Сильная личность - Сергей Юрьевич Миронов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мое творчество, с точки зрения Светы, по своей природе было глубоко несвободным. “Тебе не хватает мощной идеи, – рассуждала Света за сигаретой. – Ты описываешь, но не создаешь. В твоих рассказах много лирики и совсем нет философии. Ты пытаешься размышлять через описание своих состояний. Возможно, через это ты придешь к философской лиричности, но вряд ли это современно.”
Чтобы подхватить стержневую идею, Света предлагала мне совершить серьезный поступок. Наиболее простым выходом она считала изменение места жительства. Оказывается, Обводный канал был не пригоден для творческой мастерской. По его загаженным набережным не бродили-де призраки фундаментальных идей. “Энергетика этого места чрезвычайно низка, – уверяла меня Света, стоя у кухонного окна, за которым шумели машины. – В названии “Обводный канал” есть что-то побочное, вспомогательное. Изначально его задумывали обслуживающей артерией города. Поэтому живут и работают здесь заземленные люди. Тебе нужно передвинуться поближе к историческому центру или вообще уехать из города на год-два”.
По возвращении из Лондона Света была убеждена, что мне срочно нужно ехать на Запад. “Только там существует нормальная атмосфера для творчества. Бедность там не унизительное состояние, а богатство – не оголтелая роскошь. От этого искусство и литература там феномен не общественный, а личный, внутренний. Они причина самих себя и интересует их только собственная история, настоящее и свое будущее.”
Я не возражал ей. После лондонского семестра любой контрдовод Света расценивала как умышленную конфронтацию. Однажды я перестал слушать ее рассуждения о литературе и рассказы об Англии, я делал вид, что согласен со всеми ее мыслями и замечаниями в свой адрес. Сначала это ей нравилось – не каждый может так просто предоставить возможность расправляться со своим миром. Но вдруг мое безразличие стало ее раздражать. “Почему ты молчишь?! Скажи хотя бы, что я не права!” – возмущалась Света. “Извини, я тебя не слушал. Я думал о своем,” – сказал я ей честно. И она не обиделась. После этого случая мы даже стали чаще встречаться. Если бы не очередное потепление в наших отношениях, я бы вряд ли пошел на день рождения ее подруги. Я не люблю ходить туда, где никого не знаю.
На приглашение Лены откликнулись ухоженные студенты и молодые работники коммерческих фирм. Было много цветов и вина. Преобладали пиджаки в мелкую клетку и короткие юбки. В укромных точках квартиры курили Marlboro и Camel. Велись беседы о роскошных поездках в Европу, дорогих покупках и престижной работе. Минут сорок длился разговор о принцессе Диане и мужиковатом, по мнению собравшихся, принце Чарльзе. Света охотно рассказывала об интригах британского королевского дома, отвечала на вопросы о национальном характере англичан. Ее ответы устраивали разгулявшихся гостей до тех пор, пока расчесанный на пробор студент восточного факультета вежливо не поинтересовался: а есть ли разница в определениях “британский” и “английский”? В период распада тоталитарных государств большинство считало, что определение “британский” не применимо к государствам, граничащим с Англией.
– Я разговаривала с одним ирландским журналистом, – вступила в спор Лена, – так вот, он за то, чтобы по отношению к Ирландии сначала употреблялось определение “ирландский”, а потом уже “британский”, если оно вообще подходит к Ирландии. Англичане и ирландцы – два разных народа!
– Не уверена, – возражала Света, – исторически они, может, и разные. Но современность у них единая. В Европе скоро не будет деления государств по национальному и языковому признаку. Уже сейчас почти нет разницы, например, между немцем и голландцем, между итальянцем и испанцем. Мир достиг глубокой интеграции. Языковой барьер в межнациональной культуре, а тем более – истории, интересует разве только лингвистов и туристов. Поэтому, если экономически оправдан протекторат Англии над Ирландией, значит, это нормально, так и должно быть. И, кстати, многие ирландцы за это.
– Однако Ирландская Народная Армия против, – не унималась Лена.
– Во-первых, терроризм не метод решения конфликтов, – быстро нашлась Света, – а во-вторых, армия, как бы она ни называлась, не выражает интересов всего народа. В ирландской армии хватает преступников, религиозных фанатиков и просто желающих заработать на раздувании национальной вражды.
Этот спор утих почти в полночь. Каждый из спорящих остался при своем мнении и, кажется, не испытывал неприязни к оппоненту. Все тот же студент-восточник (случайный разжигатель спора) вспомнил про Лену и предложил в последний раз выпить за ее здоровье. На улице наша пестрая группа разошлась в разных направлениях. Кое-кто уехал на машинах, забыв картинно проститься с теми, кто заспешил в метро. В вагоне расслабленная Света то и дело роняла голову на мое плечо. После трех попыток вернуть себя в вертикальное положение она привалилась ко мне окончательно. Волосы ее приятно пахли. В столь быстром ее успокоении были виноваты фруктовые ликеры, которых на дне рождения было пять разновидностей. В своем нормальном деловом состоянии Света удостаивала меня скользящими прикосновениями лишь в случаях демонстрации каких-либо примеров. Так она дотронулась губами до моего носа, чтобы я почувствовал клубничный запах ее бесцветной помады, купленной в Англии. А однажды она провела ладонью по моим ягодицам, утверждая, что с такой комплекцией мне нечего бояться появления лишнего веса. Все эти демонстрационные прикосновения не трогали меня совершенно – я знал, что потребности любить Света не испытывала. Она нуждалась в человеке, подвластном ее нравоучительным воздействиям. После приезда из Англии дружеских разговоров за бутылочкой ей стало не хватать. Ей понадобились серьезные назидательные беседы, переходящие в жестокие споры. В них она начисто разбила своих друзей и подруг. Ее знакомые оказались людьми мелкого калибра: без глубоких идей, без знания языков, без желания слушать ее советы. Обеспеченное мещанство Свету не устраивало. Деньги для нее имели чисто деловое значение. Она бредила идеей открытия своей лингвистической школы.
В ночном метро я лишний раз убедился в том, как сильно я к ней привязан, к ней, избравшей меня предметом своей интенсивной критики. При этом я испытывал к Свете чувство, стоящее между дружбой и любовью. Иногда оно выражалось в достаточно резкой необходимости присутствия рядом с ней. В этом чувстве был минимум физического влечения. Ее физиология была мне чужда, как, впрочем, и моя – ей. Мне не нравилось ее бледное, как будто малокровное лицо. К тому же она пользовалась бесцветной помадой, что в применении к ее бесцветным губам было абсолютно неверно. До лондонского периода жизни
