Прощайте, призраки - Надя Терранова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Секс — это язык, и мы с Пьетро много говорили на нем в начале наших отношений, когда я только сбежала с Сицилии, удрала из разрушенной молчаливой семьи, а он встретил меня в Риме, став товарищем, родителем, братом. Вместе с городом я обрела новую себя, а Пьетро всегда был рядом, и это трогало меня до глубины души. В те первые месяцы мы раздевались при каждом удобном случае, любили друг друга до изнеможения и были счастливы, не обращая внимания на знаки, предупреждавшие, что долго это не продлится: так, мы никогда не занимались любовью два раза подряд, а, удовлетворившись одним, тотчас отстранялись и принимались одеваться. Нам удавалось получить и дать все, что мы искали, за минимальное время; закончив, мы восстанавливали отчужденность, которая тоже была частью нашего притяжения. Но вскоре — слишком скоро для истории любви, претендовавшей на то, чтобы быть любовью всей жизни, — эта отчужденность превратилась в нашего врага. Тело перестало быть пространством общения, нежность вытеснили повседневные ритуалы, диалоги и хлопоты. Даже если мы ругались, ни один из нас не причинял второму страдания, мы жили словно в тени друг друга, Пьетро проявлял ко мне заботу, какой я не знала прежде. Некоторое время после того, как желание угасло, мы еще старались получить от секса взаимное удовольствие, а потом и это занятие стало бесполезным, точно старый словарь.
Я знала, что вина за происходящее лежит на мне. Это я первой замкнулась в себе, не имея привычки к открытости, к близости.
Тем не менее Пьетро стал единственным человеком, с которым я поделилась сокровенной историей о своем отце, и он принял мое прошлое как факт. Спустя три недели после знакомства (нам обоим было тогда чуть за двадцать) на наше первое настоящее свидание Пьетро явился с пакетом, в котором лежали синяя футболка для езды на роликах и дневник в твердом переплете. В тот миг я увидела в Пьетро человека, которого ждала. Он не знал, что в детстве я много каталась на роликовых коньках и много писала в дневниках, которые прятала в своей комнате. Однако выходило так, будто все это ему уже известно.
Я призналась Пьетро, что мой отец исчез, когда мне было тринадцать. «Не умер, а словно в воздухе растворился», — уточнила я, ожидая вопроса, который боялась услышать: «А почему вы с матерью не сделали ничего, чтобы удержать отца и мужа?»
Но Пьетро не задал его. Ни о чем не спросив, мой будущий супруг внимательно выслушал те скупые слова, которые я сумела произнести: «Мой отец, преподаватель в старшей школе, однажды утром ушел из дома и больше не вернулся». Когда я умолкла, Пьетро тут же сменил тему. Он сказал, что, по его мнению, профессия, которую я выбрала для себя, мне не подходит: проблемы учеников, родителей и коллег переполнят мою душу, и через недолгое время работы в школе я обнаружу, что они взяли надо мной верх и что я несчастна. Пьетро не стал говорить, что жизнь не повторяется, что мне нет смысла копировать путь отца и тоже становиться учителем, — он сделал акцент на другом. «Среди толпы в вестибюлях и кабинетах у тебя не будет ни минуты покоя», — заметил он, после чего предложил мне попробовать себя в писательстве и переместить в будущие произведения ту боль, которая мешала мне жить.
До того дня мы с Пьетро встречались исключительно по радостным поводам. Вот почему я так поразилась, что он сумел разглядеть в моих глазах эту потаенную боль. Я убедила себя в том, что Пьетро необыкновенный человек, и основала на этом убеждении нашу последующую совместную жизнь. День за днем я доверялась мужу, его серьезность напоминала скалу; как у всех скал, у нее имелись стены, карабкаться по которым подчас было тяжело и опасно. В то же время иногда я ловила себя на мысли, что уже не смогу сама записаться к зубному врачу или заплатить по счетам, если забыла положить квитанции в соответствующие папки, заботливо приготовленные Пьетро. Каждый день быть вместе, принимать каждое решение вместе, знать наизусть запах, тело, характер другого человека — вот из чего складывался наш брак. Все прочее было неизведанным бурным морем, перебираться через которое не стоило.
Прошло минут десять. Пьетро уснул, а я лежала, подтянув ноги к груди и глядя на стену, и надеялась, что мне больше не придется противостоять воде; средства борьбы, которые предоставила мне ночь, уже использованы и нисколько не помогли. Я делалась незримой, всей душой желая, чтобы Пьетро видел меня, если я буду тонуть, буду умирать.
Двойником самого темного страха является удивительная легкость, поэтому мне захотелось заняться любовью, всепоглощающей, как в первые дни. Я повернулась и начала порывисто ласкать мужа, но из его рта раздался звук, похожий на всхлип, а тело сжалось, словно защищаясь. Мы могли бережно касаться друг друга, баюкать друг друга, но возможность заниматься любовью заставляла нас отступать подобно напуганным животным; она не повышала нашу уверенность в себе и в другом, скорее наоборот, предвосхищала потерю той малой телесной близости, которую мы обрели с таким трудом. Мы знали друг друга слишком хорошо и смущались вида своих обнаженных тел, понимая, что ни один из нас двоих не устоит перед этим зрелищем, но не потому, что находит тело другого красивым или притягательным, а потому, что уже не знает, что́ и как ему сказать, с тех пор как в постели между нами спит словарь того языка, на котором мы прекратили говорить.
Снова повернувшись к мужу спиной, я стала сверлить глазами стену и размышлять. Совет, данный мне Пьетро десять лет назад, оказался дельным, и я много раз мысленно благодарила за него мужа. Я перекладывала часть боли в свои придуманные правдивые истории для радиопередачи, переливала в них воду, которая текла из моего прошлого, и уповала на то, что сочинительства мне будет достаточно для спасения. Долгое время тактика срабатывала, но с недавних пор в моей голове раздавался тревожный голос, который нашептывал: «Чтобы брак не утонул, одной благодарности мало».
Мучаясь бессонницей, обливаясь по́том, слушая размеренное дыхание Пьетро и боясь гибели, я ждала рассвета, который упрямо не хотел наступать. Но все заканчивается рано или поздно, и те люди, которыми мы
