Предел Империй - Модест Колеров

Русский язык не принадлежит ни президенту, ни министру, ни писателю, ни журналисту, ни — смешно сказать — заместителю министра юстиции Белоруссии.

Не чувствуя анекдотичности попыток «управлять» русским языком, СМИ бросились спрашивать «мнения» — то у какого-то функционера мёртвого журналистского профсоюза, то у учёного секретаря академического Института русского языка. Их мнения не имеют никакого значения: и средствам массовой информации начихать на функционера, и культурным носителям русского языка начихать на учёного секретаря. Такой пример с блеском продемонстрировала влиятельнейшая немецкая Frankfurter Allgemeine Zeitung: когда чиновники начали «облегчать» и «упрощать» немецкий язык, это издание — как полноценный институт немецкой культуры и гражданского общества — решило самостоятельно поддерживать практику классического немецкого языка. И можно быть уверенным: никакие придуманные академиками для русского языка «заец», «заюц», «заятс» и «кофэ» не будут приняты обществом России.

Дело в том, что в современном политическом, культурном, бытовом русском словоупотреблении «Беларусь» и «Белоруссия» — взаимодополнительны, равнозначны и акцентируются в зависимости от контекста и цели высказывания (что подтверждается даже внутренне динамичной парой «Беларусь — белорусский»). В «Беларуси» русскому уху слышатся её коренное своеобразие и уникальность в едином организме Большой России (Руси), в «Белоруссии» — её святая, жертвенная и родственная современность, Белорусский фронт и Белорусский вокзал. И в этих условиях требование монополии одного имени — подобно языковой агрессии.

Невозможно представить, чтобы власти United States of America или Republique Franęaise вдруг начали требовать внести в русский язык особую норму именования их государства: например, «Объединённые Государства Америки» или «Франс». Так что же происходит с Белоруссией, Эстонией, Казахстаном, Киргизией и Украиной?

Целый ряд постсоветских государств (а в смутные годы — и ряд российских национальных республик) принялись строить свою свежеобретённую идентичность не только в нехитрых схемах политических систем, но и путём «исправления» формально чужого для них русского языка. Это свидетельствует о двух простых обстоятельствах. О том, что все новейшие независимые государства по-прежнему генетически связывают свою легитимность с Россией. И о том, что их самоутверждение в пространстве интернационального и межнационального русского языка — провинциально, инфантильно и паразитично, что они исходят из клинической уверенности в том, что любой (не говоря уже о русском) язык подчинится простому бюрократическому решению горстки депутатов и щепотки чиновников.

Конечно, эти постсоветские активисты вольны препарировать свои местные версии русского языка, насыщая их локальной лексикой, доводя их строй до колониального пиджина, но «подогнать» весь живой русский язык под свои комплексы им, конечно, не удастся. Риторически борясь с русским «языковым империализмом», они слишком хорошо понимают весь «языковой паразитизм» своих усилий. Паразитизм, направленный на разрушение русского языка.

Русские журналисты и чиновники, по свистку из Киева начинающие, — против сотен лет русского языка, против Гоголя и Шевченко, всей великой русской литературы, даже против довоенной украинской гуманитарной эмиграции, — с фальшивым усердием говорить не «на», а «в Украине», хорошо понимают одностороннюю, антирусскую природу этого «языкового паразитизма». Этому «языковому паразитизму» бессмысленно объяснять, что в настоящем — не окарикатуренном — русском языке «на» указывает не только на географический (на Кубе как на о. Куба, на Украине — как на окраине, даже — на Москве), но и на государственно-политический смысл (на Гаити и, наконец, на Руси).

