Совместимая несовместимость - Анастасия Комарова

Легкая вспышка стыда за небрежность тона быстро гаснет под наплывом вовремя подоспевшего раздражения. Да неужто хоть раз кто-то согласился на этот их дурацкий сервис?! Хотелось бы посмотреть, как он или она будет пить чай, задумчиво размешивая в нем собственные волосы. Сейчас-то они хоть падают на газету...

Иван поспешно сдувает влажные крошки волос, налипшие на Мишкины лицо и шею несоразмерно густой щетиной. И снова это легкое замирание внутри. Ему нет дела до текста — все читано-перечитано уже раз сто за последний год. Но фотография...

Значит, дело в фотографии. Второй раз за утро он видит изображение этого лица и уже успел устать от силы эмоций, которые оно вызывает. А ведь еще предстоит весь вечер общаться с оригиналом.

Вчера он этого не заметил. Не обратил внимания. Не до того было. Как-никак — автор! А вот она заметила. Внимательная. Как-никак — художница.

...На общей фотографии Мишка смотрит в сторону, явно не замечая объектива, так ловко поймавшего тот самый взгляд, то самое выражение лица, что потрясло его сегодня на портрете...

Яркая, пестрая послепремьерная суматоха, где уже перемешались артисты в гриме и критики в костюмах, режиссер в шарфике и VIP-гость в белых лаковых ботфортах. Тут же и Иван, с краешку, светится прилипшей улыбкой, нервно приобняв красавицу актрису.

В этой радостно-возбужденной толпе странно, почти неприлично выглядит, как всегда, красивое Мишкино лицо — без тени радости, хоть и с улыбкой, без намека на злобу, хоть и в таком контрасте с остальными, замученно-счастливыми мордами. Лицо ангела, добровольно выбравшего земную жизнь...

Осторожно, будто взрывное устройство, он положил газету на место.

Легкие, уверенные прикосновения надушенных рук и ритмичное позвякивание ножниц оказывали свое обычное действие. Он закрыл глаза и предоставил Пашке Итальянцу свободу самому решать столь важные проблемы, как длина волос на висках и макушке. Сам же тем временем продолжал безуспешные попытки понять, почему в двух бестолковых иностранных словечках ему вдруг послышались и обещание, и угроза...

Позже, смирясь с неотвратимостью предстоящей смены душистого, уютно-дорогого тепла на мокрый холод, он обернулся на уродливо-стильные двери салона, испытывая неожиданное удовольствие от того, как быстро и безжалостно осенний московский ветер расправляется и с модной укладкой, и с окружавшим ее терпким облаком дорогого парфюма.

Иван поднял воротник куртки — тот оказался холодным и мокрым. Задумчиво обходя лужи, он шел к дому.

На голове у него была «Desconnect Connection»...

Он даже не подумал разуться. Оставляя мокрые, густые следы, которые с готовностью глотает новый грязеотталкивающий ковер, быстро прошел в комнату.

Ему не терпелось снова взглянуть на портрет — не покидала глупая надежда, что рисунок просто померещился спросонья. Вторая надежда, не такая уж глупая, убеждала поверить в то, что, быть может, улыбка на нем была другой, не такой, как привиделось вначале...

Не оправдались ни та ни другая.

«Ну, в общем-то я так и думал... Всегда подозревал, что не бывает незаслуженного, внезапного счастья. Хотя заслуженное счастье — это что? Вообще издевательство какое-то...»

Потому-то и не очень удивился, увидев понимающую, сочувственную улыбку Мишки, обращенную к нему с портрета.

Кстати, как выяснилось, отсутствие неожиданности вовсе не смягчает удар — дыхание все равно с болью прервалось на целое мгновение.

И что она скажет ему сегодня вечером?

«Прости меня... Ты ведь все это знал...»

Конечно, он знал. И конечно, он простил. Полдела сделано, теперь ему лишь осталось научиться жить без нее. Без ее максимализма, без постоянной иронии, скрывающей слишком серьезное отношение к жизни. Без этого будет легко, но грустно. Настолько грустно, что сейчас он не может думать об этом.

Он, пожалуй, сделает вот что: откроет легкую, блестящую дверцу бара и нальет себе виски. Времени у него много, так что нальет побольше — столько, чтобы хватило на час-полтора одиноких раздумий, достаточных, чтобы прийти в себя. А потом все-таки пойдет на праздник. В конце концов, это и его победа тоже. А то, что она дается такой ценой, что ж... Это мы усвоили уже давно: хочешь что-то получить — плати. Да и цена не так уж велика. Просто все вернулось на круги своя. И грех жаловаться. А все равно больно.

...Серый воздух за окнами переполнен бодрым, агрессивно-напористым воем автомобильных гудков. Свист тормозов привычным шипом впивается в подсознание. На этом фоне дребезжание старого трамвая — тихая мелодия, уютная, успокаивающе-домашняя. От такого контраста становится совсем хреново — дурак, когда-то он об этом мечтал...

