Женщина с глазами кошки - Алла Полянская

Чего не скажешь о стюардессе. Вот ей, несчастной, уже никто не поможет, это видно с первого взгляда. Падая, она, наверное, обо что-то ударилась головой, вероятно, о хромированный угол буфета. Во всяком случае, ее голова лежит в луже крови, а открытые зеленые глаза пустые и мертвые. Бедная девочка так пыталась успокоить нас! Какая ужасная несправедливость! Пусть бы лучше китайская истеричка умерла, китайцев и так многовато на свете, а эта милая красавица осталась бы с нами.

Нет, не так. Лучше всего было бы, если бы мы по-прежнему летели к пункту назначения, а не оказались на земле черт знает где в джунглях.

Я поднимаюсь и открываю дверь в кабину пилотов. Двое мужчин в белых рубашках и синих костюмах, один лет сорока, второй моложе. Мы видели их перед полетом, и я узнаю их со спины, потому что оба упали телом на штурвал. Я ищу у них пульс — тот, что старше, мертв, который помладше, еще дышит. Ни на одном нет заметных повреждений. Я отстегиваю парня, вытаскиваю его из кресла, кладу на пол кабины, ощупываю. Кости не сломаны, живот нормальный, но тоны сердца неровные, а мускулы прямо у меня на глазах сводит судорога. Что с ним? Как давно он в таком состоянии? Судороги буквально скручивают тело пилота, его лицо синеет — асфиксия, паралич дыхательных путей. Я ничего не могу для него сделать, у меня нет нужных препаратов и оборудования, чтобы спасти парня. Так что он умирает, а я просто сижу с ним рядом и думаю о том, что уже видела подобные симптомы. Но как такое могло случиться здесь?

Впрочем, это сейчас неважно.

Вернувшись в салон, опускаюсь на пол рядом с блондином. Тот стукнулся головой о пол, на лбу шишка, нос разбит, но жив. И если внутренние органы целы, то и будет жить — до тех пор, пока нас не обнаружат хищники, двуногие или четвероногие. Последние, пожалуй, предпочтительнее, потому что не склонны мучить свою жертву из эстетических соображений.

Старик шевелится и пытается отстегнуть ремень. Руки плохо слушаются его, но он упрямо дергает застежку. Китаянка тоненько скулит, и мне хочется дать ей пинка. Честно признаюсь: я нетолерантна и неполиткорректна, терпеть не могу азиатов и арабов.

— Помогите мне, пожалуйста!

Голосок у нее мерзко-пронзительный, как и положено азиатке. Нет, мне тебя не жаль, не надо строить из себя жертву.

— Сидите спокойно, пока я помогу тем, кому нужна помощь.

— Вы врач?

— Да.

— О, это хорошо!

— Закрой хлебальник.

Девица мне надоела. Бывают же такие никчемные бабенки, прости господи. Всего они боятся, шагу самостоятельно сделать не способны, при этом считают, что весь мир им что-то должен только на том основании, что у них милое личико и стройные ножки, которые красотки готовы раздвигать для всякого, у кого имеется банковский счет со многими нулями. Эта как раз такая.

Блондин зашевелился, и я помогаю ему сесть. Глаза глядят осмысленно, что уже хорошо. Парень сидит на полу и ошалело озирается. Ну, где-то я его понимаю. Все либо мертвы, либо находимся, так сказать, в зале ожидания, и, по идее, сейчас за нами должны явиться какие-нибудь ангелы… Хотя особо рассчитывать не стоит. Да, мы выжили при падении самолета, но это в любом случае временно.

Я помогаю блондину подняться и усаживаю в кресло. Кровь из разбитого носа уже не течет, шишка на лбу ощутимая, но, судя по клинической картине, сотрясения мозга у него нет. Хорошие новости.

— Послушайте, вы должны помочь Фрэнку! — требует китаянка.

Какие пронзительные голоса у азиаток… Ничего я никому не должна, думаю я раздраженно.

— Жакрой рот, Керолайн!

