Н. Покровский назвал сектантское движение в России в XVII – XIX вв. «народным русским протестантизмом».8 Православные авторы конца XIX в. единодушно отмечали массовый народный характер этих религиозных процессов, усматривая в этом большую опасность для Церкви и государства. Как писал епископ Алексий, ректор Казанской духовной академии, «новое сектантство или, лучше сказать, то массовое народное движение, которое возникло в начале второй половины прошлого столетия и уже к концу семидесятых годов широкой волной разлилось по всему югу России, проникло в центральные губернии ее, откуда вскоре перешло в губернии северные и поволжские.

Это русское сектантство есть одно из самых крупных и серьезнейших явлений русской жизни, которое не только нельзя дальше замалчивать, но с которым должно считаться всякому, кому дороги интересы Православной Церкви. Сектантство распространено по всей обширной территории России: вы встретите целые сектантские общины на всем протяжении от Архангельска до Карска, от Варшавы до Владивостока; вы найдете сектантов в болотах Полесья, в тундрах Сибири, в лесах Поволжья и в ущельях Кавказских гор».9 Большое опасение у епископа Алексия вызывает тот факт, что сектантство проникает во все слои российского общества, что нельзя теперь обвинить сектантов в темноте и невежестве: «в среде сектантов вы встретите европейски образованного русского князя, ученого, литератора, художника, купца, ремесленника и проч.»10

Но самое великое опасение у епископа вызывает то обстоятельство, что русское сектантство обладает большой жизненной энергией и силой: «Это не историческая окаменелость – явление раз навсегда отлившееся в известные формы и остывшее в них, нет, оно полно жизненных сил; мысли и чувства сектантов работают усиленно, горячо, с увлечением… Между ними поддерживаются самые оживленные сношения, устраиваются съезды, на которых читаются рефераты по вопросам веры, нравственности, народного права, общественной жизни и проч. Летом текущего года в Санкт-Петербурге происходили заседания съезда представителей новых сект: пашковцев, адвентистов, баптистов, пресвитериан и др., а в самое последнее время представители тех же сект, по газетным сообщениям, вошли с ходатайством к Обер-прокурору Синода о разрешении им свободно распространять свое вероучение путем устных бесед с православным населением и печатных изданий. Все это указывает, что наше сектантство не дремлет, что оно задалось широкими планами прозелитизма и, если раньше оно только защищалось, то теперь принимает наступательное движение».11

В состав «нового русского сектантства» чиновники министерства внутренних дел Российской империи и православные иерархи включали как секты мистического толка вроде хлыстов, так и секты рационалистические, к коим они относили молокан, духоборов, адвентистов, баптистов, евангелистов, толстовцев и т.д. В отличие от сект мистического толка, вроде хлыстов, на первое место ставящих экстаз, чувство как главный способ соединения с Богом, рационалистические секты на передний план выдвигают Святое Писание, веру как единственные источники нашего знания о Боге. Среди списков таких рационалистических сект в Министерстве внутренних дел России адвентисты постоянно занимали одно из первых мест. Аналогичным образом православные миссионеры на одно из первых мест выдвигали адвентистов, как наиболее опасной для благополучия и авторитета Православной Церкви в силу своей строгой организации, разработанности догматики, нравственной и оздоровительной программы, большого опыта миссионерства. «Адвентизм, — предупреждает своих коллег и собратьев православный миссионер-дьякон И. Смолин, — как секта в России сравнительно новая, не только удаляющая православного русского человека от Церкви Христовой, но подрывающая его национальное самосознание и навязывающая ему иго ветхозаветного еврейства, требует сердечной борьбы от православных пастырей и миссии».12