Танго блуждающих (сборник) - Жанна Ложникова

Он устал ждать. В конце концов, что случилось?! Надо объясниться…

Они столкнулись в прихожей. Так близко их глаза еще не были никогда. Она окунулась в бездонную синеву для всех холодных глаз, и ее обдало теплом. Он потонул в нежном бархате ее глаз. Дыхание с трудом вырывалось из груди, и говорить не хотелось, взяла какая-то истома. И упасть бы в объятья друг друга, и никогда-никогда не расставаться!

– Саша! – пели его глаза.

– Митя! – пели ее.

Сказка обняла их ласковой теплой рукою и повлекла куда-то. Другой чистый светлый мир развернулся перед ними и манил своим теплом.

– Санька, ну ты где пропала?! – Аннушка отправила свою дочь за мукой. – Тебя только за смертью посылать!

Плюнула и вышла в прихожую.

Луна набрала силу, полностью очистилась от крови и стала похожа на дольку лимона. Нарзаныч сидел у костра и курил, прищурив правый глаз, так было всегда, когда он думал.

Смысл, смысл жизни… Для чего живем? Хм, а он-то об этом и не думал никогда, жил себе да жил, ни о чем не думая, ничего не ведая. И жизнь почти уже пролетела, а тут на тебе, в чем смысл-то ее был? Поди узнай теперь.

Он вспомнил мать. Эх, мамка! Сколько он ее помнит, она жила все для него. Ну, конечно, не для него одного, пятеро их у нее было. Всем помогала, всех на ноги поставила. Так что ж выходит, жила, что б им помочь, – вот ее смысл жизни? А он, сам он, что он такое есть?

Вон Паха в прошлом году девчонку из проруби вытащил, а сам под воду ушел, это что, он жил ради этой минуты?

А смысл – что это вообще такое? Червяк говорил – содержание. Говорил, если жизнь – это бокал, то смысл – это то, чем наполнен этот бокал. А наполнен он может быть чем угодно – от изысканного вина, до болотной мути. Но разве бывают люди, жизнь которых пуста и не наполнена смыслом? В это Нарзаныч верить отказывался, просто не мог.

«Ты-то сам для чего живешь?» – спросил он себя, насупившись и зло сплюнув. Семьи у него не было, работы теперь тоже. Для кого живет? Для чего?

Тишина. Звезды гаснут. Храпит Гусь, сопит Миха.

– Ха, пришел! – раздалось шипение за спиной Сани.

Она вздрогнула, оглянулась и увидела мать, готовую к прыжку.

– Анна Ивановна, я как раз хотел вас видеть, – спокойно сказал Червяк и подошел ближе. – Я люблю вашу дочь и хочу на ней жениться, как вы на это смотрите…

Тишина. Хриплое дыхание Аннушки. Лицо Сани, наполненное тайной радостью и явной тревогой. Вот все, что отчетливо помнил Червяк из того вечера, то, что случилось после признания, превратилось в размытую картину – краски и звуки смешались. Он уже не слышал Аннушку, но чувствовал ее злобу, ее звериную злобу. Он видел слезы Сани. И еще ясно чувствовал, что его бокал, его жизнь треснула, и сквозь эту трещину медленно сочится золотистое шампанское. Капля за каплей он терял смысл, смысл жизни. Он пытался оставить в бокале хоть каплю, что-то говорил Аннушке – бесполезно.

Саня выбежала из прихожей, рыдая…

Он не помнил, как пришел домой, он чувствовал, что бокал пуст, – шампанское обожгло душу, и та корчилась в агонии.

– Митя!

Оглянулся. На пороге Саша, косы растрепались, глаза влажные горят.

– Это правда? – подошла ближе, заглядывая в глаза.

– Да, я люблю тебя.

– Я тоже…

Нежные тонкие пальцы коснулись его волос и заскользили вниз по щеке, он припал к ним губами.

– Давай уедем из этого ада… – зашептал он, целуя ее руки, – здесь все злые, чужие нам… уедем и поженимся в К-нске.

– Нет, Митя, я не могу. Не могу без ее согласия. Надо подождать.

– Ждать… – повторил он глухим голосом. – Я не могу ждать. Я скоро должен уехать… – поморщился, будто съел что-то кислое, – неужели ты не видишь, что она никогда не даст согласия?

– Почему ты не хочешь остаться здесь?

– А что это изменит?

– Ты боишься?

Грустная улыбка мелькнула на его губах, он отпустил ее руки и отошел к окну:

– Я боюсь пустоты, застывших форм, жизни, лишенной смысла.

– Смысла? Но разве смысл твоей жизни не в том, чтобы учить детей здесь?

– Возможно, но я вижу его в другом.

– В чем?

– В ком… – посмотрел ей в глаза. – В тебе.

– Во мне, – длинные ресницы скрыли бархат глаз. – Но я не могу бросить ее одну… не могу так поступить с ней.

