«СЭкс» в большом спорте. Правда о «Спорт-Экспрессе» от топ-журналистов двух поколений - Игорь Рабинер

У Альберта Анатольевича были усы а-ля Эркюль Пуаро в исполнении актера Дэвида Суше, и когда он напрягал свои «серые клеточки», пытаясь передать весь пафос этих руководств к немедленному действию, усы начинали шевелиться, как ему наверное, казалось, угрожающе, а на самом деле – очень смешно. И приходилось смотреть мимо шефа, чтобы не рассмеяться в такой непростой для страны момент. Пометав впустую громы-молнии, Лиханов уносился куда-то дальше, где еще не слыхали о его близости к первым лицам, а мы, оставшиеся и не услышавшие ни слова конкретики о том, чего от нас там, собственно, хотят, утешались тем, что везде, оказывается, по-новому работать не готовы – что уж тут о журнале нашем говорить…

Но в молодежно-комсомольском издании «перестраиваться» получалось проще: у Нагибина или Приставкина можно было выклянчить рассказ, который подходил бы нам больше, чем взрослому «Огоньку», и эти гении мысли, как фокусники из рукава, вытаскивали из стола что-то озорное, ранее запрещенное; космонавт Глазков мог начать говорить о полетах осторожную правду, не прикрываясь более жанром научной фантастики, а я как ведущий военно-спортивной темы писал очерк о самом молодом в стране генерале, параллельно сражаясь с цензурой за слово «война» применительно к Афганистану. Фамилия у главного военценза, помню, была подходящая – Злобин, но он тогда уже сдавал позиции.

А теперь перенесемся в кабинет главного в «Совспорте», Кудрявцева – надо признать, более просторный, нежели лихановский. Зато уровень встреч в верхах у Валерия Георгиевича был пониже – вроде коллегии Спорткомитета, где мыслили не такими глобальными, как в Кремле или на Старой площади, категориями. Да и «мыслители», дело прошлое, были те еще. Кудрявцев, собирая нас у себя, пересказывал их речи довольно коротко: «Залез, значит, Грамов (председатель комитета) на трибуну и как начал п…дячить, что все у нас в спорте херово. И так на два часа». – «А потом-то что, Валерий Георгич?» – «А потом – закончил п…дячить. Но раз херово так везде – то к нам какие претензии могут быть, если даже мы все херово освещаем, а?!»

Но таким окрыленным главный возвращался, понятно, не всегда – часто требовались четкие вводные, а их-то и не давалось. Приходилось гадать, как преподносить эти перестроечные веяния, и тут запросто можно было нарваться на неприятности, порой крупные. Вот, к примеру, спортсменов стали за границу отпускать – самых ветеранисто-заслуженных. А они вместо слов благодарности родной стране бросились западным корреспондентам рассказывать, как на них родина, оказывается, нажилась, отправив играть и жить впроголодь, отбирая чуть не все контрактные деньги. И только думали здесь, как на это реагировать, как случился легендарный побег Могильного. А буквально через месяц после него в Киеве организуют прощальный матч Блохина и присылают мне приглашение. И я иду к Кудрявцеву выбивать командировку.

– Кто? Блохин? Я думал, он давно закончил.

– Нет, он в Австрии два последних года играл.

– И сколько ж ему сейчас?

– Тридцать семь почти.

– И ты, значит, собрался прошвырнуться в Киев за редакционный счет, чтобы написать, как правильно продлить карьеру советскому спортсмену – уехать в Альпы. А завтра какое-нибудь заседание комиссии пропаганды, и такую статью кому надо на стол – р-раз! У меня врагов мало, по-твоему? Я-то думал, ты по делу, а ты подлянку решил подкинуть!

– Я просто вспомнил, как вам очерк Трахтенберга про Буряка понравился – хотел попробовать похожий написать.

– Буряк, Буряк… напомни!

– Играл в Киеве с Блохиным, поссорился с Лобановским, уехал в «Торпедо», а в последний сезон взял Кубок уже с Харьковом…

– Во-от!!! Это же драма целая! Молодец Трахтенберг – такой сюжет нашел. Вот стал бы твой Блохин торпедовцем, а потом бы провинциальную команду за собой потащил – была бы тема. А то Лобановский на него не так взглянул – и тот сразу за границу бежать. Здесь, дома, все доказывать надо!

– Если бы Лобановский смотрел на него косо – его бы точно никуда не выпустили…

– Тем более – конфликта нет! А есть желание по Днепру на пароходе прокатиться. Ты лучше найди футболиста, который в глубинке до сорока дотянул, и к нему съезди.

– И чтоб он еще в перерывах между играми в забой спускался, да?

– Давай не ерничай, а…

Но ровно напротив дверей Кудрявцева сидел его первый зам, Кучмий. С ним мы, к счастью, говорили на одном языке – по крайней мере, тогда. Разговор через день после «приема» у главного.