Всем, вероятно, знакомо это чувство. Даже наверняка... Ведь рано или поздно, чаще или реже его испытывает всякий, кому достает смелости или фантазии чего-то желать. Это чувство — как его назвать? Не разочарование, не досада, не грусть, не отчаяние... Оно наплывает, поднимается тошнотворной волной из верхней части живота, перехватывает горло и слетает с губ никому, кроме вас, не заметным вздохом... Вздохом разочарованным, досадливым, грустным, отчаянным. Это чувство приходит, когда вы в привычной суете вспомните о каком-то желанном событии своей биографии и вдруг подумается: «Ой... Ба-а-тюшки... Вы посмотрите-ка... Да ведь это именно то, о чем я когда-то, очень давно, мечтал с таким сладким замиранием сердца, с такой навязчивой надеждой!» И вот теперь это свершилось. Само, без особенных усилий с вашей стороны, и главное — во всех подробностях, иногда до мельчайших деталей повторяя те давнишние мечты, как будто мысль и вправду материализовалась, но только позже! Много позже. Слишком поздно. В том-то вся и штука. Мечты сбываются. Это правда. Тогда, когда уже не надо. Теперь поняли, о чем я? Знаю, что поняли...

Лет в одиннадцать-двенадцать Ванька часто болел. И сидел дома холодной, ненастной городской зимой в такой же холодно-панельной, ненастной московской квартире. Согревался чашкой сомнительного индийского чая у синего огня газовой плиты, положив на колени тяжелый том исторических приключений... И мечтал о том, что как было бы чудно болеть вот так же, но только уютно устроившись в дорогом старинном кресле у жаркого оранжевого пламени камина, а чашка в руках была бы не совковая — белая в рыжий горошек, а тоже такая... Старинная, тонко-фарфоровая, с позолотой, слегка стершейся на эмалевых цветах, такая..... Ну, в общем, вы понимаете.

Потом, через 20 лет, он снова простудился на безжалостных городских сквозняках и вдруг обнаружил себя сидящим именно в таком, ну, почти в таком же кресле, под точно таким торшером и именно с той самой чашкой ароматного чая в руках... Это было так удивительно похоже на его детскую мечту, что в первый момент он даже испугался, подумав: вот! Вот же оно — долгожданное счастье! Слишком долгожданное. Через минуту от накатившего было восторга осталась лишь скука улыбки. Улыбка сожаления. Он жалел о том, что это его желание так и не осталось неосуществленным. В воображении была бы тогда яркая путеводная звезда. Теперь же — лишь скука, почти досада. Потому что книга уже давно перестала быть хоть сколько-нибудь увлекательной, вкус редкого чая — хоть сколько-нибудь необычным, а самое главное — болеть было катастрофически некогда. Работа, знаете ли, дела... И в кресле он оказался с пресловутой чашкой лишь для того, чтобы быстренько взбодриться, глотнув на дорогу крепкой, обжигающей жидкости.

...Теперь вот он слушает монотонный, булькающий гул престижных бульваров, что взрывается иногда нетерпеливыми гудками наглых иномарок да сиренами полубожественных народных избранников, и искренне недоумевает — как, почему, зачем он так долго и настойчиво стремился сюда из тихого, по-провинциальному пустынного, совсем не респектабельного, но такого родного Чертанова?!

«Теплое виски — какая все-таки дрянь...»

От первого глотка даже передернуло, но хоть в холодильнике и есть лед, он не сдвинется с места, чтобы сходить за ним. Этот вкус и невольная гримаса отвращения, разбудившая лицо, гораздо быстрее вернут его в тот день, чем все целенаправленные движения памяти. А сейчас ему очень нужны воспоминания.

Этот слишком выразительный черно-белый портрет и этот чертов Disconnect Connection столь причудливо и крепко соединились в сознании, как будто кусочки красивого пазла, давно перепутавшиеся в его голове и сердце, внезапно встали на свои места, заставив с испугу вспомнить спасительную формулу психологов — чтобы избавиться от чего-то в прошлом, нужно заново это пережить...

Вот почему он делает еще один тяжелый глоток, закрывает глаза и исчезает из комнаты с низкой софой, баром и горкой эскизов, рассыпавшихся пестрым пятном в дальнем углу, у окна.

ГЛАВА 1

...Тогда, ровно год назад, осень была хорошая. Не такая ранняя, не такая пасмурная и дождливая, как теперь. В самолете оказалось почему-то холоднее, чем на улице, и он мысленно похвалил себя за идею надеть свитер под тонкую куртку — патологическая любовь к комфорту часто с успехом заменяла ему то, что у других называется практичностью, предусмотрительностью и расчетом.