И на той же Украине, в той же Белоруссии, в Литве и Латвии никто не ополчается на польский «языковой империализм» из-за того, что по-польски (в полном соответствии с географией и историей окраин Речи Посполитой — «кресов») «на Украине, в Белоруссии, в Литве, в Латвии» будет: na Ukrainie, na Bialorusi, na Litwe, na Lotwe. В то время как русская газета прогнулась — и стала «Комсомольская правда в Украине», трудно поверить, что польская Gazeta Wyborcza прогнулась бы так же и стала бы зваться Gazeta Wyborcza v Ukrainie…

Ведь никто в России даже не думает «исправлять» казахское Мескеу (но в Казахстане требуют от русских отказаться от Алма-Ата в пользу Алматьі) или латышское Maskava на «единственно правильное» Москва, точно так же, как нет во Франции и Италии идиотов, требующих от русских писать вместо Парижа — «Пари» и вместо Рима — «Рома». Есть постсоветские молодцы, смеющие требовать от русского языка монопольного употребления «Беларуси» и «Кыргызстана», есть российские бюрократические дураки, поспешившие заменить 150 лет присутствующую в русском языке Прибалтику на придуманную «Балтию», но нет идиотов, требующих от Латвии исправить латышские Igaunija — на Эстонию, Krievija — на Россию, Vacija (по-литовски: Vokietija) — на Германию. Нет мерзавцев, требующих от Эстонии заменить эстонское Venemaa — на Россию, Saksamaa — на Германию, требующих от всего мира — заменить Армения / Armenia — на «ИАйастан», требующих от Польши заменить польские Wiochy — на Италию, Niemcy — на Германию или Deutschland.

Но есть в Эстонии (а теперь и в Белоруссии) те, кто приказывает русскому языку. И в России есть те, кто всё ещё спорит: как надо писать по-русски: Таллин с одной или двумя «н» на конце. На эстонском языке название столицы пишется как Tallinn. Полной копии этих двух «нн» требуют от русских. Но будь в данном эстонском случае одно «п» — оно превратилось бы в простой глухой звук, и русская транскрипция топонима была бы «Талли». А эстонские «пп» и сейчас уже адекватно передаются одним русским «н».

Однако на территории Эстонии и в практике тех в России, кто спешит исполнять не собственные законы, а чужие, русский «Таллин» с двумя «н» на конце был учреждён в 1988 году, когда решением Верховного Совета ещё Эстонской Советской Социалистической Республики в республиканской конституции название столицы было предписано писать именно так. Постановлением министра образования Эстонии от 18 мая 1998 года это название эстонской столицы было закреплено. С тех пор любое издание на русском языке, которое выходит в Эстонии, рискнувшее написать одну букву «н» в конце слова Таллин, рискует оказаться под пристальным вниманием эстонской языковой инспекции и быть оштрафованным. Так орган, регулирующий нормы использования эстонского языка, определяет нормы русского языка. При этом ещё никто в Эстонии не опротестовал ни латышское Tallina, ни литовское Talinas.

Почему бы и министру юстиции России не установить правило написания на английском языке в России (да и на латинице по всему миру) столицы не как Moscow, а как Moskva? И штрафовать все англоязычные издания, выходящие на территории России, за нарушения этого «правила». Ясно, что это было бы параноидальным покушением на неотъемлемые права и суверенитет другого языка, но почему же не стыдно разменивать неотъемлемые права и суверенитет своего собственного языка?

В России — под неусыпным государственным ведомственным и корпоративным контролем — проходят рекламные кампании, которые, неукоснительно следуя эстонским законам и нарушая права русского языка, призывают отдохнуть на Новый год в «Таллинне». Интересно было бы проследить за реакцией эстонцев, если бы в Москве и Санкт-Петербурге появились плакаты «Сказочные каникулы в Ревеле» или «Отдохни в Юрьеве (Дерпте)» (первоначальные названия Тарту). Тем временем эстонские автобусы из Таллина ходят не в Pskov или в Pechory, — а в Pihkva (эстонское название Пскова) и в Petseri (Печоры). И если Таллин с одним «н» — это «языковой империализм», то Petseri — посягательство на территориальную целостность России. И поэтому «Таллинн» и «Балтия» в русской государственной языковой практике — едва ли не измена.

То, что описанный «языковой паразитизм» и уступки ему направлены именно против русского языка и России, красноречиво следует и из истории с законодательным переименованием в Эстонии более ста лет бытовавшего в эстонском языке Gruusia в Georgia. Мотивировалось это тем, что Gruusia — это русское «оккупационное название» Грузии. И то, что «евроатлантическое» Georgia не имеет никакого отношения к собственно грузинскому «Сакартвело», — Эстонию не волновало.

Так почему же так спешат волноваться и следовать внешним влияниям российские чиновники — и не волнуются о русском языке?