Я женщина терпеливая, но - Виталий Протов

Впрочем, знаю я цену всем этим «ой-ой-ой» и «а-а-а-а», прерываемым каким-то запредельным придыханием, и прочими криками. Кажется, вы все ходили в одну театральную школу. Только я-то знаю, где кончается игра и начинается правда. Я знаю, что правда была в тот момент, когда мой язык прошелся по твоему требовательно распахнутому для ласк бантику. Вот тут ты и в самом деле зашлась в крике, который рождался, казалось, не в твоем горле, а в твоем чреве. Вот тут твое тело свела такая судорога, что даже я поверил: да, это настоящее.

Я чувствую, когда твое тело откликается на мои ласки, а когда это делаешь ты сама, полагая, что твой партнер по соитию именно этого от тебя ждет и ты не имеешь права обмануть его ожидания. Но сегодня ты, кажется, сама чувственность. Я не ощущаю фальши в твоих движениях и стонах, а потому и сам стараюсь изо всех сил. Не скажу, что и я не получаю от этого удовольствия. Мой неугомонный друг выпрыгнул из штанов, как ванька-встанька, но вот уже несколько минут получает лишь случайные прикосновения твоих рук, которых ему пока хватает. Он терпеливый – подождет до поры. А вот умеешь ли ждать ты? Ты уже достаточно разогрета. Я знаю об этом не только по конвульсивным движениям твоего тела, но и по солоноватой влаге, которая остается на моем языке, когда я прикасаюсь его кончиком к самым чувствительным местам твоего распущенного бантика.

Ну, а теперь презерватив. Хотя мне-то он не нужен. Делаю это исключительно для тебя. «Самая опасная неделя», – так ты мне сказала два дня назад, и с тех пор я вот уже в который раз послушно надеваю эту чертову резинку, чтобы чего не вышло. Куда, кстати, я сунул этот проклятый пакетик? Наверное, в карман куртки.

Так и есть. Спешу назад – на твоем лице отрешенная улыбка, глаза полузакрыты, а рука ласкает те самые места, которые только что откликались на мои ласки. Вот, значит, как я тебя раскачал. Да, это и в самом деле неподдельное. Ты не можешь остановиться. Но остановиться могу я – вот здесь в ногах кровати, вроде бы и рядом с тобой, но в то же время не участник, а свидетель, наблюдатель, так сказать. И кстати, наблюдатель заинтересованный. А ты и не замечаешь меня, словно меня здесь и нет, словно я уже и не нужен тебе. Правда, твоя левая рука время от времени делает какие-то слепые движения – хочет меня поймать? Но там, где ты ищешь, меня нет. Я внизу, в ногах кровати. Отсюда мне видно все. Отсюда мне видно, как твои пальцы, сложившись вместе, сначала осторожно, словно прокладывая себе путь, ощупывают те места, что лежат вокруг входа в чувствилище.

А потом... Потом они уходят вглубь, и твое тело сотрясается от наслаждения или от недостатка наслаждения, которое могло бы быть полнее, будь это не пальцы, а кое-что более весомое. Твои гибкие длинные пальцы погружаются в это гнездышко и действуют там, как щупальца какого-то разумного животного. Я вижу, какой напряженной жизнью живут оставшиеся снаружи фаланги – они свидетельствуют о том, что пальцы там, внутри, делают свое дело, разглаживая складочки этого вместилища сладострастия.

Я наблюдаю за твоими манипуляциями с нескрываемым интересом. Знала бы ты, как я неравнодушен! Мой непоседливый друг готов ринуться в бой, но я охолаживаю его до поры. Уж больно любопытное зрелище открывается.

Ах, эти умные пальчики. Они знают свое дело. То замирают там в неизмеримой глубине, то выходят наружу и вибрируют, перебирают складочки наверху, чтобы через мгновение снова нырнуть вглубь, туда, где они сейчас нужнее всего, где твое ненасытное чрево требует присутствия какого-то раздражителя – не важно какого, лишь бы твердого, а еще лучше – умелого, такого, который знает, что нужно этим распаленным тканям, увлажненным страстью.

А вот нашлось дело и для твоей второй руки – кажется, тебе опять досаждает сосок, и ты его ловишь, как ловят муху, накрывая всей ладонью. Держи-держи – так он не сорвется с твоей груди, которая, когда ты лежишь, растекается и теряет форму? Но я-то знаю, какая она настоящая, какой она становится, стоит тебе принять вертикальное положение: словно спелые яблоки самого сочного и наливного сорта – припади губами к торчащему черенку и эта спелость прольется тебе в рот сладковатым и чуть горчащим вкусом.

