Неугомонные бездельники - Геннадий Михасенко

Чтобы не рисковать мячом, мы, как голуби, которым подмешали сесть, круто повернули и полетели в глубь двора, в другой конец, откуда нас тоже турнут наверняка, но хоть на лету потешимся!..

Против садика Ширминых был пятачок, где можно было бы попасоваться, но тут нам не только играть - останавливаться запрещалось, чтобы не соблазниться ранетками в садике Ширминых. И мы не останавливались - не запрета боялись, а овчарку Рэйку, которую при нашем появлении торопливо выводили на прогулку. А что касается ранеток, то пусть созреют, а там посмотрим.

Я свистнул, катнул мяч Борьке и заверещал в кулак, как в микрофон, подделываясь под гундосую вокзальную дикторшу, голос которой то и дело доносил до нас ветерок:

- Внимание! Внимание! Начинаем репортаж из двора "Пяти балбесов". Сегодня здесь встретились наши старые знакомые: Борис Чупрыгин и Юрий Бобкин. А я, Владимир Кудыкин, как дурак, бегу за ними с микрофоном... Вот мяч у Бориса. Этот худущий, жилистый балбес проходит по правому краю, бьет и тут же падает. Перелом ноги! Нет, все цело. Вот он вскакивает, грозит мне и мчится дальше. Малышня впереди хватает свои совки и удирает с дороги. Молодцы! Уважать надо старших!.. Вон бабка Перминова высыпала ведро золы у забора и скорей смываться. Молодец бабка! Уважать надо младших!.. Мяч у Бобкина. Он самый хилый из игроков, но самый крикливый и злой. Опаснейший момент - Бобкин врывается в штрафную зону Анечкиного крыльца. Трудно сказать, сколько помоев выплеснула Анечка на головы наших бомбардиров! Вот Бобкин оглядывается и сильно пасует Чупрыгину!.. Дур-рак!..

Пролетев мимо Борькиных рук, мяч упал в огород Анечки Жемякиной, этой свирепой и скорой на расправу тетки. Я опомнился первым, распахнул воротца и, перемахнув огуречную грядку, выхватил мяч из помидоров, чувствуя близкую беду.

И беда эта, в халате и мягких тапочках, легко и бесшумно выпорхнула из сеней и метнулась ко мне.

- Полундра, Гусь! Она с поварешкой! - предупредил Юрка. Гусем меня звали за длинную шею.

- Теть Ань, у вас дым из форточки! - попытался отвлечь ее Борька.

Но она и ухом не повела. Влетев в калитку, она раскинула руки и, покачивая поварешкой, уперлась в меня каким-то голодно-сумасшедшим взглядом, точно собиралась сварить меня и тут же выхлебать этой самой поварешкой. Я кинул мяч друзьям и попятился. Поняв, что живым я не сдамся и что борьба в огороде превратит его в кашу, Анечка бросилась за мячом. Но Юрка опередил ее и - наутек.

- Ах, ты, гад! - крякнула Анечка и - за ним.

Я выскочил из огорода, и мы с Борькой помчались следом, подбадривая Бобкина и освистывая Жемякину. Сухая и ногастая, в развевающемся халате, Анечка неслась за Юркой, как старая раскрыленная курица за цыпленком. Жадной пятерней она все ловила и ловила Юркину рубаху, но все не дотягивалась... Вдруг размахнулась и треснула Бобкина поварешкой по голове, как бы ставя точку на своей погоне.

Мы обежали Жемякину и весело затрясли Юрку, героя, спасителя мяча.

- Молоток! - сказал я. - Только пятки мелькали!

- Летел на первой космической, - мягко усмехнулся Борька. - А как обшивка, не пробита?

Юрка тронул макушку, тоже хотел усмехнуться, но губы больно искривились, и в глазах блеснули слезы. Я понял, что удар был нешуточный. Видя, что боль уже не скрыть, Юрка часто заморгал, потом вдруг сунул мне мяч, нагнулся, сгреб подвернувшиеся шлаковины и со всей силы пульнул их в Жемякину, крикнув:

- Вот тебе!.. Вот!

И, расходясь, начал хватать с земли что попало и швырять, швырять в Анечку, обзывая ее шимпанзе, пугалом и даже грозя придушить ее где-нибудь. В своих криках и угрозах Юрка бывал неудержим и страшен с непривычки. Ему все равно в такие минуты: кто перед ним, кто его слышит, что ему за это будет - прямо истерика. Он и нам закатывал подобные штучки-дрючки, но мы ему живо затыкали рот, а тут - пусть жарит.

- С кем это ты разговариваешь?.. С девчонкой? С подружкой?.. Бесстыжие хари! - начав с шепота, гаркнула Жемякина. На шум повысовывались жильцы. - Вы послушайте этих молокососов!.. Что притихли, а?.. Стыдно?.. А ну-ка, вспомните, на кого я похожа, а? Языки проглотили?

- Да, нет, - сказал Борька. - На шимпанзе.

- Вот, на шимпанзе! - вроде радостно подхватила Анечка. - Вы слышите?

Поднялся гвалт, как в магазине, когда лезут без очереди.

