Список войны (сборник) - Валерий Поволяев

— Ну-у… если нож с тяжёлым лезвием, утяжелённым ртутью или свинцом, могу даже с двадцати метров попасть.

— А больше?

— Больше — вряд ли.

— Ну-ка, попробуем…

— Не верите? — Мустафа улыбнулся, блеснув чистыми, на удивление молодыми крепкими зубами. — Ваше право. Я бы тоже, наверное, не поверил.

Полуторка старшего лейтенанта стояла под вялой, с обломанными сучьями берёзой. Ствол дерева был сильно посечён осколками. Горшков показал пальцем на берёзу:

— Попробуем?

— Попыток не пыток, — привычно произнёс в ответ Мустафа.

Старший лейтенант подошёл к березе и стал шагами измерять пространство. Отмерив пятнадцать шагов, остановился.

— Ну, Мустафа, сколько метров ещё отматывать?

— Давайте, товарищ командир, как и договорились, остановимся на двадцати.

— Двадцать так двадцать, — произнёс Горшков согласно, отсчитал ещё пять метров и провёл носком сапога на земле черту. — Есть двадцатка. Вот риска.

Мустафа, ловко подкидывая нож и ловя его на ходу — каждый раз нож оказывался наборной ручкой в ладони, приблизился к риске, встал около неё и несколько мгновений стоял молча, вглядываясь в изувеченный ствол и вслепую подкидывая и ловя нож.

Потом, поймав его в очередной раз, сильно взмахнул рукой.

В воздухе раздался свист. Нож нёсся, как пуля, он почти не был виден, достиг берёзового ствола и всадился в него.

Горшков не выдержал, похлопал в ладони, лицо старшего лейтенанта сделалось весёлым, открытым, будто он что-то выиграл в карты.

— Браво, Мустафа!

Мустафа, никак не реагируя на восторги старшего лейтенанта, прошёл к берёзе, выдернул из ствола нож.

— Ехать пора, товарищ командир, — произнёс он негромко.

— Счас поедем. Доберёмся до части, там нас ждёт обед.

— Пообедать и тут можно. У меня есть полбуханки хлеба и банка немецкой консервированной колбасы.

— Я тоже не пустой. Но первое мы с тобой вряд ли сумеем сгородить. А я хочу первого отведать, супа какого-нибудь. На сухомятке мы с тобой ещё насидимся — когда в разведку пойдём… — Горшков оглянулся на полуторку. В кабине спал, положив голову на руль, водитель. — Да и шофёр — едок не промах, имеет изнеженное брюхо, вряд ли согласится на сухомятку. Ладно, поехали, друг Мустафа…

— Как скажете, товарищ старший лейтенант, так и будет.

Мустафа прыгнул в кузов, Горшков уселся рядом с шофёром, длинноносым унылым парнем с висячим пыльным чубом, закрывавшим с одной стороны глаз едва ли не целиком, шофёр зевнул, откинул чупрынь в сторону и завёл мотор.

Дорога была изрыта воронками, скорость не наберёшь даже самую малую — колёса обязательно унесёт на ближайшее дерево, поэтому шофёр ожесточённо тряс чубом и матерился, объезжая воронки и короткими бросками продвигаясь вперёд.

Неожиданно он нажал на тормоз и остановил машину, чуть не уткнувшись лицом в ветровое стекло. Сморщился болезненно, будто в него угодила пуля.

— Господи, — прошептал он неверяще, — Вовка Макаров… Неужели это ты? — Шофёр всхлипнул зажато, тоненько, словно бы в нём что-то отказало — взяла и оборвалась внутри нужная мышца и жизнь сразу сделалась бессмысленной.

Впереди, между двумя голыми, напрочь очищенными от веток и сучьев деревьями, стоял старенький грузовик и медленно догорал. Задние колеса у грузовика были оторваны, проломленным кузовом автомобиль опустился в свежую, источавшую едкий дым воронку.

— Вовка! — горестно взвыл водитель и выскочил из кабины.

Старший лейтенант выскочил следом.

Собственно, кузова у грузовика уже не было, вместо днища зияла большая дыра. Снаряд, прилетевший издалека, умудрился выбрать себе цель и точно угодил в неё, проломил кузов грузовика и взорвался в земле.

От шофёра после таких попаданий обычно остаётся одна оболочка — кожа с переломанными костями. Да бурые пятна на потолке кабины.

Водитель полуторки обежал раскуроченный грузовик кругом, простонал на ходу:

— Володька… За что же тебе такое наказание?

Кабина светилась от частых дыр, в наполовину сбритой осколками крыше серело недоброе тусклое небо. То, что осталось от неведомого водителя Володьки, было обычной окровавленной кучей тряпья, сверху накрытой помятой пилоткой-маломеркой.

— Мака-аров! — взвыл водитель полуторки громко, затряс головой, сыпя вокруг себя слёзы.