Я чувствую, как распаляюсь все больше и больше, и мне стоит немалых усилий сдерживать себя. Но любопытство пока еще сильнее. К моему любопытству примешивается еще одно соображение (впрочем, это даже не соображение, а скорее подспудное желание, которое я еще даже не облек в слова) – меня возбуждают твои манипуляции. Я торчу (ха!) от них.

Так что там с твоим соском? Держи его крепче. Не пойму – это иллюзия или на самом деле: твоя ладонь на груди периодически подпрыгивает, словно пытающийся сорваться со своего седалища сосок ударяет по ней снизу. Наконец тебе это надоедает, и ты переходишь к другой тактике – теперь ты пытаешься смирить его ласками. Ты чуть касаешься его кончиками пальцев – а он, набухший и затвердевший, от этого начинает пульсировать еще сильнее. Что ему надо?

А что надо мне? Я уже сижу с ногами на кровати, расположившись точно в створе твоих раскинутых бедер. Это хороший наблюдательный пункт, уверяю тебя. Хотя, конечно, чтобы лучше видеть твой сосок и попытки его укрощения, нужно бы занять другое место, но тогда я утрачу очевидные преимущества, которые имею теперь.

Я сижу на кровати по-турецки. Вот только руки мне некуда девать – после того как я разорвал пакетик и положил извлеченное из него резиновое колечко где-то рядом с собой на помятую простыню, мои руки просто не находят себе места. Я бы с удовольствием ласкал тебя, но не хочу выдавать своего присутствия. Ведь тогда представление закончится, потому что это и не представление вовсе, а тайное действо, не предназначенное для посторонних глаз, даже если этот посторонний – тот самый человек, который вот уже на протяжении нескольких недель наведывается в самые твои интимные уголки. Поэтому я сижу, затаившись, словно кошка перед прыжком, выжидая удобного момента.

Я ловлю кайф, вот только руки и в самом деле у меня как неприкаянные. И вдруг я понимаю, что моя правая словно бы охолаживает моего рвущегося в бой скакуна. Охолаживает или распаляет еще сильнее? Он еще только готовится к гонке, а уже роняет пену... Не рухнет ли он замертво, так и не пустившись в скачку?

Смотри-ка, как тебя ломает! Трудно быть в двух местах одновременно, когда к тому же тело перестает слушаться и ведет себя непредсказуемо. Твоего внимания требует и обезумевший сосок, и та томящаяся пустотой часть твоего тела, которую я сейчас созерцаю во всей ее неприкрытой красе. Тело твое извивается змеей, и ты, пытаясь успеть и там, и тут, теперь вскрикиваешь уже, кажется, не от наслаждения, а от боли, потому что твоя рука во время этих маневров неестественно вывернулась, нарушив сладострастный ритм твоих движений. Но только на секунду. Потому что через мгновение на твое лицо вернулось это отсутствующе-сосредоточенное выражение, а ритм движений возобновился.

Но теперь появилось и что-то новенькое: когда твои пальцы ныряют в эту неизмеримую глубину, твои бедра непроизвольно смыкаются и начинают танец на месте, словно навинчиваясь на этот заменитель фаллоса в виде твоих тоненьких, гибких пальчиков. Этим пальчикам я вполне мог бы найти другое применение. Но пока я только наблюдатель. Меня распаляет твое желание. И я вдруг спрашиваю себя: а могу ли я дать тебе то, что даешь себе ты сама? Хотя твои пальчики и слишком тонки, хотя тебе и приходится разрываться на два фронта, я вижу, что твои руки знают тебя лучше, чем мои. Вот твоя левая принялась привинчивать на место обезумевший сосок. Разве я догадался бы, что для этого наступило время?

Черт, у меня самого с губ срывается какой-то непроизвольный стон. Кажется, моя рука слишком увлеклась охолаживанием моего жеребца. Он встал на дыбы и, похоже, скоро перестанет повиноваться ездоку.

Я вижу – что-то отвлекло тебя. Может быть, мой стон? Я вижу, как ты с трудом заставляешь себя открыть глаза. Но открыть глаза – слишком мало. Ведь нужно еще опустить зрачки, которые загнаны страстью куда-то под веки, а потом еще сфокусировать взгляд. Я чувствую, как из сладострастного тумана перед твоим взором начинают проступать очертания комнаты, а потом и мои. Ты начинаешь бормотать что-то бессвязное. «Сволочь! Скотина!» – слышу я неразборчивые слова.

Нет-нет, не могу с тобой согласиться. И вообще, где ты была раньше? Если уж тебя так преследуют эти страхи, поставь спиральку. Да и другие способы есть, помимо этой чертовой резинки. И тогда не нужно будет отвлекаться на всякие глупости.

Ну, ты уже успокоилась? А теперь оставь наконец свой проклятый сосок. Я сам им займусь, если тебе так надо. А для твоей руки я найду другое занятие. Дай мне ее сюда! И скорее! Скорее, черт тебя побери!