Отрок Енох - Томас Манн

Итак, Иосиф играл в Еноха, и это было бы, как уже сказано, вполне допустимо, не будь он если и не слишком великовозрастным, то все же достаточно взрослым для этого. Когда речь идет о семнадцатилетнем, притом отличающемся прямо-таки необыкновенной духовной зрелостью, такое ребячество следует назвать чересчур затянувшимся. В нем нет уже прежней радостной невинности, зато появляется фанатизм мечтателя; игра становится серьезной, не переставая при этом быть игрою, - от такого сочетания захватывает дух, чем, пожалуй, можно объяснить и те "замешательство и бледность", которые мы наблюдали. Для Иакова они остались незамеченными. Он ничего не знал о взволнованном отношении Иосифа к Еноху, сыну Иареда. Никто об этом не знал, кроме Вениамина, направляемого намеками Иосифа, - а лучше бы тот выкладывал ему все прямо и начистоту; на спокойствии малыша это сказалось бы благотворнее, чем метод подсказок и нашептываний, который избрал Иосиф, то приоткрывавший брату свои секреты, то снова оставлявший его за их порогом, и который смущал и пугал малыша, хотя, конечно же, это его и захватывало, занимало и совершенно зачаровывало.

Он делал так: он рассказывал Вениамину - только когда тот просил, а малыш снова и снова жаждал этого рассказа, от которого захватывало дух, - о Енохе, причем Иосиф выделял и разрабатывал в нем те черты и жизненные обстоятельства, которые более или менее согласовывались с его собственными, так чтобы можно было воскликнуть: да это же прямо как у Иосифа! - и затем он вдруг по-особому замолкал и округлившимися глазами смотрел на брата, так что тот застывал с разинутым от испуга ртом. Иосифу не стоило большого труда придать тенденциозную окраску отстоявшему так далеко - всего лишь на четыре поколения от Адама - допотопному образу Ханока, поскольку его отчетливость серьезно пострадала от славословий, с которыми к нему обращались дети Авраамовы, а уж молва постаралась нагнать туману, к примеру, когда говорилось, что время его жизни здесь, внизу, составляло триста шестьдесят пять лет. Известно было, что по причине своей необычайной мудрости он долгое время занимал на земле место верховного царя и учителя и осуществлял благословенное правление, снабжая людей благодетельными законами, рецептами блюд и житейскими правилами, сообразованными с особенностями человеческими и климатическими. Он занимался даже обувным ремеслом - ему приписывают это изобретение. Но почему же в таком случае он назывался отроком? Разумеется, когда-то он был отроком, пусть даже с самого начала отроком очень умным. Казалось, однако, что так его называли всю жизнь и уж по крайней мере - сызнова с того момента, как Господь счел, что Енох слишком хорош для этого мира, и в огненной колеснице - другие говорили: на крылатом быке или даже в образе такового - забрал к себе. Иосиф тоже называл его отроком Енохом - в полном соответствии с преданием, но столь часто и охотно, что трудно было не заметить, как это обозначение подходит к нему самому.

Могло, кстати, показаться, что царственный отрок Ханок сам и намного раньше того события обнаружил, что слишком хорош для земной жизни; поскольку в течение трехсот шестидесяти пяти лет он все больше и больше отдалялся от людей, все реже удостаивал их своими наставлениями, сперва еще показывался им каждый третий день, затем раз в неделю, затем лишь раз в месяц, даже раз в год, так что под конец все прямо-таки изнывали по нему, хотя в то же время боялись его и его присутствие переносили плохо. Каковы же причины этого обособления, этой изоляции, этой все возраставшей экономии своего присутствия и своих появлений? Они заключались, во-первых, в богоугодности, должно быть делавшей Еноха среди того рода человеческого, к которому он принадлежал отверженного, уже осужденного на гибель допотопного человечества, - белой вороной и столь же отчуждавшим, сколь и, в свой черед, отчужденным, предоставленным собственному примеру исключением, и оттого тем более носившей, по-видимому, скорее страдательный, нежели активный характер; иными словами, в богоугодности этой было даже больше сильнейшего пристрастия со стороны Бога, чем исключительного благочестия и нравственной чистоты со стороны Еноха, - а он, говорилось, жизнь вел примерную, в определенные дни не ел ни лука, ни пряностей, ни рыбы, ни мяса, и вообще ничего, в чем течет кровь, утром и вечером живою водой совершал священные омовения в источниках и мольбы свои обращал к Творцу своему.

