Занавес - Агата Кристи

Мы оба засмеялись, словно она отпустила великолепную шутку. Но мне подумалось, что миссис Латтрелл наверняка сказала правду. За очарованием манер старой дамы я уловил проблески каменной твердости.

Хотя время от времени миссис Латтрелл и допускала в свою речь провинциальный ирландский акцент, в ней явно не было ни капли ирландской крови. Она просто жеманничала.

Я спросил о своем друге.

— А, бедный маленький месье Пуаро. Как он ждал вашего приезда! Даже каменное сердце растаяло бы, глядя на него. Как мне его жаль… он так страдает.

Мы подходили к дому, и она снимала садовые перчатки.

— И ваша хорошенькая дочка, — продолжила она. — Что за прелестная девушка, мы все жутко ею восхищаемся и, по-моему, стыд и грех, что такая девочка вместо того, чтобы ходить на вечеринки и танцевать с молодыми людьми, целыми днями сидит, согнувшись над микроскопом, и режет кроликов. Пусть этим занимаются какие-нибудь мымры.

— Где Джудит? — спросил я. — Она где-то неподалеку?

Миссис Латтрелл скорчила, как говорят дети, рожу.

— А, бедная девочка! Она сидит в студии в конце сада. Доктор Фрэнклин арендует ее у меня и переоборудовал помещение под лабораторию. Завалил клетками с морскими свинками, мышами и кроликами — бедные созданья. Ох и не нравится мне вся эта наука, капитан Хэстингс. А, вот и мой муж.

Полковник Латтрелл только что завернул за угол дома. Он был очень высоким, худым стариком с бледным лицом, кроткими голубыми глазами, и все время нерешительно дергал себя за маленький седой ус.

Вел он себя рассеянно и как-то нервозно.

— А, Джордж, прибыл капитан Хэстингс.

Полковник Латтрелл пожал мне руку.

— Вы приехали поездом 5… э… 40, а?

— А чем же еще он мог приехать? — резко заметила миссис Латтрелл. — И, во всяком случае, какое это имеет значение? Проводи его в дом и покажи ему комнату, Джордж. И потом, может быть, он захочет сразу пойти к месье Пуаро… или вы сперва выпьете чаю?

Я заверил ее, что чай подождет и я предпочитаю немедленно поприветствовать своего друга.

Полковник Латтрелл сказал:

— Хорошо. Идемте. Наверное… э… ваши вещи уже отнесли наверх… а, Дэйзи?

Миссис Латтрелл едко ответила:

— Это твое дело, Джордж. Я занимаюсь садом. Не могу же я уследить за всем.

— Да, да, конечно. Я… я займусь сам, моя дорогая.

Я последовал за ним по крыльцу. На пороге мы столкнулись с седовласым человеком хрупкого телосложения, который торопился в сад с полевым биноклем. Он хромал, лицо у него было мальчишеское, полное задора. Слегка заикаясь, он сказал:

— У сикамора г-гнездится пара птиц.

Когда мы вошли в холл, полковник Латтрелл пояснил:

— Стивен Нортон. Хороший парень. Помешан на птицах.

В самом холле возле стела стоял крупный человек. Явно он только что закончил звонить. Взглянув на нас, он заметил:

— Как бы я хотел перевешать, выпотрошить и четвертовать всех подрядчиков и строителей. Никогда не делают ничего как положено, черт бы их побрал!

Гнев его был столь комичен, столь горестен, что мы оба рассмеялись. Мне сразу понравился этот человек. Он был очень красив, хотя ему и перевалило за пятьдесят, его лицо покрывал сильный загар. Похоже, он вел жизнь на открытом воздухе и был представителем того типа, который становится все более и более редким — англичанином старой школы, честным, любящим жизнь на природе, умеющим командовать.

Я почти не удивился, когда полковник Латтрелл представил его как сэра Уильяма Бойд Кэррингтона. Я знал, что он был губернатором одной индийской провинции, на коем посту добился выдающихся успехов. Он также был знаменит как первоклассный стрелок и охотник на крупную дичь. Иными словами, человек, чья порода в наше вырождающееся время, печально подумал я, почти вымерла.

— Ага, — сказал он. — Рад встретить во плоти сей знаменитый персонаж, mon ami Хэстингс. — Он засмеялся. — Милый старый бельгиец много о вас говорит. И, конечно, тут еще ваша дочь. Она — прекрасная девушка.

— Наверное, Джудит не очень-то много обо мне говорит, — улыбаясь, заметил я.

— Да, да, она слишком современна, теперешние девушки, похоже, вообще стесняются признать существование отца или матери.

— Родители, — сказал я, — всегда в опале.

Он засмеялся.

— О, что ж, на мою долю таких страданий не выпало. Не повезло, детей нет. Ваша Джудит очень привлекательная девчонка и ужасно высокомерная. Просто ужасно. — Он снова снял трубку. — Надеюсь, вы не возражаете, Латтрелл, если я пошлю ко всем чертям телефонную станцию. Я — человек нетерпеливый.

