Лось 1-1 (СИ) - Алексей Анатольевич Федорочев

— Красный-желтый-…?

— Зеленый.

Допрос продолжился в подобном духе еще с десяток минут, вопросы из школьной программы и логические цепочки перемежались вопросами о моей семье. Ладонь доктора наверняка не просто так касалась головы, потому что, если синусоиду и ее пики я теоретически еще мог вспомнить, то с чем едят производные и интегралы, и уж тем более, как решаются квадратные уравнения, — это я давно и уверенно забыл. А так даже что-то из биологии кроме инфузории-туфельки и сакраментального параграфа «Размножение людей» ответил. Чудеса!

— Позовите мать ребенка! — приказал врач своим сопровождающим, покончив с опросом. Одна из зашедших с доктором дамочек рванула за «мамой», пока я озирался в поисках упомянутого дитятка. Понимание, что ребенком назвали меня, пришло не сразу.

Теперь, когда все внимание перестало уходить на викторину, появилась возможность заметить, что все пять красавиц восхищенно, да что там говорить — вожделенно, как кошки на сметану, облизывались на доктора. Слегонца подивился степени ничем не обоснованной популярности у слабого пола: назвать лечащего врача красавцем не поворачивался язык — среднего роста крепкий пузатый мужик с короткими толстыми пальцами-сосисками и заметной плешью среди полуседой неаккуратной шевелюры.

«Завидую, что ли?»

Но если на свою свиту доктор взирал вполне благосклонно, то к «матери» он обратился со скрываемым, но все же различимым презрением:

— Комментировать душевное здоровье мальчика не буду — этим пусть психиатры занимаются, не мой профиль. И хотя у меня очень многое просится высказать вам по поводу воспитания и обстановки в семье… промолчу. Не мое дело. А что касается остального: на наше счастье предварительные прогнозы не оправдались — мальчик связно разговаривает и помнит большую часть полученных знаний. В быту, вероятно, тоже будет ориентироваться. Кое-что по мелочи конечно забыл, но быстро выучит снова. Но вот личное… здесь многого не ждите!

— Он же помнит меня?..

— Скорее всего, он просто принял к сведению ваши слова. Не так ли? — обернулся медик ко мне.

Пришлось виновато кивнуть. Женщина, выдающая себя за мою мать, заметно поникла.

— Варвара Трофимовна! Да вы радоваться должны, что ваш Миша, — «Ура! Я Миша!» — в овощ не превратился! То сочетание лекарств, что он принял, должно было привести к гораздо более печальному исходу! А так — небольшая социализация, и он снова станет полноценным членом общества!

— А есть надежда, что он вспомнит?

— Нет! — категорично отрезал мужчина, — Даже не надейтесь! Та область, что отвечает за его «я» почти полностью уничтожена. Поверьте моему опыту, и прекращайте лить слезы! — гаркнул он на «мать», завидев ее скривившееся от сдерживаемого плача лицо, — Какие-то повадки, характерные жесты возможно еще сохранятся, но личность будет абсолютно новая. Мальчик начинает жизнь с чистого лица. И в ваших интересах не повторить старых ошибок! За рекомендациями зайдете ко мне позже, часа через два, а сейчас позвольте! — и, отодвинув «мать» с дороги, доктор пошел на выход вместе со своей очаровательной свитой.

— А вставать-то мне можно? — крикнул я ему вслед.

— Можно и нужно! — обернулся мужчина.

Трусы! Какое счастье натянуть трусы — символ дееспособности! К концу обхода я уже и бубенцами готов был позвенеть, но «мать» сжалилась и выдала откуда-то из закромов родины стратегически важный предмет гардероба. Нарисованный мышонок на самом видном месте меня позабавил, но сгонять в туалет не помешал.

Будь воля «матери», все два часа до назначенного врачом времени пришлось бы выслушивать, каким хорошим мальчиком был ее сынок. Умненький, послушненький, золотце, а не парень! И на скрипочке-то он играл (жуть!), и рисовал, как дышал (точно не про меня!), и стихи-то сочинял (ну, был грех по молодости…), и конкурсы-то всякие выигрывал (Ага! Я! По кулинарному искусству!!! Не буду врать, с голоду без жены или дочки я бы не помер, но стряпать кексики⁈ На конкурс?!!), а уж танцевал-то, танцевал!!! В общем, даже если делить на восемь, то более ярких противоположностей, чем мы с Масюней, еще требовалось поискать. На всякий случай еще раз тревожно пощупал между ног — нет, всё на месте.

Устав искать хоть какие-то совпадения интересов с бывшим хозяином тела, свернул разговор на семью, и вот тут-то выяснил много интересного. Отец Масюни — человек, похоже, небедный. Не олигарх, но уже и не средний класс. «Мать» — это его третья жена. При наличии вполне живых и здравствующих первых двух. И — ловите прикол! — две первые вовсе с папаней не в разводе!

«Ага, матерей у меня, значит, даже не две, а три! Итицкая сила! Я попал в гаремник!!! И бятя-то у меня — мужЫГ!»

Уже без удивления выслушал, что кроме меня у отца есть еще дочери — мои сестры от старших жен — Женя и Вика от Янины Августовны и Полина — от Маргариты Львовны. Евгения — уже взрослая, вышла замуж за одного из отцовских инженеров, некоего Ивана Алексеевича первой женой — насчет первой «мать» даже специально несколько раз подчеркнула! Остальные девицы возрастом: восемнадцать и девятнадцать, живут с нами вместе. Мне — единственному сыну — на днях то ли стукнуло, то ли стукнет восемнадцать, а зовут меня теперь Михаил Анатольевич Лосяцкий — непривычно, но близко к старому варианту.

Папаня — Анатолий Сергеевич Лосяцкий — страшно деловая колбаса, вечно в разъездах. А даже если и в городе — домашние его видят редко. Сейчас, кстати, опять в командировке, и даже несчастье с сыном не заставило его прервать свой вояж. Вроде бы логично — дела, бизнес, но… ну не знаю! Любящей семьей все это не выглядит! И стоит ли удивляться, что выросший в бабьем царстве мой предшественник — типичный затюканный ботан?

От доктора «мать» вернулась пыхтящей как скороварка. Похоже, колобок-сердцеед все, что постеснялся высказать ей на людях, произнес тет-а-тет. Ему-то хорошо — пропесочил и забыл, а мне пришлось отдуваться от неуёмной родительской любви. Радует, что хоть вставать разрешили, иначе бы лежал под ее присмотром, кряхтел на судне.

Но есть в жизни счастье — приемные часы имеют свойство заканчиваться. Перед обедом Варвару Трофимовну мягко, но непреклонно выставили из палаты и вообще из больницы.

— Сынулечка! Я еще вечером зайду! — она прощалась так, словно бросала меня не на несколько часов, а на полгода минимум, — Что моему зайчику принести?

— Мам, принеси газеты.

— Солнышко, я принесу тебе твои любимые журналы. Лапулечка, после обеда обязательно поспи! Чмок-чмок-чмок!

«Мама!» — мысленно вознес обращение к своей настоящей, — «Каюсь! Твое „без телячьих нежностей“ иногда меня напрягало. Был неправ!»

После обеда, который и обедом-то сложно назвать: водичка с тремя жиринками да размазанная по тарелке кашица, настроение не улучшилось.