Нежные листья, ядовитые корни - Михалкова Елена Ивановна

– Ладно, – согласился муж, будто не слышавший ее последней фразы, – если это секрет, пусть остается секретом.

Маша неловко дернула рукой, и самолетик вырвался из пальцев.

Молниеносным движением Бабкин перехватил его. Прижал громадной ладонью к столу, разгладил и поднялся:

– Кофе будешь?

Если б перед ней был другой человек, Маша решила бы, что он забыл об ее отказе или не придал ему значения. Но мужа она знала слишком хорошо. Сергей просто вычеркнул последние две минуты, когда она пыталась балансировать на грани полуправды и вранья. Он отлично все понял. «Ты не хочешь ничего объяснять. Поэтому мы сделаем вид, что все в порядке, забыв про это приглашение. Немножко отмотаем время назад и станем пить кофе как ни в чем не бывало», – вот что стояло за его словами.

«Кого я пытаюсь обмануть?»

– Светка Рогозина – королева нашего класса «А», – сказала Маша совсем другим тоном. – Я не видела ее… дай-ка подумать… Если мне сейчас тридцать пять, значит, без малого двадцать лет. Мы учились вместе с восьмого класса. Наша семья тогда переехала, и в сентябре я пошла в новую школу. Мне там было не слишком весело.

Она замолчала, вертя в руках пустую чашку.

Иногда говорить о прошлом – то же самое, что пытаться пересказать сон. Слова вдруг становятся пусты и бесполезны, как дырявая чашка, в которую нельзя налить ни грамма смысла.

– Тебя травили? – прямо спросил Сергей.

Маша едва не засмеялась.

– Ну что ты. Я прожила эти четыре года довольно тихо. И вообще старалась держаться… Ну, в стороне.

– В стороне от чего?

– Трудно сказать. Ничего особенного не происходило. В пересказе это звучит ерундой, честное слово! Подумаешь, королева класса наградила прозвищами всех одноклассников. Пустяки же. Или высмеивала какого-нибудь бедолагу, когда того вызывали к доске… Ничего выходящего за рамки обычных школьных склок.

– Точно? – муж нахмурился.

Маша кивнула. Надеюсь, хотя бы кивок выйдет убедительным, подумала она. Ту старую историю ворошить не станем, ведь в ней, если подумать, действительно не было ничего ужасающего.

– Правда, был один странный эпизод… – вспомнила она, торопясь перевести разговор. – Не со мной, с другой девочкой. В одиннадцатом классе. Но я провалялась с ангиной, так что все пропустила. А когда вернулась в школу, у меня не было никакого желания все это ворошить.

…Их большой, чистый, светлый класс с бородатыми ликами Толстого, Достоевского и Тургенева на стенах… Запах мела. На подоконнике алеет декабрист. Белка, Белла Шверник, выбегает навстречу с вытаращенными глазами:

– Елина! Мы думали, ты умерла!

Кто-то из мальчиков улюлюкает, а добрый толстяк Ванеев улыбается ей украдкой. Краем глаза Маша замечает Юльку Зинчук, с очень короткой стрижкой, выкрашенной в какой-то нелепый грязно-желтый цвет. Губанова, жующая неизменный бутерброд, мычит что-то приветственное. И тут Рогозина, встряхнув золотыми кудрями, спрыгивает с подоконника и идет навстречу Маше – прелестная, как Бэкки Тэтчер, с этими прозрачными зелеными глазами, в белоснежной кружевной блузке с жабо, такой восхитительно несовременной, что сразу становится ясно: последний писк моды.

Держи лицо, приказывает себе Маша, держи лицо – а внутри все ухает куда-то вниз и падает, падает, падает…

– Дети, Куклачев вернулся! – голос у Светки пока расслабленный и ленивый.

– Ты привел с собой котиков, дядя клоун?

Докопается, понимает Маша, все-таки она докопается до меня. Маша молчит, и молчание, как волна, разбегается от нее. Сначала перестают болтать Кувалда с Савушкиной. Стихает Белка Шверник. На задней парте, где Лушко с Гриневичем рисуют голых баб, обрывается коллективное ржание и наступает выжидательная тишина.

– Ты что, пришел без котиков? – Светкин голос по-прежнему издевательски нежен. – На фига ты вообще тогда приперся?

Тишина.

– Почему я никогда не смеюсь на твоих выступлениях, а?