— Послужит им неплохим уроком, — отозвался Латтрелл.

Он пошел наверх, и я последовал за ним. Он повел меня в левое крыло дома, к двери в конце коридора, и я понял, что Пуаро выбрал для меня комнату, в которой я жил тогда, во время первого приезда в Стайлз.

И здесь были перемены. Некоторые двери были открыты, и я увидел, что старомодные большие спальни были разделены так, что получилось несколько меньших по размеру комнат.

Мои апартаменты отличались крупными размерами и оставались такими, какими были, не считая того, что в них провели горячую и холодную воду и от них отделили небольшое помещение для ванной. Она была обставлена в дешевом современном стиле, чем жутко меня разочаровала. Я предпочел бы нечто более близкое к архитектуре самого дома.

Мой багаж уже был здесь, и полковник пояснил, что комната Пуаро расположена как раз напротив моей. Он уже собрался проводить меня туда, когда из холла снизу, отдаваясь эхом, до нас донесся резкий крик: «Джордж?»

Полковник Латтрелл вздрогнул, словно нервная лошадь. Его рука поднялась к губам.

— Я… я… надеюсь, все в порядке? Если вам что будет нужно, позвоните…

— Джордж.

— Иду, моя дорогая, иду.

Он заторопился по коридору. Я постоял минуты полторы, глядя ему вслед. Потом, с бешено колотящимся сердцем, пересек коридор и постучал по двери комнаты Пуаро.

Глава вторая

По-моему, нет ничего печальнее опустошительного действия возраста.

Мой бедный друг. Я описывал его много раз. Посмотрите, как он изменился. Артрит сделал из него калеку, и теперь он передвигался в инвалидном кресле. Его когда-то пухлое тело высохло. Теперь он был маленьким, очень худым человечком. Его лицо изрезали морщины. Его усы и волосы, что ни говори, по-прежнему были черные как смоль, но искренне, хота бы я ни за что в жизни не сказал ему так, чтобы его не обидеть, он совершил ошибку. Приходит время, когда крашеные волосы болезненно выделяются, бросаются в глаза. Однажды я был удивлен, узнав, что волосы Пуаро обязаны своей чернотой жидкости в бутылочке. Но сейчас неестественность была явной и попросту создавалось впечатление, что он носит парик и украшает верхнюю губу, чтобы позабавить детей.

Только его глаза были прежние — проницательные, с мерцающим огоньком и в данный момент, да, несомненно, смягченные эмоцией.

— A, mon ami Хэстингс… mon ami Хэстингс.

Я нагнул голову и, как обычно, он горячо меня обнял.

— Mon ami Хэстингс!

Он откинулся назад и начал разглядывать меня, склонив голову набок.

— Да, вы ничуть не изменились. Та же прямая спина, широкие плечи, седина в волосах tres distingui[11]. Знаете, мой друг, вы отлично сохранились. Les femmes[12]. Вы все еще им интересны, а? Да?

— Право, Пуаро, — запротестовал я. — Неужели обязательно…

— Но, заверяю вас, друг мой, это тест… это тест. Когда молоденькие девушки подходят к вам и начинают любезно разговаривать, о, так любезно… значит, конец! «Бедный старик, — говорят они, — мы должны быть к нему добры. Наверное, ужасно быть таким». Но вы, Хэстингс, vous etes encore jeune[13]. Так что у вас пока что есть возможности. Вот так, подкрутите усы, ссутультесь… я представляю себе вас, когда говорю… иначе вид у вас застенчивым не будет.

Я разразился хохотом.

— Право, вы невыносимы, Пуаро. Как вы сами?

— Я… — с гримасой сказал Пуаро. — Я — развалина. Я самая настоящая развалина. Я не могу ходить. Я — калека. Слава Богу, я еще ем сам, но в других отношениях за мной надо ухаживать, как за грудным младенцем. Уложить в кровать, искупать, одеть. Enfin[14] ничего забавного… м-да. К счастью, хотя наружная оболочка сгнила, центр в полном порядке.

— Да, верно, лучшее в мире сердце.

— Сердце? Навряд ли. Я говорю не о сердце. Мозг, mon cher[15], вот что я имею в виду под центром. Мой мозг по-прежнему работает безукоризненно.

По крайней мере, я ясно понял, что в отношении скромности мозг ничуть не испортился.

— И вам здесь нравится? — спросил я.

Пуаро пожал плечами.

— Жить можно. Конечно, это не Ритц. Да, в самом деле. Приехав сюда, я сперва жил в слишком маленькой и неподходяще обставленной комнате. Переехал сюда, разумеется, внеся большую плату. И стряпня — худшая английская. Брюссельская капуста огромная и твердая, такая, какой ее любят англичане. Картошка или недоварена или разваливается на куски. У овощей вкус воды, воды и еще раз воды. Полное отсутствие соли и перца в любом блюде. — Он выразительно смолк.