Бледный гость - Филип Гуден

Он замолчал, будто ждал ответа. Когда же его не последовало, он отчеканил, разбрызгивая слюну по ближайшим рядам:

– Дощь-гррад-бурю!

К этому времени на площади стало совершенно темно. Я ошибся насчет того, что актеры не припасли с собой ничего для освещения, поскольку неожиданно несколько факелов вспыхнуло по краям сцены. Мне не известно, кто их зажег и хотел ли он тем самым осветить происходящее. Дымящиеся факелы испускали зловещий, колеблющийся свет над Каином, Авелем и Богом, которые сбились в тревожную кучку.

Он не договорил, потому что Каин ударил его сзади. Тем самым оружием, которым он убил своего брата в пьесе (хотя и не на самом деле). И даже если это была не настоящая дубина, а бутафорская безделица для сцены, все равно она весила достаточно, чтобы сбить с ног крестьянина. Тот выронил бутылку, качнулся вперед и чуть не свалился с помоста.

В темноте возникло движение.

– Оставь Тома в покое! – закричал кто-то.

– Он дело говорит!

– Ты получишь за Тома!

Впрочем, помощь пока не требовалась: выпрямившись, Том отшагнул вправо и огляделся, пошатываясь, вокруг, будто не понимал, где находится и как сюда попал. К прискорбию, вмешался Господь Бог. Вероятно, не перенеся унижения, нанесенного словами крестьянина, он выступил вперед и прижал большой палец ко лбу несчастного Тома, дабы отметить его печатью падшего, погрязшего в грехе человека. Со своей стороны Том был крайне несогласен с подобным обращением: он замахнулся на Всевышнего кулаком, и едва братья Пэрэдайз навалились на протестующего фермера, на сцене образовался настоящий кавардак. То и дело раздавались звуки глухих ударов, вскрики и проклятия.

Толпа ждала этого момента, когда с благочестием драмы было наконец покончено, момента, сулившего радости потасовки. Несколько зевак взобрались на ходившую ходуном сцену и ввязались в драку. Все происходило в кромешной темноте, не считая неровного света факелов. Очень скоро в качестве оружия в ход пошел сценический реквизит: охапка веток, изображавших кусты, где было спрятано тело Авеля, и камень из парусины, за которым Господь ожидал своего выхода. Некоторые из тех, кто еще не присоединился к всеобщему действу, определенно подумывали об этом, в то время как остальные пытались оттащить их назад, и вокруг уже развязывались драки поменьше.

Я потянул Джека за рукав.

– Нам пора, – сказал я.

Навидавшись стычек на улицах Лондона – с их пьяными новичками и отставными ветеранами, утратившими сноровку, но знающими толк в беспорядках такого рода, – я понимал, что лучшее место в шумной драке – это быть подальше от нее.

– Давай подождем, посмотрим, что будет, – предложил Джек.

– Нет, Джек.

– Становится интересно!

– Нет, Джек, – повторил я, а потом добавил: – Здесь не может произойти ничего интересного. Это безмозглая деревенщина. Только посмотри на них. Хлеба и зрелищ, вот и все их интересы.

– О чем это ты толкуешь, приятель? – послышался хриплый голос справа.

– Да ничего особенного, – ответил я, отодвигаясь влево и предоставляя Джеку возможность поплатиться за свое любопытство.

Впрочем, всеобщая давка и непроглядный мрак сделали мое отступление весьма затруднительным, и вот я почувствовал, как меня схватили за шиворот.

– Повтори, что ты сказал! – послышалось за моим плечом.

– Сперва отпусти.

– Ну да, чтобы ты удрал. Так что ты там сказал?

Ворот больно сдавил мне горло. Меня обдало нетрезвым дыханием этого джентльмена, и я подумал, что мы оба привлекаем излишнее внимание тех, кто не очень интересовался происходящим на сцене.

– Что именно?

– О нас, деревенских.

– Что за надобность мне повторяться, если ты все слышал?

– Потому что – я – так – сказал!

Каждое слово крестьянин сопровождал грубым рывком за мой ворот взад-вперед.

– Отлично, – отозвался я, стараясь держаться с достоинством, и уже собирался принести ему извинения, как меня посетила одна глупая идея.

И если поначалу я желал убраться подальше от этой суматохи на площади, то теперь чувствовал себя задетым. Почему бы его не проучить, высказав все, что я думаю на самом деле?

Я сказал, что мы с другом окружены индивидуумами определенного сорта, а именно…

– Я покажу тебе, что именно, если ты не начнешь говорить по-английски!

– А именно болванами и сельскими дурнями!

Получив пинок коленом, я растянулся на мощенной камнями земле.

