Мятежный дом - Ольга Чигиринская

Словом, доминатор Лурдес изменил императору Брендану ради вящей прибыли и последующей славы. Он не поделился со своей супругой планами предать Рива, рассудив, что она может в этом случае предать его, — вполне резонно, надо сказать. Вальда Ситха-Лурдес действительно держала руку дома Рива, и исправно поставляла сведения резиденту-синоби.

Шнайдер знал, что рано или поздно это случится. Однажды предав своего императора, Лурдес стал легкой целью для шантажа, а это позволяло Рива навязывать ему все более кабальные условия контрактов, и чем дольше это длилось и чем больше доминатор увязал — тем сильнее его одолевало отчаяние, а значит — он делал ошибки. И настал момент, когда леди Ситха предупредила резидента, что вокруг доминатора Лурдеса начинает наматывать круги имперская разведка. Медлить больше было нельзя — и очередной торговый караван отправился в сопровождении небольшой эскадры. Шнайдер сыграл на опережение и выиграл. В локальном пространстве небольшой угасающей звезды его встретила засада — корабли СБ «Синко-Лурдес». Они попытались взять торговый флот Шнайдера на абордаж, и не успели даже толком удивиться, как их абордажные команды оказались перебиты, а по штурмовым переходникам с атакуемых кораблей на атакующие ринулись «Бессмертные». После этого Шнайдер прыгнул в локальное пространство Элении и, еще не закончив маневр выхода, перестроил эскорт в боевой порядок. Эленийский флот был уничтожен полностью, в плен захвачены одиннадцать пилотов, все корабли набиты добычей под самую завязку. Доминатор Лурдес, который мог разболтать имперской разведке слишком много, покончил с собой. Во всяком случае, его нашли с размозженной головой и его же собственным игольником в руке. Эти подробности передавались в Пещерах Диса из уст в уста еще до того, как триумфаторы прибыли в глайдер-порт Пещер.

Эта триумфальная победа была и даром никому из Совета Капитанов не нужна, а Шнайдеру — в последнюю очередь. Собственно, она была признаком грядущего поражения. Эленийцы предали — и, конечно, получили свое — в назидание всем, кто думает, будто такого партнера, как дом Рива, можно попытаться предать; однако сам факт предательства сигналил о близости развязки так же явно, как собирающиеся тучи — о близких и обложных дождях. Лев разорвет гиену, осмелившуюся укусить, но уже то, что гиена осмелилась, означает, что лев уже не так грозен.

Шнайдер своего раздражения не скрывал. Его флагманский корабль «Дельта» получил небольшие повреждения в ходе единственного космического сражения, но он не особенно огорчился по этому поводу — зато Бет видела, как он плакал, глядя, как на рейде взрываются заминированные Бессмертными эленийские корабли. Пилотом «Дельты» была Хатор Нефера, темнокожая стройная женщина, чьи руки покрывал темный узор, видный только под непрямым светом — как пятна пантеры. Она понимала и разделяла чувства своего командира.

— Корабль есть корабль, — сказала она, ужиная вдвоем с Бет. — Даже вражеский. Для кого-то он дом, для кого-то гроб. Порой — и то, и другое.

— Но ведь на тех кораблях не было людей? — спросила Бет — Мне так сказали…

— Не было, — подтвердила Хатор. — На этих кораблях уже никто не будет жить и никто не умрет.

— Мне не хотелось бы жить и умереть на корабле, — передернула плечами Бет.

— Это вы сейчас так говорите, а немного позже скажете по-иному.

Бет понимала, о чем она — те особенные отношения, которые складываются между людьми на корабле. Проводя с кем-то в закрытом пространстве долгие месяцы, ты или привыкаешь к человеку, или выясняешь, что вы несовместимы — и тогда один из вас покидает корабль. Она вспоминала отношения, царившие на «Паломнике» — никто из левиафаннеров не был простым человеком… или шеэдом… но каким-то образом члены экипажа образовывали единое целое, состоящее из очень разных, непохожих друг на друга, частей. Здесь было то же самое. У этих людей мог быть клан, семья, государство — но там, за бортом. Здесь все это переходило на второе место. Да, человек мог быть сложным… даже скверным… но он подходил тебе, а ты — ему.

Однако сейчас Бет не хотелось, чтобы для нее это стало таким же, как для Хатор и для других. Это было бы слишком… соблазнительно. Счесть их наконец-то друзьями, родными… своими… После того, как умерли мама, брат, дядя и Дик… Нет, никогда. Порой Бет забывалась. Что там порой — часто. Особенно видя Рихарда на мостике, уверенно отдающим приказы во время маневра или боя. Было так здорово принадлежать к команде этого великолепного золотого воина, мастера и командира… И когда Бет ловила себя на этом чувстве (а это случалось все реже и реже, потому что чувство захватывало ее целиком), она стаскивала с запястья тяжелые сохэйские четки, перебирала их в руке и думала о тех, кого потеряла, заставляя себя ненавидеть виновников этой потери — дядю и всех остальных. Правда, с каждым разом это получалось у нее все хуже.