– Потому что у тебя нет чувства юмора? – не выдерживает Маша.

Общий, почти неслышный вздох проносится по классу. Елиной полагалось смиренно получить свою порцию издевок и безропотно поникнуть.

Светка окидывает Машу таким взглядом, будто снимает мерку для гроба. Из голоса начисто пропадает ленца. Теперь им можно вскрывать консервные банки.

– Дядя Куклачев, ты идиот?

Врежу, понимает Маша, я ей сейчас врежу. Господи, как обидно – дотянуть до одиннадцатого класса и сорваться на финишной прямой. Она ведь только этого и ждет!

В голове сильными толчками пульсирует кровь. «Бей! – приказывает внутренний голос. – Ударь ее – и на этом все закончится!»

Маша шагает вперед, сжав кулаки, как вдруг толстяк Ванеев громко и очень убедительно мяукает с третьей парты.

Все вздрагивают от неожиданности.

– Хочешь, я буду твоим котиком, Манечка? – ухмыляется он.

– Хочу, Митенька, – в тон ему отвечает Маша.

– А ты меня не кастрируешь, Манечка? – пугается Ванеев.

Все смеются. Рогозина после паузы тоже начинает смеяться – кудри сверкают на солнце, когда она запрокидывает голову, – и Маша понимает, что на этот раз пронесло.

– …Машка!

Она вздрогнула и непонимающе взглянула на мужа.

– Кличка, спрашиваю, какая у тебя была? Ты сказала, она всех наградила кличками.

– А, да… – Маша аккуратно свернула письмо и спрятала в конверт. – Меня прозвали Куклачевым.

Сергей фыркнул от неожиданности.

– Это еще почему?

– Из-за волос. Ну, понимаешь, рыжая – значит, клоун. Клоун – значит, Куклачев.

– А-а-а! Ну и глупость.

– Глупость, ага, – согласилась она. – Знаешь, что мне больше всего не нравится в этом письме?

– М-м?

– Мой почтовый адрес на конверте. Я никогда не давала его ни Рогозиной, ни кому-то еще из нашего класса.

– Откуда же она его узнала? – заинтересовался Сергей.

– Вот именно. Откуда?

В дверь туалета постучали – довольно бесцеремонно.

– Эй, у тебя там все в порядке?

Матильда оторвала взгляд от теста, на который она таращилась последние пять минут.

– Да, Наташ, – откликнулась она. – Извини! Скоро выйду.

Две полоски. Две полоски. Две полоски.

Вот же черт!

Адски захотелось курить. Но последнюю в своей жизни сигарету Матильда затушила во дворике женской консультации, когда узнала о первой беременности.

Вернее было бы сказать, не узнала, а подтвердила. Всех своих детей она чувствовала еще до того, как врачи сообщали: вы, Губанова, беременны. И в этот раз ее тоже покалывало знакомое ощущение, но Матильда умела виртуозно забалтывать саму себя. Невозможно, говорила она, мы предохранялись так тщательно!

Нате ваше «тщательно». Получите посылочку от аиста с капустой.

– И распишитесь! – пробормотала Матильда, пряча тест в сумку.

Она поправила лифчик, мужественно сдерживавший напор ее плоти единственным крючком (два других оторвались, пав в неравной борьбе), одернула блузку. Подумав, подвела губы помадой отчаянно-кумачового цвета: словно флаг поднимала, собираясь в атаку.

И храбро вышла из туалета.

– Тебе спортом надо заняться, – сообщила Наташка, хрустя галетой. – Тогда запоров не будет.

Матильда покраснела. Подруга твердо стояла на позиции «что естественно, то не постыдно», прямым текстом комментируя все физиологические процессы своего и посторонних организмов.

– Заодно и фигура появится… – Наташа скептически оглядела Матильдины телеса. – Когда-нибудь. Ты глянь на меня! О! О!

Она продемонстрировала пресс и бицепсы. Гладкая, мелкая, сухая, как саранча.

– Нат, у тебя в доме кто живет? – миролюбиво поинтересовалась Матильда.

– Ты же знаешь: хомяк.

– А у меня – четыре оглоеда и муж. Какой спорт?

– Дети – цветы жизни! – провозгласила Наталья.

– Угу. А я компост, из которого они произрастают.

– Мотя!

– А компост, он какой? – упрямо продолжала Матильда. – Правильно: жирный! Так что я устроена в соответствии с природным замыслом.