Жестокие люди - Дирк Уиттенборн

В общем, как бы то ни было, но папа вернулся в Южную Америку, а потом узнал, что мама беременна. Они встречались некоторое время, а потом, когда осенью отец уехал в лекционный тур, постоянно разговаривали по телефону. Так что мое появление на свет не было результатом случайной связи. Однажды он даже приехал навестить нас. Но в то время я был еще младенцем, и поэтому ничего не помню. Мама утверждает, что они обсуждали возможность развода, но, к сожалению, «это было не так уж просто сделать».

Мой дедушка-психолог говорил об этом более внятно: «Видишь ли, исследования, которые проводит твой отец, требуют больших затрат…».

Бабушка выражалась еще понятнее: «У жены твоего отца денег куры не клюют, милый».

Когда я был ребенком, думал, что дело в том, что папа больше любит своих яномамо, чем нас с мамой. Но потом, прочитав несколько статей о «жестоких людях», мне стало ясно, что это полная чушь. Понимаете, их нельзя было любить: после пира женщины яномамо прятали остатки пищи у себя между ног. Кроме того, у всех них из носа бежали зеленые сопли, потому что они постоянно нюхали энеббе. Если вы думаете, что я преувеличиваю, то сами почитайте. Так что яномамо здесь не при чем. И отец мой не виноват. Это все деньги.

Я никогда его не видел, но прочитал все написанные им статьи о яномамо, и все книги в публичной библиотеке, в которых упоминалось об этом племени. Так что я был готов ответить на любой вопрос, если бы он пожелал мне его задать. Наверняка этот таинственный незнакомец, которым был для меня мой отец, был бы поражен моими знаниями. После долгих упрашиваний мама, наконец, согласилась написать мистеру Бланшару о том, какой неподдельный интерес испытывает к антропологии его отпрыск. К нашему удивлению, папа позвонил сразу после того, как получил это письмо. Несомненно, этот поступок характеризует его с лучшей стороны. Так вот, он пригласил меня провести июль и август вместе с ним и людьми яномамо на берегах реки Ориноко. Он подчеркнул, что эта богатая сучка, его жена, ждет не дождется момента, когда сможет познакомиться со мной, и даже предложил прислать мне билет. Мама же уверила его, что деньги для нас не проблема. Это было, конечно, враньем, как мы оба прекрасно знали, потому что в тот день мы как раз поджидали бабушку и дедушку, чтобы за обедом уговорить их раскошелиться мне на билет.

Если бы не яномамо, я бы сейчас же встал с кровати, прошлепал в спальню и выгнал бы этого парня и его подлого мистера Джонсона из маминой кровати (представляю, как бы он обалдел). Мама начала бы плакать от смущения… Такие вещи у меня здорово получаются. Однажды я устроил настоящую засаду для одного босоногого гостя: выложил дорогу от туалета до раскладушки канцелярскими кнопками. Но это совсем другая история.

Дело в том, что в тот день мне была нужна мамина помощь. Кроме того, несмотря на то, что из моего рассказа можно заключить, что она была какой-то бестолочью, на самом деле, у меня была замечательной мамой. Знаете, когда я был ребенком, она могла часами, весело хохоча, смотреть со мной мультики. Поверьте, не так уж много найдется детей, которые могут, не соврав, сказать, что их матерей действительно волнует, кто сильнее – Космическое привидение или Гонщик. Впрочем, наверное, стоит добавить, что больше всего ей нравилось заниматься этим после того, как она покурит марихуаны.

Не забывайте, на дворе был 1978 год. Тогда все мамы занимались сексом и употребляли наркотики. Не помню, когда именно кокаин стал членом нашей семьи – кажется, год или полтора назад, тогда же, когда мама стала приносить домой пачки денег, которые она получала за работу в институте Макберна. Эта роскошная частная больница расположена в районе Верхний Ист-Сайд. Там лежал один миллионер, у которого обнаружили рак. Он платил ей по триста долларов за то, что она массировала ему спину. Именно он сказал ей, что у нее «золотые руки». Ладно, неважно. Мама никогда не нюхала кокаин у меня на глазах. Я же притворялся, что не замечаю того, что она начинает шмыгать носом чуть ли не каждый раз, когда выходит из ванной. Все было и так понятно. Когда мы праздновали прошлый День благодарения, то у нее из ноздри выпал белый катышек, размером с чечевичное зернышко, и приземлился прямо в озерцо из подливки, которое находилось точно посередине тарелки с картофельным пюре. Наверное, кроме меня, никто этого не заметил.