Старик зол. У него прокушен язык, ему наверняка очень больно, не говоря уже о смешной дикции.

— Я думаю, нам нужно как можно шкорее выйти отшюда. — Он заметно сдерживает командные ноты и правильно делает. — Вы уже были в кабине пилотов?

— Нет. Но сейчас собираюсь сходить туда.

Вообще-то я думаю, что летчиков отравили, но не собираюсь сообщать об этом спутникам. Не надо мне тут криков, паники, разборок и призывов, мол, надо что-то делать. А еще есть маленькая вероятность, что отравить пилотов мог кто-то из пассажиров, и незачем тому человеку знать, что я в курсе.

Ладно, пусть народ приходит в себя, а я снова иду в кабину. Второй пилот еще теплый. Интересно, как вышло, что мужчины не умерли одновременно? Они примерно одинакового роста и веса, и яд должен был подействовать с одинаковым эффектом. Возможно, молодой принял его позже. Я не токсиколог, а хирург, но сейчас это неважно, ведь в любом случае ничем не смогла бы им помочь. Единственное, в чем я уверена, — применен был не цианид. Может, парни что-то выпили перед отлетом? Или съели? Но тогда остается вопрос, отчего упал самолет. Ведь отлично помню, что сначала заглох двигатель.

Я подхожу к первому пилоту и поднимаю его голову. Трупное окоченение еще не началось, а причина смерти вызывает сомнения. Вместо лица у мужчины синяк — он ударился лицом о панель управления. Либо летчик умер от удара, либо от яда. Впрочем, одно другому не мешает, но сначала заглох двигатель. А отравить пилотов могли, чтобы они ничего не предприняли, то есть чтобы самолет упал всерьез и надежно. Рухнув на джунгли, машина потеряла крылья, а в них горючее, оно-то и взорвалось. Но уже отдельно от фюзеляжа, именно поэтому мы до сих пор живы.

Сев в кресло второго пилота, я начинаю размышлять, мертвые мне мешают гораздо меньше, чем живые. Итак, двигатель вышел из строя. Почему-то. К тому времени летчики уже боролись с симптомами отравления. Я не верю в такие совпадения. Явно кто-то хотел, чтобы этот самолет упал, причем именно здесь и сейчас — так рассчитали дозу яда. Видимо, один из моих спутников нажил смертельного врага, а в дерьме оказались все мы. Меня ведь ждут именно сегодня! А я сижу здесь. И никакой надежды выбраться — у меня нет снаряжения, чтобы пройти сквозь джунгли, нет оружия. Стюардесса отравить пилотов не могла, она же и сама здесь. Значит, мужчины что-то выпили перед вылетом, скорее всего кофе. Интересно, кто был целью? Не я — точно. А вот за богачей, находящихся в салоне, я бы не стала так уверенно утверждать…

— С вами все в порядке?

В кабину заглядывает блондин. В свете моих выводов не стоит демонстрировать ему излишнюю стойкость или сообразительность, это может оказаться опасным, так что я сейчас изображу ошеломленную растерянность, запоздалый шок. О, это я умею!

— Они умерли… Пилот умер у меня на руках! Как же так — мы спаслись, а они умерли?

— Нам всем нужно успокоиться.

Собственно, я уже успокоилась, но чтобы никто этого не заметил, сейчас примусь тихо, печально плакать. Голливуд потерял в моем лице звезду мировой величины — если я могу изобразить любую эмоцию. Теперь вот начинаю глотать слезы, изобразив на лице мировую скорбь. Мне и правда жаль погибших, но я точно знаю, что ни жалостью, ни истериками делу не поможешь. Собственно, смерть — это окончательно, тут ничего не исправишь. А еще я уверена: кто-то из моих спутников причастен к этому делу, так что мне совершенно некстати показаться ему или им слишком умной и, значит, опасной. Конечно, я попробую выжить в тропическом лесу и без снаряжения, но мне совершенно не нужна вот прямо сейчас чья-то помощь по отходу в мир иной, в джунглях и без того найдется достаточно желающих убить или сожрать.