Жертва - Бен Каунтер

На металлическом полу перед ним стояла серебряная чаша. Он знал, что она нужна для сбора его крови.

Один из многочисленных служителей собора подошел к коленопреклоненному человеку.

Одеяния Экклезиархии скрывали его почти целиком, словно кокон из шелка и горностая, который открывал лишь глаза. Мантии разошлись в стороны, наружу показалась рука. В ладони, обтянутой алой бархатной перчаткой, лежала одна-единственная пуля.

Пуля упала в серебряную чашу. Человек перед ней дернулся от звона.

Другие жрецы наблюдали с металлических мостов, подсвеченных снизу огненным озером.

Пламя бросало отблески на красные, пурпурные и белые мантии. Были видны только глаза.

Один из них, облаченный в подобающие кардиналу пурпур и серебро, поднял руку.

— Начнем, — сказал он, и его слова гулко отдались под жарким сводом собора.

Жрец перед жертвенным алтарем вынул нож из-под мантии. Золотой клинок, покрытый молитвенными текстами на высоком готике. Пленник — жертва — отпрянул, когда острие коснулось его шеи.

Город снаружи был темен и хладен. Это был город, полный тайн и мрачных надежд.

Место, где обычному человеку — такому, каким когда-то была жертва — приходилось нарушать правила, чтобы хоть как-то выжить. В каждом переулке и подвале скрывались те, кто переступал через эти правила. Фальшивые удостоверения, подпольные сделки, незаконные вещества, даже убийства, если есть чем заплатить.

Некоторые преступники делали прорезь в животе клиента и имплантировали специальный карман, куда можно было спрятать маленький предмет. Спрятать так тщательно, что, даже если бы клиента раздели до пояса и приволокли к жертвенному алтарю, эту вещь все равно бы не нашли.

Он также отдал то немногое, что имел, чтобы ему заменили один ноготь на миниатюрное лезвие. Когда жрец поднял нож и возвел взгляд к куполу, жертва вспорола этим крошечным клинком старый шрам сбоку живота. Вспыхнула боль, как от булавочных уколов. Хирург, оперировавший в том грязном подвале, уничтожил не все нервные окончания. Желудок жертвы скрутило, когда он просунул палец внутрь раны, ощупывая скользкие стенки имплантированного кармана.

Его пальцы сомкнулись на рукояти.

— Сей кровью, — нараспев произнес жрец, — пролитой сим клинком, да святится оружие! О Император на небесах, о Владыка Человечества, о Отец грядущего, взгляни на наше подношение!

Жертва вскочила на ноги. Металл обжег его стопы. Свободной рукой он схватил священника за запястье и заломил за спину, притянув к себе. Другая рука приставила дуло миниатюрного пистолета к затылку жреца.

По собору пробежала волна тревоги. Священнослужители глядели то на алтарь, то друг на друга, как будто ожидая пояснения, что это просто еще одна вариация ритуала, который все они видели уже сотни раз.

— Сейчас я выйду отсюда! — крикнула жертва. — Вы слышите? Когда я окажусь на свободе, в глубине города, я его отпущу. Попытаетесь остановить меня или следовать за мной — он умрет. Его жизнь стоит много больше, чем одна священная пуля. Не толкайте меня на убийство.

Жрецы, все как один, отступили на шаг, и только кардинал не сдвинулся с места.

Лицо его было скрыто, но власть и авторитет, которые и сделали его кардиналом, ощущались всеми собравшимися. Встроенные в купол вокс-устройства превратили его голос в гром, перекрывающий треск пламени.

— Не смей и думать, что знаешь, — сказал кардинал, — какова для меня цена жизни. Ибо я — слуга Империума, где каждый день погибает миллиард отважных людей. Ибо один лишь Император может сосчитать тех, кто умер во имя Его. Не смей думать, что знаешь. Будь просто благодарен, что мы дали тебе шанс послужить Ему в смерти.

Жертва толкнула жреца вперед, заставив его пройти несколько шагов. Лишь несколько слоев шелка отделяли дуло пистолета от черепа священника, которого жертва держала перед собой, как будто пытаясь защититься им от кардинала.

— Никто не узнает, что вы меня отпустили, — сказал человек. — Священники сделают все, что ты им скажешь. Они не будут распускать языки. А я просто исчезну. Никто никогда не узнает.

— Император всегда наблюдает, — ответил кардинал. — Император знает все.

— Тогда убейте на этом алтаре сто человек, чтобы он был счастлив! — крикнула жертва.