Другой причиной изоляции были его неслыханные ученость и книгомудрие, которые, впрочем, тесно сочетались с его богобоязненностью и особенно богоугодностью, сплавляясь с нею в мудрость. Да будет известно, что он владел свитком, некогда полученным Адамом из рук ангела Разиеля. Семьдесят два рода наук, делившихся на шестьсот семьдесят символов высших тайн, равно как пятнадцать сотен священных таблиц, к которым не имеют доступа праведники Поднебесной, были сокрыты в этой книге, так что дарованное Адаму знание не только являло собой развернутое посвящение в тайны творения, но и обеспечивало ему полное приятие со стороны Бога и людей и ограждало от любых посягательств зла. Однако, своровав с древа, он лишился этой книги. Дело в том, что пришедшая к нему искушенность не только не приумножила его мудрости, но даже уменьшила ее до такого уровня, который уже и вовсе граничил с глупостью, и как раз свидетельством этого поглупения явилась потеря книги. Прежде, надо заметить, у Адама было и то и другое: сны и смекалка, воображение и остроумие, которые вместе и составляют мудрость. После того же, как он отведал яблока от древа, остроумия у него стало, пожалуй, даже хоть отбавляй, но от снов и воображения не осталось и следа, а вместе с ними исчезла его мудрость. Тем не менее его утешил вестник Разиель: книга, купно с благовонными пряностями, заключена в золотом ларе и хранится в пещере, и тот из детей Адамовых, кто плотью будет невинен и душою кроток, найдет книгу и снова станет обладать как воображением, так и остроумием, то есть всею мудростью.

Таким сыном Адамовым был Енох. Он нашел книгу - через Сифа, Еноса и Малелеила дошла она до него, - и вся его деятельность заключалась отныне в том, чтобы изучать ее и стилом и кисточкой делать из нее выписки. Благодаря этим литературным занятиям он приобщился к духу и к разуму, так что мог разговаривать со всяким человеком, и даже со зверьми земными и небесными, и то, что слетало с его уст, выходило ловко и складно. Мало того что он из месяца в месяц провидел грядущее и чему надлежит свершиться от заката и до рассвета - все было открыто ему: он мог сказать, предстоит ли голод, бедствие, много или мало будет зерна, ждать ли дождя или засухи, нагрянет ли саранча, или шершни, или другая напасть, останется ли дерево без плодов своих и не найдет ли на людей струпная порча, а также не воцарятся ли на земле безбожники и не настанет ли мор среди человеков и скотов. Но и это еще не все; из книги он научился чародейству, познал тайны и сокровища разума, научился и смиренномудрию, и путеводству, так что отныне ему были открыты все ступени высших сфер, все семь Покоев, и он был способен охватить мыслью все планеты. Да, он мог наблюдать за их ходом, исследовать пути Луны, назвать имя каждого цикла, разбирался в светилах, которые из месяца в месяц поочередно несут свою службу, и доподлинно знал ангелов, что ведают четырьмя временами года. Все это смог он постичь благодаря священному духу книги. Жизнь и смерть, добро и зло знал он как свои пять пальцев. Ему было известно, что может помочь удачному исходу дела, и он проник в тайну часов, минут и мгновений, равно как и в тайну числа всех дней. Надо ли говорить, что он умел толковать сны и видения? Это уж разумелось почти что само собою. Он разбирался в грохотании грома, мог объяснить, что есть сверкание молнии, и основательно постиг учение о временных периодах и величайших годах вплоть до конца мира.

Столь многое можно сказать об ученой мудрости Еноха, которая составляла неразделимое единство с его благочестием. Это единство было бы, однако, неполным без неких других свойств, столь же неотделимых от него, которые являлись зримым выражением богоугодности и были уже, таким образом, телесной природы. Подтверждаются они тем фактом, что отрок Ханок снискал милость в глазах всех, кто его "видел" - ибо таково слово предания, - а не, к примеру, "слышал". В какой мере его притягательность следует отнести за счет этих свойств, а в какой за счет его ума - различить это, очевидно, никогда не представлялось возможным. Должно быть, сам Бог не мог этого различить. И уж во всяком случае, не стоило и думать о том, что его смогли бы когда-нибудь одолеть те, кто возделывает нечестие. От злоумышлявших на него спасся он, и на хребте притеснявших его стопа его. Диво ли, что имя его чтимо и по сей день? Самым поразительным, однако, было то, что речь при всем этом шла об отроке, только лишь о мудром отроке, пусть даже он в этой земной юдоли дорос до трехсот шестидесяти пяти лет. Так Иосиф описывал его Вениамину и, когда были отмечены удивительные и потрясавшие воображение ученость и красноречие, а также зримая богоугодность Еноха, замолкал и округлившимися глазами смотрел на брата, так что Вениамин пугался, в то же время теряясь из-за настоятельного нашептывания, которое таилось во взгляде и молчании Иосифа. Тем не менее малыш испытывал потребность в этом испуге и смущении, дорожил ими и не мог наслушаться вдоволь историй об отроке Енохе.