Правда и другая ложь - Саша Аранго

Роман начался сразу, с первой встречи. Генри не пришлось напрягаться, выставляться, ухаживать; ему вообще не пришлось ничего делать, потому что Бетти считала его гением. Поэтому ей нисколько не мешал тот факт, что он был женат и не хотел детей. Ничего страшного, это был всего лишь вопрос времени. Она давно ждала такого, как Генри, – Бетти говорила об этом вполне откровенно. По ее мнению, большинству мужчин не хватает величия. Один Бог знал, правда, что она имела в виду.

Между тем Бетти была главным редактором издательского дома Мореани. Начинала она помощником в отделе книжной торговли, но считала, что эта работа не соответствует ее квалификации выпускницы литературного факультета. Семинары были невероятно скучны, и Бетти раскаивалась в том, что не послушалась родителей и не пошла на юридический факультет. Но, несмотря на квалификацию, профессиональный рост задерживался, так как в издательстве не было подходящих вакансий. Во время обеденных перерывов она ходила по редакциям, чтобы взять там что-нибудь почитать. Однажды она просто со скуки взяла из стопки присланных, но невостребованных рукописей какой-то текст Генри, чтобы было что почитать в столовой. Генри послал в издательство текст как книгу, без всяких комментариев и сопроводительного письма, чтобы сэкономить на почтовых расходах. Впрочем, Генри был тогда очень стеснен в средствах.

Бетти прочитала тридцать страниц и забыла о еде. Она вышла из столовой и поднялась на четвертый этаж, в кабинет основателя издательства Клауса Мореани, где бесцеремонно вырвала его из послеобеденной дремоты. Через четыре часа Мореани лично звонил Генри.

– Добрый день, это Клаус Мореани.

– В самом деле? Святые небеса!

– Вы написали нечто чудесное, на самом деле чудесное. Вы никому не продали права?

Генри их не продал. Первый роман, «Фрэнк Эллис», разошелся по миру в десяти миллионах экземпляров. Это был настоящий триллер – в нем было много насилия и мало миролюбия, – история аутиста, который стал полицейским, чтобы найти убийцу своей сестры. Первые сто тысяч экземпляров были распроданы и наверняка прочитаны в течение одного месяца. Прибыль от романа избавила издательство Мореани от банкротства. Сегодня, восемь лет спустя, Генри считался автором бестселлеров. Его романы были переведены на двадцать языков, он стал лауреатом множества премий и бог знает чего еще. За это время в издательстве вышли пять романов Генри. Все они были экранизированы и поставлены в театре. «Фрэнк Эллис» даже включили в школьную программу по литературе. Генри стал живым классиком. Все это время он оставался мужем Марты.

Кроме него самого, только она знала, что во всех этих романах Генри не написал ни строчки.

II

Генри часто задумывался о том, как бы прошла его жизнь, не встреть он Марту. На этот вопрос он всегда давал один и тот же ответ: его жизнь осталась бы такой же, какой она была до встречи с Мартой. Он остался бы совершенно незаметной личностью, не достиг бы ни благополучия, ни свободы, не ездил бы на итальянской спортивной машине, и никто в мире не знал бы его имени. Здесь Генри был перед собой абсолютно честен. Он остался бы никем – вещью для себя. Конечно, борьба за существование закаляет, недостаток вещей придает им ценность; деньги теряют свою значимость, когда их становится в избытке. Но разве скука и пресыщенность не достаточно приемлемая цена за благосостояние и роскошь, и разве скучать и ныть в богатстве – это не лучше, чем страдать от голода и плохих зубов? Не обязательно быть известным для того, чтобы стать счастливым, к тому же популярность часто путают со значительностью, но с тех пор как Генри вынырнул из тьмы безвестности на свет славы и популярности, он стал чувствовать себя намного комфортнее, чем раньше. Уже несколько лет он был озабочен исключительно сохранением статус-кво. Добиваться большего не стоило. Он оставался реалистом, хотя это и было скучно. Рукопись «Фрэнка Эллиса» стала случайной находкой. Генри обнаружил ее, завернутую в кулинарную бумагу, под чужой кроватью, когда, морщась от пульсирующей боли в левом виске, искал под кроватью пропавший куда-то левый носок. Надо было еще посмотреть, нельзя ли чем-нибудь поживиться в чужой квартире. Женщину, лежавшую рядом с ним, он видел первый раз в жизни и не испытывал ни малейшего желания с ней знакомиться. Он видел ее только от ступней до поросшего шелковистыми каштановыми волосами лобка. Печка остыла, в комнате было темно, пахло пылью и нехорошим дыханием. Пора было уходить.

