Смерть Бесси Смит - Эдвард Олби

Отец. Не смей его беспокоить, слышишь?

Медсестра. Ну почему же, я думаю, мэр будет в восторге, дочь его любимого друга…

Отец. Ты нарвешься на неприятности!

Медсестра (издевательски). О, почему же я нарвусь на неприятности, папочка?

Отец. Ты эту дурь лучше брось!

Медсестра. Ведь у вас такая необыкновенная дружба! Или нет, лучше так: ты довезешь меня на машине до больницы и заодно навестишь своего дорогого друга мэра. Это я здорово придумала, правда?

Отец. Убирайся! Вон отсюда!

Медсестра (с тихой яростью). Ты мне осточертел.

Отец. Что? Что такое?

Медсестра (очень спокойно). Я говорю: ты мне осточертел.

Отец. Ах так? Ах так? (Хватает трость и колотит ею по полу, сначала сильно, со злостью, потом все слабее и наконец беспомощно и жалко.)

Медсестра спокойно наблюдает за ним.

Медсестра (нежным голосом). Ну, все?

Отец. Уходи. Тебе пора на работу.

Медсестра. Сейчас, вот только принесу тебе пилюли.

Отец (монотонно). Я тебе сказал: к чертовой матери, не хочу.

Медсестра. А мне плевать, хочешь ты или не хочешь. Сейчас принесу.

Отец. Я, слава богу, не твой пациент.

Медсестра. Вот уж действительно слава богу.

Отец. Ты к своим пациентам относишься куда лучше, чем ко мне.

Медсестра (устало). У меня нет пациентов, отец, я не палатная сестра, может, ты наконец запомнишь это? Я работаю в приемном покое, ты же знаешь. Зачем же прикидываться, будто тебе это неизвестно?

Отец. Если б ты была… этой… как ее… палатной сестрой, ты бы относилась к своим пациентам гораздо лучше, чем ко мне.

Медсестра. Отец, я не пойму, ты что, болен или здоров? Ты… ты в самом деле несчастный инвалид или, как только я уйду, ты живо вскочишь с кресла и поедешь в клуб трепаться с кучкой лодырей? Выбирай что-нибудь одно, отец, нельзя же сразу быть и больным и здоровым.

Отец. Не твое дело.

Медсестра. Я тебе говорю, что так нельзя!

Отец. Не твое дело, слышишь?

Медсестра (после паузы). Ладно, я пошла на работу.

Отец (насмешливо). Что же ты не попросишь своего дружка отвезти тебя в больницу?

Медсестра. Оставь.

Отец. Пусть бы заехал за тобой да отвез!

Медсестра. Оставь, говорю!

Отец. Или ему интереснее привозить тебя домой по вечерам, когда темно и можно побаловаться в машине? Так, что ли? Почему ты не приведешь его сюда, чтобы я хоть посмотрел на него? Почему ты не приведешь его ко мне?

Медсестра (со злостью). Да потому что (короткий жест — показывает на окружающую обстановку)… мне не хочется, чтобы он все это…

Отец. Я же слышу, я по вечерам все слышу — как ты хихикаешь и возишься с ним в машине! Я все слышу!

Медсестра (громко, стараясь перекричать его). Я пошла, отец.

Отец. Ну и иди себе, иди, кто тебя держит!

Медсестра. Слушаюсь, папочка!

Отец. Валяй, валяй!

Медсестра молча смотрит на него, поворачивается и уходит.

И не смей возиться с ним всю ночь в машине, когда вернешься, слышишь? (Пауза.) Слышишь?

Свет гаснет.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Освещается пустая часть сцены. Входит Джек; говорит, обращаясь к кому-то за сценой, и смотрится в невидимое зеркало на невидимом туалетном столе. Картина идет под приглушенную, как бы издали доносящуюся музыку.