– Тогда… Тогда для нас обоих будет лучше расстаться.

– Расстаться, – тихо повторила она.

– Да, ты видишь, я хочу поступить как честный человек, но мне не дают этого сделать, а прятаться и скрываться, делать что-то исподтишка, не в моих правилах.

– Ты уйдешь?

– Да, я не вижу причины остаться. Нам даже нельзя быть друзьями. Прости меня и пойми, – он взял ее за руку.

– Да-да, я все понимаю… – медленно произнесла она.

– Прощай.

– Прощай, – задрожали слезы в глазах, пелена скрыла его лицо.

Ушла. Тишина. Капает вода из крана. Сел на кровать, включил телевизор.

Рассвет улыбался сонной реке, а она блистала в ответ тысячью улыбок. Природа дышала спокойно и мирно, зачарованно глядя вокруг. Все так резко переменилось, очистилось от грязи прошлого дня и от мрака ночи. Дышалось легко и свободно. Нарзаныч удивился прелести утра. Сколько раз он встречал рассвет, но никогда не замечал его очарования. А тут будто прозрел! И душа поет!

– Эй, Червяк! – крикнул он вдруг, – Червяк, смотри как хорошо-то!

Он не знал почему, но именно с Червяком хотел поделиться этим утром.

– Ты чего, Нарзаныч? – высунулась из шалаша лохматая голова Михи.

– А где Червяк-то? – удивленно спросил Нарзаныч.

– А нет его, ушел, наверно, – усмехнулся Миха и сладко зевнул.

Нарзаныч вдохнул полной грудью, будто вина выпил! Повернулся к Михе:

– Ну что, давай сети проверим…

И снова восход, и снова он стремиться к нему. Вперед, вперед! Огромное поле, дорога. Пахнет полынью и еще чем-то нежно-нежно…

Свобода! Впереди целый мир, и весь он твой, весь для тебя! Там, там он найдет то, что ищет. Найдет то, что утратил так недавно и так неожиданно…

Глава II. Дама, Туз, Валет

Как же невыносимо долго длится зима в этой Сибири! Червяк стоял у окна, опираясь о подоконник, и смотрел на пустую аллею перед домом, мокрую от мартовского снега, на тоскующие деревья, на мутно-серое небо.

Вот уже девять месяцев прошло с тех пор, как он покинул ту богом забытую деревеньку. Вот уже девять месяцев прошло с тех пор, как он покинул ту, которую любил, которая любила его. Он пробовал писать ей, но письма так и остались в ящике стола. Да и что он мог написать ей? Он никогда не вернется, зачем бередить ей зря душу, возможно, она уже счастлива с другим.

В дверь комнаты просунулась рыженькая головка Лены:

– На панораму любуемся? – весело рассмеявшись, спросила она.

Он отвернулся от окна и воззрился на эту огненно-медную куколку с большими черными глазами и маленькими капризными губами, которая уже успела влететь в комнату, игриво улыбаясь.

Они были друзьями, казалось, уже сто лет, хотя познакомились в сентябре, когда она приехала к своей тете в гости. Тетя Лены была хорошей знакомой Червяка, и как раз они в этот день пили вместе чай и о чем-то говорили, как вдруг влетела эта милая огненная девушка и ослепила их. Рабочее общежитие, в котором, кстати сказать, и жил в данное время Червяк, казалось, горело от медного цвета ее волос и яркой улыбки.

Она была студенткой педагогического университета, училась на третьем курсе дефектологического факультета. Лена ужасно любила театры и поэзию, поэтому найти с ней общий язык Червяку не составило труда.

Яркая подвижная она скрадывала его меланхолию и прогоняла тоску. Если Лена появлялась, он знал, что намечается поход в театр, в музей или еще куда-нибудь. Вот и теперь она стояла перед ним с горящими глазами и таинственно улыбалась.

– Куда идем? – спросил он, заранее повинуясь ее желанию.

– В Художественный музей, там что-то интересное намечается. Кажется небольшой спектакль!

В зале было уютно и тепло. Зрители напряженно слушали, ловили каждое слово, сказанное актерами. Играли прекрасно. Пьеса была очень интересная, а молодость актеров придавала ей особый шарм. Все это были студенты разных вузов и училищ, посещающие театральную студию.

Из всех особенно выделялся симпатичный молодой человек высокого роста, темноволосый, с едва заметным пушком над верхней губой. Он буквально перевоплотился в своего героя и не играл, а жил его жизнью.

Червяк заметил, что этот молодой человек произвел довольно приятное впечатление на Лену, она украдкой заглянула в программку и прочла имя актера.

До автобусной остановки шли молча. Так часто бывало после театра, казалось, в воздухе еще висит очарование хрустального мира, атмосфера пьесы наполнила собою все, и невольное слово могло разбить и уничтожить это очарование. У Лены перед глазами стоял бледный красивый Боварский (так звали актера) с горящими глазами и яркими полными губами.