– Я слышал, он тебя в Киев не отпустил?

– Так для него Блохин – не лучший футболист страны в совсем недавнем прошлом, а кто-то вроде перебежчика.

– А ты перетерпи – он же заканчивает, наверняка тренировать кого-нибудь начнет – спокойно к нему съездишь.

– Так это он как бы здесь прощается – ему на Кипре контракт предложили. Поэтому не поговорить с ним сейчас – это немного непрофессионально.

– А ему ты про Кипр говорил?

– Нет, конечно – тогда бы он решил, что я над ним просто издеваюсь.

– Правильно. Но он через неделю за границу свалит, конгресс там, видишь ли, у него, а мне тут газету из чего-то лепить надо будет. Поэтому давай так: ты едешь и делаешь из этого «Уроки жизни», а я ему потом рассказываю, что у нас для этой рубрики ничего не было и я тебя попросил что-нибудь наваять, а ты и предложил Блохина. Только про Австрию его не терзай – очень тебя прошу. А так, вдвоем, и отобьемся.

«Уроки жизни – повесть о спорте, написанная знаменитыми чемпионами» – это монологи, занимавшие подвалы первой, второй и третьей полос. Рекордные по объему газеты материалы. Должны появляться не реже двух раз в месяц – даже в масштабе СССР непросто было отыскать столько великих. Так что Блохин вовремя решил домой заехать.

…И рву я в Киев, и катают меня в компании игроков сборных мира и Союза на теплоходе по Днепру, и во Дворце спорта Тамара Гвердцители впервые поет «Виват, король!», и с Олегом я разговариваю «за жизнь» столько, сколько мне надо, и пишу «повесть», и ставит ее Кучмий в первый день выхода на работу Кудрявцева. Тот звонит ранним утром – срочно зайди! Захожу – он спрашивает: запись визирована? Отвечаю, что Блохин – не тот человек, кто от своих слов откажется. Тогда, говорит, садись, сейчас звонок такой интересный будет. Секретарша соединяет, главный врубает селектор и слышу я, как незнакомый мне раздраженный голос говорит, что тот кусок в моем тексте, где Блохин рассказывает, как его выгоняли из сборной, – вранье от слова и до слова. И понимаю, что это сам выгонявший и звонит.

Олег тогда, среди прочего, вспомнил, как перестали однажды даваться ему голы, сборная из какой-то поездки вернулась в Новогорск с поражением и зампред Спорткомитета Валентин Сыч лично пожаловал на базу, чтобы провести собрание и объявить, что товарищ Блохин, не забивающий вот уже три месяца, должен покинуть расположение команды. Прямо сейчас. Блохин спросил: кто купит ему билет до Киева, Сыч ответил, что точно не он.

Но Блохин-то в сборную потом вернулся, а вот Сыч в те переломные времена попал в опалу, и на момент его упоминания в газете служил всего лишь начальником какого-то научно-теоретического физкультурного журнала – по сравнению с «Советским спортом» это был вариант толстой стенгазеты.

И вот теперь, забывшись в злобе, Сыч пытается разговаривать с Кудрявцевым как тогда, когда он сидел на самом верху и дергал к себе «Валерку», если в газете было что-то не так, и требует опровержений, извинений и моей казни.

А Кудрявцев, сидя напротив меня и озорно подмигивая, отвечает ему на это так: «Валентин, ты тон-то сбрось, а? Я-то думал, ты за советом звонишь, а ты грубить сразу начинаешь…» – «За каким еще, бл…, советом?!» – «А за таким: всем нам суждено однажды выйти в тираж, но не все мы оказываемся готовы отвечать за поступки, которые совершали, когда чем-то рулили. А фамилию журналиста этого советую тебе запомнить, он еще много чего наворотить способен. Все, пока, мне командовать надо, если, конечно, помнишь, какое это хлопотное дело, – береги здоровье, может, еще и пригодится». И уже мне:

– Ну, удружил так удружил! Что ж ты сразу-то не сказал, в каком ключе материал хочешь подать? Как эти аппаратчики душили лучшего нашего футболиста, звезду, можно сказать, – это ж сейчас самое то, что нужно!

– Да я и не собирался туда вворачивать…

– Как это – не собирался?

– Во-первых, Олег мог об этой истории не вспомнить, во-вторых, она могла в строчку не лечь – он мне на книжку, а не на газету наговорил, столько всего не влезло, что даже жаль.

– Но такой-то кусок не мог не влезть! Он сегодня – как ложка к обеду! Чтоб теперь аппетит у Сыча надолго пропал! Знаешь, сколько он в свое время крови моей выпил?

– Нет, я и не знал, что он тоже из ваших врагов.

– Ну, теперь-то он уже из отыгранных. Хотя черт его знает, как дальше все повернется – но видишь, схавал и не перезванивает. Небось думает, кому бы на меня нажаловаться можно. А некому, Валя, некому!