Любовь и расчет - Сесилия Грант

О, в этом можно было не сомневаться. За фальшивыми очками, гладко причесанными волосами и практичной одеждой, которую любила Ви, скрывалась изрядная доля уэстбрукской красоты. В один прекрасный день какой-нибудь мужчина разглядит это за ее нарочитой бесцеремонностью, и если будет и вправду предприимчивым, то разыграет притворный интерес к ее книге и, возможно, даже выдаст себя за издателя.

По этой причине Кейт не могла позволить сестре одной ходить по таким делам. Для умной молодой леди Виола в некоторых делах проявляла шокирующую неосведомленность.

— Хотя думаю, что больше толка было бы от более мягкого убеждения. — На углу Кейт повернула в другую сторону, ведя сестру за собой. — Если бы для начала ты сосредоточила свои усилия на любезностях. Например, попросила бы библиотекаря порекомендовать тебе какую-нибудь интересную книгу или поговорила бы на общепринятые темы — о погоде или о забавном эстампе, который недавно видела. Тогда к моменту представления темы своей книги имела бы в своем распоряжении повсеместную доброжелательность. Даже у человека, не разделяющего идей твоей книги, может возникнуть желание представить твою работу своим друзьям-книгоиздателям — просто из желания оказать услугу очаровательной клиентке.

— Но я не хочу быть только очаровательной клиенткой. — Голос Виолы понизился до страстных аккордов инструмента, чье имя она носила. — Я хочу, чтобы ко мне относились серьезно. Хочу знать, что мою книгу почитают за ее собственные достоинства, а не потому, что читатель находит меня достаточно привлекательной. Уверена, что Томас Пейн[1] никогда не задумывался на предмет собственного очарования. — Это слово, очевидно, она не могла переносить. Виола ткнула пальцем в «Гордость и предубеждение». — Твой мистер Дарси не обладает ни каплей очарования, но все носятся с ним как с писаной торбой.

У женщин все иначе. Кейт не нужно было произносить это вслух. Ви хорошо это знала.

Когда сестры подошли к перекрестку, Кейт переложила книги в другую руку и порылась в сумочке в поисках пенсов. Она относилась к сестре не без сочувствия. Ограничения в жизни леди могли стать настоящим испытанием. Деморализующим к тому же при вашем пособничестве.

Трюк состоял в том, чтобы не допустить этого.

— Господи, помоги нам всем, если ты собираешься следовать примеру Томаса Пейна. Возможно, он не попал бы в беду, если бы потратил хоть немного усилий, чтобы прилично выглядеть. — Пенсом и милейшей из улыбок Кейт оплатила переход через улицу темному взъерошенному мальчишке. — А мистер Дарси имел десять тысяч годового дохода и огромный дом, подписанный на его имя. Такому человеку многое из дурных манер простится.

Подхватив юбки, Кейт ступила на проезжую часть.

— И что тогда его Элизабет? Она никогда не стремилась никого очаровывать, тем более мистера Дарси. И все же… А куда мы идем? — Виола резко остановилась, как спесивая лошадь. — Нам уже следовало повернуть на север.

— Девочки еще около часа будут заняты на уроках. — Кейт взяла сестру под локоть, чтобы перевести через оставшийся отрезок улицы. — Так что у нас есть время прогуляться по Беркли-сквер[2].

— Беркли-сквер?

То, как Ви произнесла название, давало повод думать, что речь идет об улице, куда беднейшие обитатели Сен-Джайлза ходили опорожнять ночные горшки.

— Да, Беркли-сквер. У меня письмо к леди Харрингдон.

Новость не из приятных. Пусть уж сразу все выплеснутся.

— О чем ты могла писать этой… женщине?

Виола знала, как вложить в паузу миллион значений. На этот раз ее молчание подразумевало, что она подыскивала слово, подходящее для вероломства леди Харрингдон, но так и не нашла достаточно сильного.

— На этой неделе она выдала замуж последнюю из дочерей. Я поздравляю ее с этим событием, как поступают все цивилизованные люди в подобных случаях по отношению к своим близким.

— Ты называешь ее своей?

Кейт знала, что это слово не останется незамеченным.

— Она — жена старшего брата нашего отца, что делает ее нашей тетей.

— Что ж, кто-то должен был сказать ей это. Ей и лорду Харрингдону, и всем их подлым отпрыскам. — Виола ускорила шаги, размахивая первым томом «Защиты» наподобие маятника, как будто собиралась стукнуть кого-то из этой семьи. — Господи, Кейт, неужели ты состоишь в тайной переписке и с вдовствующей леди Харрингдон? Со всеми тетками и дядьками, не пожелавшими с нами знаться? Я думала, что у тебя достаточно гордости, чтобы не раболепствовать перед такими людьми.

— Я ни с кем не состою в тайной переписке. Я уже объяснила тебе, по какому поводу написала. Сомневаюсь, что поздравление можно истолковать как раболепие. — Чтобы сохранить в голосе непринужденность и спокойствие, потребовалось определенное усилие, но у Кейт имелся большой опыт в этом деле. — В действительности я надеюсь подать леди Харрингдон пример хороших манер и доказать, что ее собственная неучтивость не влияет на поведение детей Чарлза Уэстбрука. Как видишь, я в некоторой степени все же руководствуюсь гордостью. И отбрасываю предубеждение.

В некоторой степени. Но сказать по правде, Кейт имела куда более серьезные намерения, чем простая демонстрация тетке своей непоколебимой благовоспитанности.

На самом деле они с сестрой были не такими уж разными. Кейт тоже стремилась добиться признания. Дверь в сияющий великосветский мир, в котором она должна находиться по праву рождения, однажды приоткроется, чтобы впустить девушку, с детских лет ждущую этого шанса — проскользнуть внутрь. Но и в возрасте двадцати двух лет она не оставила эту надежду. Будешь уделять достаточно внимания людям вроде леди Харрингдон, что-нибудь, в конце концов, да произойдет. Кто-нибудь да признает аристократическую кровь, что течет в ее жилах. А также манеры и совершенства, достойные невесты пэра. Тогда она прошмыгнет в эту приоткрывшуюся дверь.

Займет свое место, равная среди равных, и сама, без посторонней помощи, восстановит респектабельность семьи.

— Делай, что считаешь нужным. Может быть, ты и права.

Плечи Виолы поникли, как будто оскорбительный поход на Беркли-сквер требовал специальной подготовки и больших душевных усилий.

— Я гордо стану ожидать на другой стороне улицы, пока ты будешь исполнять задуманное. Любой, кто выглянет в окно, увидит, что я не стесняюсь нашей матери.

Это было низко; словесный эквивалент укола швейной булавкой. И не менее болезненный.

— Я тоже ее не стыжусь. Только не собираюсь отказываться от семьи папы, причисляя их к разряду злодеев, потому что они возражали против его женитьбы на актрисе. Ни одно благородное семейство не пожелало бы подобного союза для своего отпрыска.