— Зарежьте сотню убийц. Их тут много. Сотню грешников. Только не меня. Я хороший человек, я не заслуживаю смерти!

Кардинал простер руки, будто стоял за кафедрой, перед огромным собранием.

— Именно поэтому здесь должен быть ты, — сказал он. — Чего стоит кровь грешника?

— Тогда найдите кого-то другого, — потребовала жертва, подталкивая своего пленника еще на несколько шагов вперед. За кардиналом возвышались главные двери собора, покрытые тяжелыми бронзовыми барельефами с изображениями Императора на троне.

— Брат, — все так же спокойно проговорил кардинал. — Тысячу раз этот мир благословлял пули кровью добрых людей. Тысяча других миров платит ту же дань нашим собратьям из Инквизиции. Думаешь, ты первая жертва, которая пытается сбежать от нас?

Первый, кто смог пронести оружие, несмотря на ритуальное очищение? Помни свое место. Ты — всего лишь человек. Все, что ты можешь сделать, уже пытался сделать кто-то другой. И потерпел неудачу. Ты не уйдешь отсюда. Ты преклонишь колени и умрешь, и твоя кровь освятит наше подношение.

— Этот человек умрет, — прошипела жертва, — если вы меня не освободите.

Кардинал вынул что-то из-под мантии. Это была простая серебряная цепочка, с которой свисал единственный красный самоцвет. Украшение совсем не походило на алмазы и изумруды, демонстративно сверкавшие на толстой золотой цепи на шее кардинала. Оно казалось неуместным в его шелковой перчатке.

Жертва застыла на месте. Взгляд был прикован к цепочке в руке кардинала. Он узнал эту вещь.

— Талайя, — выдохнул он.

— Если ты не встанешь на колени и не откроешь горло клинку Императора, — сказал кардинал, — она займет твое место. Она хорошая женщина, не правда ли?

Человек отступил от пленного жреца, не сводя глаз с украшения. Ноги коснулись обжигающего металла алтаря.

Он отбросил пистолет в сторону, в пламя.

Он опустился на колени и наклонил голову над серебряной чашей, в которой лежала пуля.

— Продолжай, — повелел кардинал.

У жертвы не было времени, чтобы закричать от боли. Удар жертвенного кинжала, нанесенный опытной рукой, рассек позвоночник и вскрыл вены и артерии горла. Он успел только увидеть, как пуля утопает в темно-красной крови, а затем настала тьма.

Освященная пуля пробила череп змея и взорвалась, разметав по потолку клочья дюжины мозгов.

Всем своим весом мутировавшая тварь рухнула на Аларика. Тот скинул ее движением плеч и бросил взгляд назад, на остальных воинов отделения. Дворн ломал шею какому-то существу, у которого было слишком много конечностей, а Хаулварн истреблял болтерным огнем последних бывших членов экипажа, уползающих по коридору. Огонь лизал стены и потолок, льнул к обугленным останкам мутантов, которых сжег Визикаль.

— Идем дальше! — крикнул Аларик. — Они знают, что мы здесь!

Он побежал по коридору. Подошвы бронированных сапог скользили в пролитой крови и с хрустом ступали по трупам. Впереди лежало то, что когда-то было жилищем для экипажа.

Больше тридцати тысяч человек населяло «Безжалостный», посвятив свои жизни обслуживанию и защите огромного крейсера. Но произошел мятеж, корабль пропал, и всего через несколько недель стало достоверно известно, что на борту находится Булгор Хирк. Этого времени было более чем достаточно, чтобы Хирк успел превратить каждого матроса в нечто совершенно иное.

Здесь, в жилых отсеках, происходили некоторые из этих превращений. Стены и потолок вздулись пузырями-цистами из прозрачного, пронизанного сосудами металла, внутри которых виднелись бескожие тела растущих мутантов. Люди деградировали до состояния зародышей и рождались вновь, уже другими.

Каждая тварь отличалась от другой и была по-своему мерзостна. Хирк, помимо всего прочего, считал себя художником.

— Хотел бы я все это сжечь, — сказал Визикаль.

— Мы это сожжем, — согласился Дворн. — Флот сожжет. Весь корабль сгорит, когда мы убедимся, что Хирк мертв.

Циста рядом с Визикалем треснула. Наружу вывалилось существо, которое выглядело как два человеческих туловища, сросшихся талиями, так что получилось нечто вроде змеи с уродливыми, бугристыми головами с каждого конца. Конечностей не было, только кисти рук, растущие по бокам. Их пальцы двигались, как лапки сороконожки.