Шаги к горизонту или несколько ударов ниже пояса - Дмитрий Владимиров

Светловолосый мальчик сидит в неудобной позе, прислушиваясь к печальному вою..."

Я вспоминаю. Комната. Комната, которую нельзя покидать. Комната, в которой сосредоточена вся вселенная. И мальчик. Это ведь я. Как давно это было... Комната? Так значит?

Я с ужасом смотрю на незнакомца, а он с ужасом смотрит на меня. Лица его не рассмотреть, только звезды - там, где положено быть глазам.

- Кто ты? - с ужасом спрашиваю я, чувствуя, что такой знакомый и привычный мир рушится, сминается, теряет свои очертания.

Вон исчез дом, фонарь. Куда-то пропал кусок неба, а вместо него перегородка, деревянная балка, осыпающаяся штукатурка. Слева появилась книжная полка. Впереди - дверь балкона. Развалюха-диван. Комната.

Не такая, как я ее помню, без камина, больше похожая на каморку. Но она. Несомненно.

У моего собеседника вдруг начинает проявляться лицо, как на фотобумаге. И вот он сидит передо мной, смотрит на меня с укором карими глазами. Светловолосый мальчишка, лет десяти. Я.

Это сейчас у меня темные волосы, в детстве они были ближе к соломенному цвету, а с возрастом вот, потемнели.

- Зачем ты это сделал? - спрашивает он.

- Что?

- Зачем ты вернулся в комнату?

Зачем?

Дзинь-Дзинь, что-то звенит на улице, ударяясь о брусчатку тротуара, и, не переставая звенеть, катится вниз по улице.

Это с неба падают звезды.

Мое призрачное королевство, королевство, где я был королем в изгнании, мессией, Командором, тает. Я снова один.

Хуже. Я наедине с самим собой. Не придуманным, настоящим.

- Ты любишь боль, - тихо продолжает мальчик, - ты пронизал болью весь свой мир. Почему?

- Не знаю, - устало говорю я, пытаясь отвести глаза. Не могу.

А ведь знаю, наверное, как приятно чувствовать боль, чувствовать, что тебе хуже, чем другим. Мне всегда нравились мученики.

- Чего ты хочешь? Красиво сесть в тюрьму, с чувством выполненного долга? Или тебя больше привлекает расстрел, пуля точно в сердце или под сердце, алое пятно на белоснежной рубахе, голова на коленях друга и последние слова типа: "Я сделал все, что мог. Извините, не успел..." Как там у тебя:

Он вонзился смертельно и цепко,

Кровь ручьями и слезы из глаз,

И дрожат посинелые губы,

Отдавая последний приказ...

Я молчу. Что я могу сказать? Врать самому себе? Глупо и смешно. Смешно, как жизнь.

За окном кто-то воет. Протяжно и жалобно, словно жалуясь Богу Всеединому на свою судьбу.

- Что это? - спрашиваю я.

Мальчик печально улыбается.

- Ты забыл? Это ведь собака, та самая, бездомная.

И снова тишина. Только часы печально отмеряют время. Тик-так, тик-так, тик-так... И когда тиканье и тишина, давящая, разрывающая на части, становятся невыносимыми, я снова начинаю говорить.

- Значит, я по-прежнему в комнате? И люди, окружающие меня - только плод моего воображения?

- Ты опять ничего не понял, - грустно отвечает мальчик, - они не менее и не более реальны, чем ты. Просто они тоже сидят в своих Комнатах, в своих мирах, творят свою судьбу, придумывают свой фатум. Каждый для себя, и вместе для всего мира.

Помнишь, один твой друг доказывал, что живет в несовершенном мире? Это правда. Но тот, кто говорил, что случайностей и несовершенства нет, тоже прав. И тот, кто утверждает, что все это нам только снится, прав не меньше того, кто говорит, что Бога нет.

- А Бог есть?

- Ты веришь в него?

- Да.

- Значит, есть. В твоей Комнате.

- А вообще?

- Из чего складывается это "вообще"? Из чего складывается весь этот мир? Из людей и Комнат, из Комнат и людей.

- Почему я не помню своего детства? - внезапно спрашиваю я.

- Потому что у тебя никогда не было детства, - грустно улыбнулся мальчик, - ты родился уже взрослым в тот момент, когда закрыл дверь в Комнату и оставил меня в холодном лесу. Одного. В этот момент на свет появился ты.

Шаги на лестнице.

С потолка мерно капает по капле вода.

Отвалился кусок штукатурки.

Где-то вдали жалобно воет собака.

- Хочешь увидеть своих богов? - вдруг спрашивает мальчик.

Я не отвечаю. Я просто смотрю за окно.

Там абсолютно незнакомый пейзаж... Поле все усыпанное звездами, большими и маленькими, тусклыми и яркими. И на небе тоже звезды всех цветов и оттенков. Вот одна, опоясавшись огненным хвостом, рванула в объятия Земли, но не погасла и не разбилась, нет, просто упала и осталась сиять среди янтарной россыпи звезд-росинок.

Где-то заржала лошадь, еще одна, по фиолетовому небу, волоча за собой ярко-золотую колесницу Гелиоса, промчались кони, выбивая из звезд фонтаны разноцветных искр.

Вся эта картина завораживает и притягивает своей необычностью, волшебностью. Заиграла тихая музыка, словно кто-то невидимый, постукивает серебряным смычком по струнам и они отвечают ему ласковым сияющим смехом.

Они появились откуда-то сбоку; росинки-звездочки отлетели в сторону, словно уступая им дорогу. Их было двое. Высокие, красивые, с длинными волосами, лицами, наполненными грустью и страданием. Молодые и старые одновременно, как Боги. Впрочем, это и были Боги. Мои Боги. И они пели. Их голоса, звонкие и яркие, как первые лучи рассвета, разносились над всем полем, уносились куда-то вдаль, и таяли в бесконечных глубинах космоса.

Эй, скачите, кони,

Разрывая путы

Времени и космоса,

Связывая звезды.

Мы поем в два голоса,

Песни - наши слезы.

Вечность нам могилою, заживо закопаны

Жизнью награжденные, жизнию мы прокляты.

Боги обреченные, мы в грехе, как в копоти,

Мы мертвы пожизненно,

Мы слепы всезнанием,

Наша ограниченность

Нашим оправданием.

В сером ряду личность

Это лишь страдание...

Эй, скачите, кони, годы разрывая.

Мы уходим в вечность, мы идем, страдая.

Песня - бесконечность, слезы - наше знамя...

"Слезы - наше знамя..." - повторила сестренка-Ночь, пряча эту картину.

- Неужели это - Боги?

- Это твои Боги. Разве ты не знаешь, что Бог-Создатель многолик, и к каждому поворачивается другим лицом? Многоликий Брама.

В окно влетел петух. Ярко-рыжий, даже близко к золотистому. Он покосился на мальчика красным глазом и неожиданно спросил:

- Можно кричать?

- Подожди, еще рано.

Петух кивнул и удобно примостился на полке, рядом с распятьем.

Мальчик вдруг протянул ко мне свою ладошку. Я не успел даже отреагировать: раз, и ладонь вошла мне в грудь. Раз - и обратно.

В руках мальчишки что-то негромко тикало: тик-так, тик-так.

- Что это? - спросил я.

Сердце. Твое. Хочешь - на, посмотри.

Я взял его в руки. Тяжелое, величиной с кулак. Отливает разными цветами и тикает. Как часы. Как что??? Часы???

Мальчик кивнул:

- Ты ведь Командор, зачем тебе сердце?