Генри мучился от нестерпимой жажды – накануне он много выпил. Что ж, вчера был его тридцать шестой день рождения. Никто его не поздравил. Да и кто бы мог это сделать? У такого бродяги, как он, никогда не бывает настоящих друзей, а родители давно умерли.

У него не было ни своей квартиры, ни стабильного дохода, ни представления о том, что будет дальше. Да и зачем об этом думать? Будущее скрывается во мраке неизвестности; тот, кто говорит, что знает его, – лжец. Прошлое – это зыбкие воспоминания и сочинительство; истинно лишь настоящее, оно дает нам шанс, а потом исчезает, становясь прошлым. Гораздо больше, чем неизвестность, Генри мучили мысли о совести. Чтобы узнать о будущем, надо знать, что скажут о нем на его могиле. Что можно ждать от смерти и разложения? С этой точки зрения Генри рассматривал свою жизнь как сложный процесс, судить о котором будут только после его смерти. Но тому, кто не оставил после себя ничего, не надо волноваться о приговоре. Молчание противоречит человеческой природе. Этим предложением начиналась рукопись Марты. «Такую фразу мог бы сочинить и я сам», – подумалось Генри. Она была очень меткой, верной и одновременно простой. Он прочел следующее предложение, потом еще одно и забыл о левом носке. Он не стал убегать, даже не стал искать мелочь или что-нибудь ценное, чтобы купить себе еды.

С первого предложения ему стало казаться, что изложенная на бумаге история очень похожа на историю его собственной жизни. Он залпом прочитал всю рукопись, тихо переворачивая страницы, чтобы не разбудить похрапывающую рядом женщину. В плотном тексте не было ни одного исправления, ни опечаток, насколько он мог судить, ни одной лишней или недостающей запятой. Время от времени Генри отвлекался от чтения, чтобы рассмотреть спавшую женщину. Не встречались ли они раньше? Как, собственно говоря, ее звали? Называла ли она вообще свое имя? Женщина была неброской, с изящными руками и ногами и длинными ресницами, прикрывавшими закрытые глаза.

Когда после полудня Марта проснулась, Генри успел затопить печь, починить текущий кран, укрепить душ в ванной, убраться на кухне и пожарить яичницу. Он смазал стоявшую на кухонном столе пишущую машинку, а погнутый литерный рычаг разогнул на огне газовой плиты. Рукопись, завернутая в бумагу, снова лежала на своем прежнем месте. Сидя за столом, Марта с аппетитом уплетала яичницу.

Он предложил ей жить вместе. Марта ничего не ответила, что Генри расценил как согласие.

Они провели вместе весь день. Марта рассказала Генри, как он вел себя в предыдущую ночь, как жаловался, что ничего из себя не представляет. Генри понимал, что это правда, хотя сам ничего не помнил.

Вечером они ели мороженое и гуляли в ботаническом саду. Генри рассказывал о себе. Он говорил о своем детстве, которое закончилось после того, как мать исчезла неизвестно куда, а отец свалился с лестницы. О годах, проведенных в детском приюте, Генри предпочел умолчать.

Марта слушала его, не перебивая и ни о чем не спрашивая. Когда они шли по оранжерее тропических растений, она взяла его за руку и даже положила голову ему на плечо. До тех пор Генри никому не рассказывал так подробно и правдиво о своей жизни. Он не упустил ничего существенного, ничего не приукрасил и ничего не придумал. То был счастливый вечер в ботаническом саду – первый из многих счастливых вечеров с Мартой.

В ту ночь они снова спали вместе в кровати Марты рядом с печкой. На этот раз Генри был трезв, заботлив и даже, пожалуй, застенчив. Марта же хранила полное спокойствие, лишь дыхание ее стало жарким и прерывистым. Потом, когда он уснул, Марта выскользнула из постели и уселась на кухне перед пишущей машинкой. Генри проснулся от стука литерного рычага. Машинка стучала ровно, с короткими паузами и точками. Потом раздавался звонок, извещавший о конце строки. Точка. Новая строчка, точка. Абзац. Свистящий шелест – она извлекала отпечатанную страницу из машинки. Скрежет – вставляла в нее новый лист. Так создается литература, подумалось тогда Генри. Стук машинки раздавался всю ночь до утра.

Наутро Генри отремонтировал кровать, сделал резиновую подставку для пишущей машинки, раздобыл два стула для кухни и рассверлил электрический счетчик, чтобы сэкономить на отоплении. После этого Генри задумался о том, как устроить быт, не имея начального капитала, и как у него это получится.