Блудный сын - Дин Кунц

Из сумерек появилась приближающаяся фигура.

— Гонец, — нарушил молчание Дукалион. — Хирург во сне сказал правду.

Старый монах поначалу не увидел пришельца. Его глаза, цвета уксуса, выбелило яркое солнце больших высот. Потом они широко раскрылись.

— Мы должны встретить его у ворот.

Саламандры горящих факелов метались по железным прутьям главных ворот и кирпичным стенам.

Остановившись у самых ворот, гонец взирал на Дукалиона с благоговейным трепетом.

— Йети, — прошептал он. Этим именем шерпы называли снежного человека, которого боялись пуще смерти.

Когда заговорил Небо, слова срывались с его губ вместе с паром: температура воздуха опустилась ниже нулевой отметки.

— Теперь такой обычай — начинать послание с грубости?

В свое время Дукалиона травили, как дикого зверя. Он прожил изгнанником двести лет, так что любая грубость отскакивала от него, как резиновый мячик — от стены. Он утерял способность обижаться.

— Будь я йети, — ответил он гонцу, — я мог бы достигнуть такого роста, — его рост составлял шесть футов и шесть дюймов. — И у меня могли бы быть такие же мощные мышцы. Но и волос на теле было бы намного больше, ты с этим согласен?

— Я… пожалуй. Да.

— И йети никогда не бреется, — наклонившись к гонцу, словно делясь с ним секретом, добавил Дукалион. — Под всеми этими волосами у йети очень чувствительная кожа. Розовая. Мягкая… От бритвы на ней сразу появляется сильное раздражение.

— Тогда кто ты? — спросил гонец, набравшись храбрости.

— Big Foot,[3] — на английском ответил Дукалион. Небо рассмеялся, но гонец, конечно же, его не понял.

Еще больше нервничая от смеха монаха, дрожа не только от морозного воздуха, молодой человек протянул пакет из козлиной шкуры, туго перевязанный кожаным шнурком.

— Вот. Внутри. Вам.

Дукалион подсунул палец под кожаный шнурок, разорвал его, развернул козлиную шкуру. Внутри обнаружился конверт, измятый и запачканный. Письмо очень уж долго находилось в пути.

Судя по обратному адресу, отправили его из Нового Орлеана. Дукалион прекрасно знал отправителя: Бен Джонас, давний, верный друг.

Все еще нервно поглядывая на изуродованную половину лица Дукалиона, гонец тем не менее решил, что лучше уж компания йети, чем возвращение в темноте по продуваемой ледяным ветром горной тропе.

— Могу я найти у вас приют на ночь?

— Любой, кто приходит к этим воротам, получит все, в чем нуждается, — заверил его Небо. — Если бы они у нас были, мы бы даже угостили тебя «Чизитс».

Из внешнего двора по каменному пандусу они прошли к внутренним воротам, миновали их. Тут же появились два молодых монаха с фонарями, словно получили телепатический приказ, чтобы проводить гонца в ту часть монастыря, где жили гости.

В залитом светом свечей зале встреч, в нише, где царил аромат сандалового дерева и благовоний, Дукалион прочитал письмо. Бен уложился в несколько строк, написанных синими чернилами четким, аккуратным почерком.

К письму прилагалась заметка, вырезанная из «Нью-Орлинс таймс-пикайун». Заголовок и текст Дукалиона не заинтересовали в отличие от фотоснимка.

Хотя ночные кошмары не могли напугать его, хотя он давно перестал бояться любого человека, рука его задрожала. И газетная вырезка захрустела, трепыхаясь в трясущихся пальцах.

— Плохие новости? — спросил Небо. — Кто-то умер?

— Хуже. Кто-то до сих пор жив. — Дукалион, не веря своим глазам, пристально смотрел на фотографию. Взгляд его был холоднее льда. — Я должен покинуть Ромбук.

Его слова огорчили Небо.

— Последнее время я находил утешение в том, что ты произнесешь молитвы над моей могилой.

— Ты слишком полон жизни, чтобы умереть в обозримом будущем, — ответил Дукалион.

— Сохраняюсь, как зеленый огурчик в маринаде.

— Кроме того, я, возможно, самый последний из тех, к кому может прислушаться Бог.

— А может быть, первый, — возразил Небо с загадочной, идущей от глубокого знания улыбкой. — Ладно. Если собираешься вновь уйти в мир, который находится за этими горами, сначала позволь сделать тебе маленький подарок.

Как восковые сталагмиты, восковые свечи поднимались с золотых подсвечников, мягко освещая комнату. Стены комнаты были расписаны мандалами, геометрическими фигурами, заключенными в круг и символизирующими космос.

Удобно, полулежа, расположившись в кресле, обитом тонким красным шелком, Дукалион смотрел в потолок, который украшали вырезанные из дерева и раскрашенные цветы лотоса.

Небо сидел чуть сбоку, наклонившись над ним, пристально изучая его лицо, словно ученый, расшифровывающий древние свитки сутр. Дукалион не одно десятилетие провел, участвуя в карнавальных шоу, и другие принимали его так, словно не было в нем ничего необычного. Собственно, многие из этих людей тоже участвовали в шоу скорее по выбору, чем по необходимости.

Он зарабатывал неплохие деньги, выступая в шоу уродов, которые еще назывались «Десять в одном», потому что обычно в одном шатре показывали десятерых.

На выделенной ему маленькой сцене он всегда сидел в профиль к посыпанному опилками проходу, демонстрируя свою красивую половину лица тем, кто переходил от толстой женщины к каучуковому мужчине. Когда же около него собиралась небольшая толпа, и никто не понимал, что он делает в компании уродов, Дукалион поворачивался, открывая им другую, изуродованную половину лица.

Мужчины ахали, по их телу пробегала дрожь. Женщины падали в обморок, хотя с годами таких слабонервных становилось все меньше.

В шатер пускали только взрослых, от восемнадцати и старше, потому что дети, увидев его, могли на всю жизнь получить психическую травму.

Потом Дукалион вставал к ним анфас и снимал рубашку, чтобы продемонстрировать свое тело до пояса. Толстые рубцы, жуткие шрамы, странные наросты…

Рядом с Небо стоял поднос со множеством тонких стальных игл и крохотных пузырьков с чернилами различных цветов. Монах мастерски наносил татуировку на лицо Дукалиона.

— Это мой подарок, защитный рисунок. — Небо наклонился еще ниже, проверяя проделанную работу, затем продолжил, расцвечивая лицо Дукалиона темно-синим, черным, зеленым…

Дукалион не морщился, не вскрикивал, пусть иголки и жалили, как рой злобных ос.

— Ты создаешь на моем лице паззл?

— Паззл — это твое лицо. — Монах улыбнулся, глядя на неровное полотно, на которое ему приходилось наносить сложнейший рисунок.

Капали чернила, капала кровь, иголки поблескивали, стукались друг о друга: иногда Небо использовал две разом.