Не то чтобы кокаин был для нее такой уж огромной проблемой. На самом деле, если говорить начистоту, хорошая понюшка оказывала на маму, скорее, положительное действие. В такие дни, приходя из школы, я заставал ее за мирными домашними делами: она пекла рождественское печенье, красила пасхальные яйца, или клеила святочный венок из засушенных роз. То есть занималась всем тем, чем занимаются обыкновенные женщины, читающие журналы для домохозяек. Иногда, правда, это выглядело довольно странно, если, например, предновогодняя суета охватывала ее в середине июля. Но ведь она же старалась! Кроме того, когда она хлюпала носом, то была просто великолепна на родительских собраниях. Однажды мама сорок пять минут разговаривала с мистером Краусом, моим тупоголовым преподавателем по физкультуре. Он рассказывал ей о том, как занял второе место в конкурсе красоты на звание «Мистер Стейтен-Айленд»

Если бы не она, этот мускулистый стероидный урод никогда не поставил бы мне зачет.

«О, Господи!». Опять у мамы что-то с тостером случилось. «Давай же», – простонала она, и раскладушка ударилась о стену. Я старался думать о яномамо. Потом решил перечитать статью в географическом журнале, которую написал мой отец, чтобы перестать представлять себе все эти страсти, которые происходили в соседней комнате. Ни его, ни людей яномамо я никогда не видел. Но в журнале была фотография четырнадцатилетней полуобнаженной девочки. Это дитя тропического леса, абсолютно голое, если не считать покрывающих тело татуировок, с торчащими грудками, с иглами дикобраза, которыми были проколоты щеки, было похоже на панка из Каменного века. Девочка напомнила мне бродяжек с площади Сейнт-Марк, у которых тоже был пирсинг. Мне было страшно заговорить с ними, и уж тем более подойти поближе. Сейчас они меня возбуждали. Тогда я схватил журнал с девушкой месяца, лежащий на полу (кстати, она явно умела пользоваться бритвой) и вообразил, что бы почувствовал, если бы она в темноте прикоснулась к моей наготе. Но вместо этого мне пришло на память то, что произошло в один зимний вечер, когда мама торопилась на родительское собрание (то самое, когда она упрашивала Крауса поставить мне зачет, чтобы меня не отчислили за неуспеваемость). Она крикнула мне из ванной, чтобы забыла шампунь в хозяйственной сумке, которая стояла на кухонном столе. Когда я передавал ей его в душе, то закрыл глаза, но она, забирая его, нечаянно дернула за занавеску, и полетела вниз вместе с карнизом, словно парус, который быстро спускают во время шторма. На лицо мне полилась вода. Мама отпрянула назад и поскользнулась. Чтобы не упасть, она схватилась за кран с горячей водой, и случайно повернула его, из-за чего из душа полился настоящий кипяток, так сильно ошпаривший ее зад, что она с воплем выпрыгнула из душа и очутилась прямо в моих объятиях. Знаете, когда вы впервые обнимаете обнаженную женщину, вам меньше всего хочется, чтобы она оказалась вашей матерью.

Все произошло очень быстро. Глаза у меня были по-прежнему закрыты, и, Господь свидетель, мне бы и в голову не пришло взглянуть на нее, если бы она не засмеялась. (Мне всегда хочется узнать, почему кто-то засмеялся). Она хихикала, словно девчонка, а не мать семейства. Просто сгибалась от смеха. Между ее грудей, когда она их сжимала, образовывалась ложбинка, вполне достойная того, чтобы ее продемонстрировали на страницах журнала «Пентхаус». В низу живота у нее остались мыльные пузыри. Да, пожалуй, все это было довольно забавно. Но я был слишком поражен лицезрением наготы своей матери, чтобы почувствовать комичность ситуации.

Сказать по правде, мне было трудно определить, кто меня так возбудил: то ли девицы яномамо с четвертым размером лифчика, то ли женщина с разворота, то ли моя мать. Мне было не просто неприятно от этой мысли. Это было ужасно.

А мама с англичанином что-то совсем развеселились. Я знал, что они смеются не надо мной, но легче мне от этого не стало. У меня было такое чувство, что я стал жертвой какого-то колоссального межнационального розыгрыша, о котором известно только посвященным. Яномамо, «жестокая» девушка, сжимающая палку с заостренным концом и улыбающаяся притворно скромной улыбкой, лоснящаяся журнальная девка, скалящая зубы, словно деревенский дурачок, сосущая леденец и разводящая ноги для того, чтобы ее осмотрел гинеколог, моя мама, использующая лубрикант, чтобы ублажить своего гитариста-англичанина… Все они были из одной банды, и все они имели то, чего у меня не было. Понимаете, вдобавок ко всем горестям сегодняшнего утра, я был единственным девственником в своем классе, за исключением Хлюпика. Но у него была железная отмазка: одна его нога была на восемь дюймов короче другой. Кроме того, он чавкал, когда ел.