Том 8. Стихотворения, поэма, очерки 1927 - Владимир Маяковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
[1927]
Фабриканты оптимистов*
(Провинциальное)Не то грипп,не то инфлуэнца.Температура ниже рыб.Ноги тянет. Руки ленятся.Лежу. Единственное видеть мог:напротив — окошко в складке холстика —«Фотография Теремок,Т. Мальков и М. Толстиков».Весь день над дверью звоночный звяк,а у окошка толпа зевак.Где ты, осанка?! Нарядность, где ты?!Кто в шинели, а кто в салопе.А на витрине одни Гамле́ты,одни герои драм и опер.Приходит дама, пантера истая —такая она от угрей пятнистая.На снимке нету ж —слизала ретушь.И кажется этой плоской фанере,что она Венера по крайней мере.И рисуется ее глазам уж,что она за Зощенку выходит замуж.Гроза окрестностей, малец-шалопайсидит на карточке паем-пай:такие, мол, не рассыпаны, как поганки по́ лесу, —растем марксизму и отечеству на пользу.Вот по пояс усатый кто-то.Красив — не пройдешь мимо!На левых грудях — ордена Доброфлота*,на правых — Доброхима*.На стуле, будто на коне кирасир,не то бухгалтер, не то кассир.В гарантию от всех клевет и огорченийколенки сложил, и на коленки-споставлены полные собрания сочинений:Бебель*, Маркс и Энгельс.Дескать, сидим — трудящ и старателен, —ничего не крали и ничего не растратили.Если ты загрустил, не ходи далеко́ —снимись по пояс и карточку выставь.Семейному уважение, холостому альков.Салют вам, Толстиков и Мальков —фабриканты оптимистов. Саратов
[1927]
По городам Союза*
Россия — всё: и коммуна, и волки,и давка столиц, и пустырьная ширь,стоводная удаль безудержной Волги,обдорская темь* и сиянье Кашир*.Лед за пристанью за ближней,оковала Волга рот,это красный, это Нижний,это зимний Новгород.По первой реке в российском сторечьискользим… цепенеем… зацапаны ветром…А за волжским доисторичьемкресты да тресты, да разные «центро».Сумятица торга кипит и клокочет,клочки разговоров и дымные клочья,а к ночине бросится говор, не скрипнут полозья,столетняя зелень зигзагов Кремля,да под луной, разметавшей волосья,замерзающая земля.Огромная площадь; прорезав вкривь ее,неслышную поступь дикарских лапсквозь северную Скифиюя направляю в местный ВАПП*.За версты, за сотни, за тыщи, за массуза это время заедешь, мчась,а мы ползли и ползли к Арзамасусо скоростью верст четырнадцать в час.Напротив сели два мужичины:красные бороды, серые рожи.Презрительно буркнул торговый мужчина:— Сережи!* —Один из Сережей полез в карман,достал пироги, запахнул одеждуи всю дорогу жевал корма́,ленивые фразы цедя промежду.— Конешно… и к Петрову́… и в Покров…за то и за это пожалте про́цент…а толку нет… не дорога, а кровь…с телегой тони, как ведро в колодце…На што мой конь — крепыш, аж и онсломал по яме ногу… Раз ты́правительство, ты и должо́нчинить на всех дорогах мосты. —Тогда на него второй из Сережприщурил глаз, в морщины оправленный.— Налог-то ругашь, а пирог-то жрешь… —И первый Сережа ответил: — Правильно!Получше двадцатого, что толковать,не голодаем, едим пироги.Мука́, дай бог… хороша такова…Но што насчет лошажьей ноги…взыскали про́цент, а мост не проложать… —Баючит езда дребезжаньем звонким.Сквозь дрему все время про мост и про лошадьдо станции с названьем «Зимёнки».На каждом доме советский вензельзовет, сияет, режет глаза.А под вензелями в старенькой Пензестарушьим шепотом дышит базар.Перед нэпачкой баба седаотторговывает копеек тридцать.— Купите платочек! У нас завсегдазаказывала сама царица… —Морозным днем отмелькала Самара,за ней начались азиаты.Верблюдина сено провозит, замаран,в упряжку лошажью взятый.Университет — горделивость Казани*,и стены его и донынехранят любовнейшее воспоминаниео великом своем гражданине.Далёко за годы мысль катя,за лекции университета,он думал про битвы и красный Октябрь,идя по лестнице этой.Смотрю в затихший и замерший зал:*здесь каждые десять на́ стоего повадкой щурят глазаи так же, как он, скуласты.И смерти коснуться его не посметь,стоит у грядущего в смете!Внимают юноши строфам про смерть,а сердцем слышат: бессмертье.Вчерашний день убог и низмен,старья премного осталось,но сердце класса горит в коммунизме,и класса грудь не разбить о старость.
[1927]
