Корабль, погибший от стыда - Николас Монсаррат

Летчиков мы так и не нашли — нашли нас. Отыскал патрульный Ю–88, вынырнувший со стороны моря и пытавшийся нас разбомбить с пике. Наши пулеметы прошили «юнкерс» во время пикирования: в это утро мы не снимали пальцев со спускового крючка. Самолет с ревом ушел, а за ним летели куски крыльев и фюзеляжа. Потом он неожиданно выровнялся прямо над нами, так и не сбросив бомбы. Оставляя за собой тонкий шлейф идущего из хвоста дыма, он скрылся из виду, направляясь к занятому противником берегу.

Я ни секунды не сомневался: мы не можем категорически утверждать, что самолет сбит. Было ясно, что до берега он вполне мог дотянуть. Хоскинс же сразу записал в бортовой журнал о происшедшем, стоило нам взять курс на Довер: «Уничтожен один самолет противника».

— Этого мы записывать не можем, старпом! — воскликнул я. — Он ведь еще летел домой, как жаворонок!

— Жаворонок, да с подбитым хвостом, — с улыбкой взглянул на меня Хоскинс. — Никогда ему не добраться до аэродрома! Я совершенно в этом уверен. — Обоим приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга за ревом наших четырех «паккардов». — Вы же видели, от него отваливались куски. Он вот-вот упадет.

— Он очень медленно терял высоту, — я покачал головой, — поэтому нельзя утверждать наверняка, что мы его уничтожили.

— Ну, почти наверняка. — Хоскинс улыбался ободряюще, словно был уверен: еще немного, и я увижу это дело с совершенно иной точки зрения. — Не много бы я на него поставил. — Но потом он все же добавил: — А кому от этого станет хуже?

Удивленно я уставился на него — маленького человечка, сверкающего с головы до ног, как начищенная пуговица. И это в пять утра! Он глядел на меня этаким подбадривающим взглядом… Нет! Такой номер у него не пройдет.

— Люди полагаются на наши рапорты, — коротко ответил я. Мне не хотелось касаться чего-то более определенного. Такого, как честность, правдивость. Голова оставалась ясной, хотя я был разгорячен схваткой. — В министерстве авиации сидят люди, учитывающие все. Поэтому нам ни к чему перевирать цифры. — Указав на журнал, я сказал: — Напишите «поврежден».

— Мы упускаем отличную возможность… — пожав плечами и глядя в сторону, пробормотал он.

Мне это не понравилось.

— Возможность чего?

— Я имею в виду, что мы подбили его и он падал, — уточнил Хоскинс. — А нашему кораблю нужно вести боевой счет ничуть не меньше, чем тому, кто сидит в министерстве.

Слушая небрежные фразы и глядя на Хоскинса, я буквально читал в его глазах заголовки, которые так хотелось ему увидеть:

«ОПЯТЬ РЭНДЕЛЛ И ХОСКИНС. Ю-88 УНИЧТОЖЕН В ПРЕДРАССВЕТНОМ БОЮ».

Я почти видел его тайный сон: сам адмирал жмет ему руку, а с утренней почтой приходит пакет с газетными вырезками… Ни слова не говоря, я вычеркнул запись и внес свою собственную, добавив:

— Вот теперь наш боевой счет в порядке.

Потом я отошел к переднему краю мостика, как никогда довольный тем, что под ногами раскачивается палуба корабля, а в лицо дует свежий морской бриз.

Но никакие поступки Хоскинса не могли омрачить тех лет.

Не могли они и уменьшить успехов, которых добилась КЛ-1087. Вы только послушайте, что мы однажды совершили на этом корабле, и поймете тогдашнюю обстановку.

Войска союзников вторглись в Северную Францию. Нашей задачей было обеспечение прикрытия транспортов, ходивших взад-вперед через Ла-Манш круглые сутки. Так все дни недели, вывозя раненых и доставляя боеприпасы орудиям на узкую захваченную полоску земли, которая постепенно расширилась до самого Рейна. Никакие другие конвои не были так важны, как эти короткие, через пролив. Знаю, что парни, которым приходилось ходить через Атлантику, могут заспорить со мной. Но представьте себе, что случилось бы, остановись снабжение наших войск хоть на полсуток. Нас сбросили бы в море, и в итоге мы проиграли бы эту долгую и кровавую войну. К тому же не стоит забывать, что у врага имелись штуковины, которые назывались «Фау-1» и «Фау-2», вырывающие сердце страны по кускам, час за часом до тех пор, пока мы не зацепились с трудом за берег у Кале… И потому войскам вторжения нужно было держаться.

Стоит добавить, что все произошло вскоре после того, как во время одного из немецких воздушных налетов погибла моя жена. Мне тогда было все равно, что случится со мной. Лишь бы я мог давать сдачи и проливать кровь врага. Это состояние мне очень пригодилось.

Мы находились в автономном патрулировании. Дрейфовали в районе Мальборо-бич с остановленными двигателями, чуть в стороне от «фарватера» — отмеченного буями прохода, который вел к предназначенному для высадки войск участку берега. Ночь была темная, лишь краешек луны торчал над горизонтом.

Несколько часов в наушниках гидрофонов не слышалось ничего, кроме шума волн да похожего на бульканье звука, производимого рыбьим косяком. На мили в округе не было ни единого корабля. Однако вскоре ожидался конвой на юг. Суда с войсками должны проследовать около пяти утра. Час за часом дрейфуя в ожидании, мы не оставляли надежды, что этой ночью выпадет что-нибудь и на нашу долю, несмотря на жестокую блокаду всего побережья.

Ближе к часу ночи луна почти скрылась за горизонтом. Неожиданно наши гидрофоны уловили шум винтов. Шум приближался с юга, со стороны французского побережья. Сначала это был лишь тихий шепот, постепенно превратившийся в ровное мурлыканье, а потом в громкий стук, означающий лишь одно: работают дизели.

Старший матрос за гидрофоном покрепче прижал наушники и сосредоточенно нахмурился. Через некоторое время он произнес:

— Стук неровный. Должно быть, их двое, сэр. Приближаются курсом 190 градусов.

Мы направили бинокли в ту сторону. 190 градусов — направление, которое давало нам одно преимущество: для противника мы находились в полной темноте, а его луна осветит, как на сцене театра… Вскоре появилось два неясных пятна с расходящимися светлыми хвостами пенящихся бурунов от форштевней. Два корабля направлялись к нам вдоль фарватера так свободно и беспечно, словно ехали по Брайтон-роуд.

Я стал соображать. Для наших тральщиков, пожалуй, рановато. Другими английскими канонерками они оказаться не могли: ведь это наш сектор. Американцы же, как бы далеко ни забирались от Омах-бич, все же опасались оказаться ТАК далеко от дома. Значит, нашими эти суда быть не могли.

— Они, ставят мины, — вдруг произнес Хоскинс, стоящий рядом на мостике.

Как всегда в таких случаях, Хоскинс опередил меня на несколько секунд. Я согласился с ним. Торпедные катера ставят мины в проливе. А конвой уже на подходе… Они, вероятно, очень скрытно пробрались вдоль голландского и французского побережий, хотя для меня оставалось загадкой, каким образом им удалось проскользнуть мимо наших эсминцев.