Гем-медтех сделал ей операцию на гимене — поставил несколько простых швов, которые разорвутся, когда император соизволит засунуть в нее свой нефритовый стебель, и оросят простыню двумя-тремя капельками крови. Интересно было бы посмотреть на его лицо, если бы он услышал, что вместо золотой монетки ему подсунули шоколадку в фольге. Или шепнуть ему эту тайну в самый ответственный момент — чтобы его боец позорно дезертировал? Бет порой упивалась этими мыслями, хотя в глубине души понимала, что никогда так не сделает. В отличие от Дика, она боялась смерти, а здесь смерть все время ходила совсем рядом. У Шнайдера было много врагов, он был слишком блестящим, чтобы не возбуждать зависти, а гибель сестры ослабила его лагерь. «Чертов мальчишка отрубил мне правую руку», — так сказал он однажды. Они с Лорел были любимцами Тейярре, его наставниками и спасителями, а в виду намечающейся свадьбы — почти родственниками. Выкинув свой номер, Бет одним ударом разрушила бы их статус, их бы сожрали так же быстро, как они сожрали Дика, и никто бы не смог ее защитить. А «самураем героической смерти», бросающим себя на вражеский танк с обвязкой из гранат, она никак не была.

Несмотря на это особенное ощущение общности с людьми, она ни с кем не могла разделить свои мысли. Даже с Хатор, которая инициировала ее в каждом прыжке. Хатор была первоклассным пилотом, как Дик — с ней не было страшно, и голос ее был голосом виолончели. Но открыться ей Бет не могла. Когда-то ее тяготила необходимость исповедоваться. Теперь она поняла, какой была дурой. Священнику можно рассказать что угодно — и за это ничего не будет, ну там велят читать два розария каждый день или что-то такое… Здесь такого рода сведения немедленно станут добычей чьих-то жадных ушей и ядовитого языка. Знаете, а ведь невеста, которую Шнайдер хочет подсунуть Тейярре, уже побывала под казненным убийцей! Клятвопреступление и ложь!

Но была еще одна причина, по которой она все-таки намеревалась этого не делать: сам Керет, его трогательная беззащитность. Он был совершенно серьезно, без дураков, влюблен, и он был хорошим человеком, по-настоящему, без гнильцы хорошим. Наверное, даже самым лучшим из всех, кого она знала — из живых.

Она поняла, что скучает по нему. Не то, чтобы очень — но, скажем так — гораздо сильнее, чем по лорду Якобу и своей приемной бабушке. А еще она скучала по Рину Огате. Смешно: скучать по синоби-соглядатаю. Но все-таки он был ее братом, и с ним можно хоть немного пооткровенничать.

Так что, выходя на причал в глайдер-порту под все такой же восторженный рев толпы (едва эскадра достигла станции Акхит, как на планету примчался ансибль-пакет с победной реляцией), она испытала радость возвращения домой.

«Чушь! Это не мой дом!»

Бет улыбнулась и помахала шумящей под причалом толпе. Потом лицо ее несколько помрачнело — на другой стороне глайдер-порта она увидела старый грузовой причал, используемый ныне как эшафот.

Со стороны парадных ворот глайдер-порта к ней приблизился человек в длинной золототканой тунике, темно-красном плаще и золотой маске. Он стоял на медленно плывущей гравиплатформе, и не сошел на причал, а протянул Бет руки и помог приподняться на его платформу, чтобы подарить ей поцелуй. Именно приподняться — платформа была слишком мала, чтобы двое могли уместиться на ней.

Шнайдер тоже получил свой поцелуй — в щеку. Потом его обняла цукино-сёгун, леди Альберта, потом пошел обмен официальными поклонами с главами кланов, пришедшими встречать тайсёгуна. А потом Шнайдер развернулся к толпе и взялся за перила.

— Подайте мой голос на усилители, — велел он, а потом поднял руки, приветствуя народ.

Увидев этот знак, толпа внизу снова взвыла.

— Люди Картаго! Люди дома Рива! — начал он, и толпа утихла. — Мы вернулись с победой. На какое-то время в магазинах появится больше импортного товара, чем обычно, и кто-то сможет починить то, что у него давно сломалось, кто-то — дать ребенку импортное лекарство, а кто-то просто прибарахлиться. Так что нам есть чему радоваться, верно? Эта победа обошлась нам в двадцать три жизни, и я хотел бы, чтобы каждый, опрокидывая свою сегодняшнюю кружку пива, вспомнил об этих людях. Такова цена предательства эленийцев. Им собственная подлость обошлась гораздо дороже. Их флот уничтожен полностью, их галактическая торговля подорвана. Никто не может сказать, что, предав дом Рива, он легко отделался!