Старший лейтенант обошёл грузовик следом за водителем полуторки, удручённо почесал пальцем затылок: на спасение у шофёра не было ни одного шанса.

— Что же ты, земеля, — водитель полуторки вновь обрызгал пространство слезами, — как же ты промахнулся?

— А что он мог сделать? — спросил Горшков. — Отпихнуть от себя снаряд ногой?

Водитель полуторки повыл ещё немного и умолк, начал деловито суетиться, выламывать из разбитых бортов куски дерева, потом остановился и тупо, как-то остервенело поглядел на старшего лейтенанта.

— Надо бы Володьку в часть отвезти, товарищ командир, похоронить там.

— Да от него ничего не осталось. Один воздух с тряпками.

— Что делать, что делать…

— Похоронить здесь, на обочине дороги, рядом с машиной, чего же. Лопата есть?

— Есть.

— Доставай, — Горшков оглянулся на полуторку, призывно махнул рукой. — Слезай, Мустафа, предстоят земляные работы.

Мустафа легко перелетел через борт, при приземлении смачно бултыхнул разбитыми сапогами. Заглянул в кабину грузовика.

— Не повезло парню.

Водитель полуторки отошёл в сторону, отмерил лопатой прямоугольник могилы.

— Одно хорошо — земля сухая, песка в ней много, — с хакеньем вогнал лезвие под густой травяной куст, с хрустом подрезал корни, — лежать в земле приятно.

Старший лейтенант подивился: какое значение имеет сейчас эта ерунда? Приятно лежать, неприятно… Тьфу! Главное, что Володьки этого уже нет. Нету! И не будет никогда. Горшков почувствовал, что у него сами по себе раздражённо задёргались уголки рта. Водитель полуторки выдохся быстро, воткнул лопату в землю и ухватился обеими руками за поясницу.

— Охо-хо-о… Ноет, проклятая, — пожаловался он старшему лейтенанту, лицо его стало плаксивым. — Пуля засела в прошлом году, так её и не вытащили.

Старший лейтенант перехватил лопату, примерился, но копать ему не дал Мустафа.

— Не царское это дело, товарищ командир. Дайте-ка!

Работал Мустафа сноровисто, ловко, только земля отлетала в сторону непрерывно, не прошло и получаса, как могила была вырыта.

Водитель полуторки, увидев это, захныкал вновь, хныканье быстро перешло в хриплый, забитый мокротой вой.

— Воло-одька!

— Мустафа, обыщи разбитый грузовик, может, какое-нибудь полотно найдётся? — не обращая внимания на вой водителя, приказал старший лейтенант. — Неудобно хоронить человека без какой-либо домовины.

Мустафа понимающе кивнул.

— В кабине посмотри, под сидением. Наверняка у шофёра была подстилка… Когда он забирался под грузовик чего-нибудь отремонтировать, то как пить дать подстилал что-то под себя…

Под сидением действительно нашлась пропахшая бензином, в пятнах мазута, в нескольких местах проткнутая осколками, подстилка. В неё и завернули то, что осталось от неведомого Володьки Макарова.

Водитель полуторки вновь не сумел сдержать себя, заплакал, затряс плечами, потом заревел в голос — у Горшкова даже сдавило горло.

— Тихо ты! — рявкнул он на водителя. Тот подёргал плечами ещё немного и умолк. — Лучше дощечку какую-нибудь найди — на могиле надо надпись оставить.

Размякший, будто разварившийся, враз сделавшийся рыхлым водитель полуторки, слепо шаря пальцами по воздуху, пошёл к своей машине.

Несмотря на размякшесть и то, что он вроде бы ничего не соображал, водитель довольно быстро отыскал чистую, аккуратно, без заусенцев, обрезанную фанерку, притащил её к старшему лейтенанту.

— Вот.

Могила к этой поре уже была закопана, Мустафа деликатно обшлёпывал её лопатой, лепя аккуратный земляной холмик. Горшков расстегнул свою полевую сумку. Там, в отделении для ручек-самописок, у него гнездились два толстых карандаша — трофейные, чёрный и красный.

Старший лейтенант выдернул красный карандаш. Нарисовал наверху на фанерке звёздочку — обозначил, что здесь похоронен военный человек.

— Как, говоришь, фамилия твоего земели была? Макаров?

— Так точно, Макаров, — горестно кивнул водитель полуторки. — Володька.

— А отчество его как?

Лицо водителя сделалось недоумённым.

— Отчества не знаю. Ведь мы же никогда не обращались друг к другу по отчеству… Только по именам. Эх, Володька!

— Всё, обрёл твой Володька на этой земле вечную хату, — Горшков косо всадил в землю фанерку, постучал сверху камнем, вгоняя её поглубже и поднялся на ноги. — Прощай, друг! Поехали!

Водитель полуторки забрался в кабину, положил руки на руль и поморщился плаксиво: пальцы у него плясали на эбонитовом круге — так расстроился…