- Из этаких-то вот и растут фулиганы! - проскрипела бабка Перминова. В серой юбке до земли, в глухой кофте и в черном платке, заостренно, как клюв, торчавшем надо лбом, она походила на ворону. - Смотрю - летят антихристы. Ну, думаю, не к добру. Так и есть. Драть их надо, иродов!

- Бабушка, - спокойно сказал Борька, - мы же тебя в суд потащим за оскорбление пионеров!

Эх, что тут началось!

- Это вы-то пионеры?

- Да вас, балбесов нечесаных, на пушку к пионерам не подпустят! Галстуки-то позорить!

- Пионеры вот все с трубами да с флагами! А вы...

- И правда, выдрать бы их!

- Мало их дерут.

- То отец родной, а то тетка чужая штаны спустит. Небось, стыднее.

- А что, бабоньки, давай!

Возгласы летели в нас со всех сторон, и мы только поворачивались, как вратари, в какой-то дикой игре. Я чувствовал, что злость теток уже подтаяла, зато к ней примешалось озорство - возьмут поймают, спустят штаны и врежут. Мне аж лопатки свело при мысли о возможном позоре.

Надо смываться!

У нас было два убежища, тайное и явное. Тайное - это гараж, за огородами, в механических мастерских, куда мы пробирались украдкой, а явное - крыша. Вон она с рогами лестницы, у которой осталось лишь две самые верхние поперечины, для кошек.

- На крышу! - скомандовал я и, мотая головой на сто восемьдесят градусов, прокричал: - Живоглоты!.. Чтоб вам провалиться вместе с огородами!

И мы бросились к воротам.

С улицы вдоль домов тянулись палисадники. Из-за вечной тени трава там почти не росла, только кусты, да и то чахлые, и лишь местами, куда искоса заглядывало солнце, они зеленой пеной лезли через забор. Тополя - вот кто хозяйничал в палисадниках. Могучие, часто посаженные, они взметывали свои шапищи высоко над крышами и сливались там в сплошную гряду. По длинной и толстой ветке одного из тополей мы, как циркачи, перебирались на наш Остров Свободы.

Сюда мы и прибежали, к тополю-спасителю. Мне показалось, что ветка дрогнула, как будто тополь хотел наклонить ее, точно слон хобот, чтобы подсадить нас. Но и без этого мы вскоре сидели уже на коньке и яростно колотили пятками гулкое железное покрытие. Бум-бум-бум - гудел Остров Свободы, гудел дерзко и вызывающе. Бум-бум!.. Возьмите нас тут! Помечитесь, как лисы у винограда. Бум!..

Вдруг все это мне мигом опротивело. Я тихо опустил занесенную для удара ногу и глянул на друзей - они, самозабвенно прикрыв глаза, лупили и лупили. Их рожи показались мне такими же постылыми, как и рожи Анечки, бабки Перминовой и тети Шуры-парикмахерши. Я отвернулся и прижался спиной к печной трубе. Она была теплой, крыша - раскаленной, воздух - душным, в голове - жар. И мозг как будто спекся в лепешку.

Внизу топорщилась огородная зелень, среди которой белели похожие на скворечники уборные. Эта зелень хоть и выделяла кислород, но начисто задушила нас. Бум-бум!.. А тут еще курятники, свинарники, дровяники. Колхоз, а не городской двор! Бум-бум!.. А живем почти в центре. Вон купол цирка, вон вокзал, а вон мелькает зеленая электричка за механическими мастерскими, где по-военному вспыхивают огни электросварки. Бум-бум!.. Вроде бы здорово, а вот, загнанные, избитые поварешками, отсиживаемся на крыше, а под нами шумят тетки, требуя управдома Лазорского и милицию. Бум-бум!..

Наклонившись, я вдруг свирепо крикнул в Юркино ухо:

- Хватит!

У Юрки чуть не выскочили глаза, как шарики из лопнувшего шарикоподшипника.

- Ты что, офонарел? - рявкнул он, опомнившись.

- Хватит!.. А то как двину, так и кувыркнешься отсюда!.. Барабанщики!

Юрка было взъярился, но я сполз к тополям и носком ботинка стал выскребать пыль из водосточного желоба. Рыжая и тяжелая, смешанная со ржавчиной, она поднималась и тут же оседала. Юрка с Борькой спустились ко мне. Юрка молча двинул меня локтем и пощупал макушку.

- Все еще больно? - спросил я примирительно.

- Фигня. Но я ей дам!..

- Ты, даватель, лучше вторые штаны поддень к вечеру - баня будет. Анечка раззвонит.

- Спорим, что она не пойдет жаловаться, - сказал Борька и с ленивой улыбкой протянул свою большую костлявую руку. - Боитесь?.. То-то. Если она пожалуется, мы покажем Юркину разбитую макушку, и неизвестно, кому больше попадет. Мы всех с макушкой обойдем.

Борька любил съязвить, но не сквозь зубы и без натужного хохота, как Юрка, а мягко, как будто пуховой подушкой ударит - хоть и растеряешься, но станет весело. Мне это нравилось. Он был умным, Борька, только его надо было понимать.

- Свою показывай! - окрысился Юрка, морщинисто собирая губы в щепоть и злюче блестя глазами.

- Моя целая.

- Могу разбить по блату, - и Юрка ехидно ощерился.