– Я еще не закончил… невоспитанными, невежественными…

Крестьянин принялся пинать меня ногами по ребрам. Несколько свидетелей этой сцены присоединились к нему. Среди них были и женщины, несомненно не меньше мужчин взбешенные клеветой по поводу их деревенских нравов. И я думаю, если бы бившие меня не промахивались, в темноте то и дело попадая друг в друга, все могло бы обернуться гораздо хуже.

Впрочем, меня спасло то обстоятельство, что я актер (Ник Ревилл к вашим услугам!), а актер обязан знать, как принимать удары на сцене и в жизни. Однажды, когда у меня появилась небольшая роль в труппе лорд-адмирала, я наблюдал за репетицией и упал с галерки театра «Роза» прямо к ногам зрителей, занимавших дешевые нижние места. Все, чем я поплатился, была пара синяков и бурные аплодисменты. А когда один актер колотит другого на сцене дубиной или колет его мечом, вовсе не подразумевается, что удары эти безобидны. Так что мне прекрасно известно, что ключевой момент в подобных ситуациях – это быть уступчивым и не предпринимать никаких ответных действий.

– Что – ты – теперь – скажешь? – услышал я сквозь звон в ушах.

Я не сказал ничего, только думал, что сталось с Джеком. Рот мой был полон крови.

Должно быть, этого молчания оказалось достаточно для кучки моих истязателей, поскольку я почувствовал, что они расступились. Кое-кто вообще поспешил покинуть место происшествия, видимо устыдившись того, в чем принял участие, и желая избежать проблем. Это был мой шанс. Я поднялся на ноги и, прихрамывая, поплелся прочь.

Никто не остановил меня. По-прежнему площадь наводняли люди, а со сцены доносились громогласные вопли и брань. Очевидно, битва между актерами и зрителями была еще далека от завершения.

Я не знал Солсбери. Гостиница, в которой мы остановились на ночь, располагалась где-то на окраине города, но где именно, я с трудом соображал. Джек Уилсон и я оказались на площади под вечер, и нашим вниманием завладели приготовления к театральному представлению на открытом воздухе. Мы остались посмотреть, даже вопреки тому, что действие, развернувшееся на голых подмостках, оказалось старомодной морализаторской чепухой, как это всегда бывает с постановками вроде «Адам и Ева» или «Каин и Авель». Чтобы мы имели представление о том, что нас ждет, представлению предшествовало нечто вроде проповеди от бородатого человека с косматыми бровями, позже исполнившего роль Господа Бога (и чье имя, как я потом узнал, было Питер Пэрэдайз; он являлся лидером этого братского трио). Говорил он напыщенно и крайне неизящно, называл нас «братья и сестры», словно пуританин. Он сказал, что все мы ходим под Богом и что мы не должны печься о земных привилегиях и благосостоянии. Все это хорошо, конечно, думал я, колесить с места на место со всем своим жалким скарбом, питаться корками хлеба у задних дверей, но некоторым из нас необходимы средства к существованию, чтобы творить, и покровители, которые нам благоволят.

Джек и я посмеивались над отсталыми вкусами жителей этого городка. И если бы не на удивление достойная игра актеров, мы бы уже давно ушли и присоединились к нашим ребятам в гостинице «Ангел». Но профессионалу обычно доставляет удовольствие (порой схожее с завистью) наблюдать за другим профессионалом, даже если тот работает с плохим материалом. В общем, это был как раз тот случай.

Поскольку стоял июнь, запад еще хранил остатки дневного света. Я вспомнил, что в город мы въехали с востока, со стороны, где располагался «Ангел», так что я изменил направление и свернул на другую улицу, а затем еще раз, пока не обнаружил, что вернулся к рынку.

Похоже, боль от побоев помутила мой разум. Я обошел площадь стороной. Драка, кажется, прекратилась, но люди все еще бродили вокруг в темноте. Я сплюнул кровью. Лицо саднило там, где было оцарапано о булыжную мостовую. Особой боли я не ощущал, но был бы рад поскорее присоединиться к своим товарищам и забраться в кровать. Однако не прежде чем сделаю выговор Уилсону за бегство с поля боя.

К счастью, был один верный способ установить мое приблизительное местонахождение. В Солсбери есть большая церковь, больше любого подобного сооружения в Лондоне, действительно самая большая церковь, какую я когда-либо видел. Высокая, как Вавилонская башня, она выглядит достаточно просторной, чтобы вместить половину городского населения. Ее шпиль врезается в небо, словно стрела. Последние две мили нашего дневного путешествия среди холмов мы не сводили глаз с этой сверкающей на солнце иглы, указывавшей нам путь к нашему ночлегу. Церковь расположена в южной части города. Так что я подумал, если держаться моей правой руки, то можно отыскать путь к гостинице «Ангел». На улицах мне попалось несколько местных, но, помня свой недавний опыт их уважительного отношения к приезжим, – и в частности к приезжим, которые говорят какие-либо неприятные вещи, – я не решился спросить дорогу…