Джек. Эй, Бесси! Вставай, пора уже… Эй, птичка! Подымай свою попку с кровати… Давай скорей, надо ехать дальше, а то начнет смеркаться… Я звонил в Нью-Йорк этой заразе, директору фирмы… Поговорил с ним как следует. Все сказал, что ты велела. Просыпайся, детка, пора уезжать из этой дыры, я должен доставить тебя в Мемфис до семи часов… а потом — тр-р-р! — рванем на Север! Прямиком в Нью-Йорк!.. Я этому стервецу так и сказал: «Послушайте, у вас нет исключительного права на Бесси Смит… ни у кого такого права нет. Бесси, черт вас дери, делает вам одолжение… Она вовсе НЕ ОБЯЗАНА петь для вас». Я сказал: «Бесси устала, ей неохота ехать в Нью-Йорк». А он мне: «Вы, пожалуйста, не вздумайте идти на попятный. Бесси сама мне обещала…» А я ему: «Ладно, не волнуйтесь… Бесси сказала, что согласна опять петь для вас… сможете выпустить сколько угодно новых пластинок… вы только не воображайте, что у вас есть исключительное право на запись — такого права ни у кого нет». (Посмеиваясь.) Я ему сказал, что ты свободна как птичка, радость моя. Как птичка-канареечка. (Смотрит за сцену, качает головой.) Да уж, хороша канареечка!.. Я ходил вниз расплатиться за номер. Только спустился — смотрю, один мой приятель… Ну, мы посидели в баре, немножко выпили, а он и спрашивает: «Что ты тут делаешь, как тебя занесло в эту паршивую гостиницу?» А я говорю: «Везу в своей тележке одну птичку. И везу ее на Север. Там, наверху, — говорю, — есть одна толстенькая дамочка, она сейчас отсыпается перед дорогой». Он и говорит: «У тебя всегда где-нибудь есть толстенькая дамочка». А я отвечаю: «У меня там наверху не просто дамочка, друг… Это — знаменитость, богатая леди, певица». Он смеется: «Кто же она такая?» Я говорю: «Угадай!» А он говорит: «Ну тебя, не могу я твои загадки отгадывать». Тут я ему и рассказал. Я, говорю, еду на машине с мисс Бесси Смит. У него глаза на лоб полезли. Как, говорит, неужели там наверху сама Бесси Смит? Не может быть! А я, не без гордости конечно, отвечаю: да, мол, сама Бесси Смит, мы с ней едем на Север. И вот он страшно хочет с тобой познакомиться, так что ты вылезай из постели и пойдем вниз. Я хочу показать тебя во всем блеске. И не то что хочу, а ДОЛЖЕН. Потому что он спросил: «А что случилось с Бесси Смит?» Как, говорю, что случилось? Ничего с Бесси не случилось, она спит наверху. А он говорит: «Нет, я хочу сказать, что она делала последние четыре-пять лет?» Было, говорит, время, когда ее имя гремело и в Чикаго, и в Нью-Йорке, и везде. Ее ведь просто на руках носили. Она еще поет или нет? ТЫ СЛЫШИШЬ, Бесси? Он спрашивает, поешь ты еще или нет! Я сказал… я сказал, что ты переутомилась… долго отдыхала. Тебя не забыли, детка моя, но люди спрашивают, что случилось. ТАК ЧТО ВСТАВАЙ! Сегодня двинемся на Север, а когда ты приедешь в Нью-Йорк, ты им покажешь, случилось что или нет. Бесси, милая, ты опять войдешь в славу… Я серьезно говорю — тебя опять ждет слава. А я должен доставить тебя в Нью-Йорк. Потому что это очень важное дело. Конечно, детка, ты свободна, как пташка, и я сказал сукину сыну директору, что он не имеет исключительного права на запись… но понимаешь, милая… он заинтересовался… а тебе за это нужно теперь хвататься. Нужно, дружочек мой, потому что, если ты сейчас что-то не сделаешь, люди перестанут спрашивать, где ты была последние четыре-пять лет… они вообще перестанут спрашивать о тебе! Ты слышишь меня? Я сказал там, внизу, что ты богата… но ведь это не так, Бесси. Уже не так, дорогая моя. Надо через силу тащиться в Нью-Йорк, и надо начинать все сначала. (Умоляюще.) Голубушка моя! Детка! Ты же знаешь, я тебе не лгу. Ну давай же, вставай! Спустимся в бар, выпьем пива… повидаемся с моим приятелем… а потом — в путь. Потому что становится поздно, дорогая… как бы не стало слишком поздно… (Веселее.) Ну, проснулась, пташка? (Идет за кулисы.) Живей, живей, Бесси!.. Вставай! Мы едем опять на Север!

Свет гаснет. Музыка. По сцене разливаются огненные краски заката.

Голос Джека. Ха-ха, спасибо, большое спасибо!

Хлопает дверца машины. Зафыркал включенный мотор.

Ну, все! Теперь едем!

Слышно, как машина трогается с места и постепенно удаляется. Закат гаснет. Музыка затихает.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Приемная в больнице. Медсестра сидит за письменным столом. Рядом стоит Санитар.

Санитар. Мэр города Мемфиса! Я вошел в палату, гляжу — он, сам мэр! Лежит на животе, во рту сигара торчит, большущая сигара — незажженная… Он се сосет… листает бумаги какие-то, под грудь подушка подложена, чтобы удобнее было листать… Я вошел и говорю: «Добрый день, ваша честь». Он обернулся, посмотрел на меня и как крикнет: «Убирайся к черту, у меня болит зад!»

Медсестра (хохочет). Их честь должны держать зад на весу!

Санитар. Я и убрался. Мигом. И дверь прикрыл поскорее.

Медсестра. Мэр и его геморрой, теперь уже бывший геморрой, — это главный предмет забот и хлопот нашей больницы, ведь ее, эту больницу, построил мэр; он лежит у нас с забинтованным задом, и теперь вся городская власть находится в палате номер двести шесть… так что изволь быть любезным и почтительным. (Смеется.) А через две палаты от него лежит человек, он пришел сюда вчера вечером, когда тебя уже не было…. он прижимал руки к животу, чтобы кишки не вывалились наружу…