Идея фикс - Людмила Бояджиева

Сид пожал плечами:

— Бывает и хуже… В общем, я окончил школу и стал помогать дяде. Нет, нет! Он устроил меня учиться в художественную мастерскую, я помогал ему работать с глиной в свободное время… Честное слово, я тогда плохо понимал, что происходит! Я сам только пару раз попробовал затянуться, но все время таскал «посылки» парню из художественного отделения. Черные тубусы для рисовальных листов.

— Твой дядя приторговывал наркотой?

— Ну… Там все покуривали травку… Не знаю, было ли что-нибудь в его тубусах более серьезное. Мне больше нравилось рисовать. Без всяких глюков на холстах появлялись такие офигенные композиции! Дядя продавал их, выдавая за свои. Даже в журнале «Арт» была напечатана большая подборка, и в ней — три из семи картин мои!.

— Верю. А девушки? Ты ведь смазливый малый, хотя слишком «итальянистый», чтобы производить впечатление на миланских красоток. Здесь твой тип более оригинален.

— У меня была девушка, — неохотно признался Сид. — Эмми исполнилось пятнадцать. Мы твердо знали, что поженимся, как только позволит возраст. Она училась вокалу, а я рисовал с нее ангела… Потом… потом вышло совсем по-другому.

— Догадываюсь. Твой дядька соблазнил крошку.

— Это не имеет значения. — Сид наконец гордо откинулся в кресле и положил ногу на ногу. — Я ушел от него. Просто так — слонялся по городу до полуночи, сидел в метро среди прочего сброда. Сидел совсем тупо. Конечно, упился бы или кольнулся, но у меня не было денег даже на пачку крекеров. Пришел в себя на самом краю платформы. Смотрел на рельсы, они притягивали меня, а в тоннеле уже грохотал состав… Чья-то сильная рука схватила меня за плечо…

— Могли бы и подтолкнуть. На этот раз прикуп твой.

— Я пропущу эти годы… В общем, ничего интересного. Меня спас человек, впервые за последние десять лет попавший в метро. Он совершал ознакомительную прогулку. Хотел приглядеться, что и как. У него был гараж с десятью автомобилями и огромный парк вокруг замка… Я прожил в Castello Palatino три месяца… Потом пытался раскрутиться как художник, немного пел в ансамбле, путешествовал, работал в казино, на бензоколонке. В ремонтной мастерской.

— Во дворце оказалось несладко?

— Были свои проблемы. — Сид жестко взглянул на Арчи, давая понять, что не желает распространяться по этому поводу.

— Ладно, ладно! Я не лезу. Из своих семидесяти четырех я бы не выбрал и десятка, о которых хотелось бы рассказывать. Да еще — случайному встречному. Переходи плавно к настоящему моменту. И постарайся подчеркнуть свои достоинства. Ведь я намерен взять тебя в долю.

— Стрелять я не буду.

— С этим покончено. Нежно облобызав свою «беретту», я спрятал ее в самый дальний тайничок вместе с дорогими моему сердцу талисманами… Ты же взрослый парень, Сидней Кларк, многое повидал, сумеешь правильно сориентироваться. Я сделаю предложение, а ты решай — если не сойдемся, встанешь и уйдешь… Но я не могу рисковать, пока не узнаю, почему вчера вечером ты решил ограбить безобидного седовласого джентльмена. Конечно, у меня есть версии, но хотелось бы услышать объяснение от тебя лично.

— Хорошо. — Сид взглянул на потолок, явно давно не ремонтированный. — Излагаю: я знаю итальянский, французский, немного немецкий и польский. Рисую, пою, танцую, ворую, люблю гонять на мотоцикле и без ума от лошадей… Что касается морали — я полное ничтожество. Из меня выбили все представления о морали, вернее, я блевал нравственными принципами после каждого столкновения с реальностью… До чего ж противно изрыгать «благородство», «честность», «любовь»… — Сид нервно рассмеялся, показав безупречные зубы. — Наверно, я родился с этими атавистическими придатками — наследие родителей-гуманистов. Оно выходило из меня с кровью… Послушай, Арчи, забавная историйка, имеющая непосредственное отношение вот к этому. Он пощупал разбитый подбородок.

— В прошлом году я махнул с дружком в Гренато. Это такое местечко на берегу озера, где отдыхают приезжающие со всего света богатые дамы. Очень богатые и одинокие. Мой приятель Вашек танцевал один сезон в ресторане «Диско» и здорово подзаработал на романах с любвеобильными леди. Я поехал с намерением устроиться платным партнером в дансинге. Жиголо… «Вери бьютифул жиголо», — сказала мне очаровательная фрау, на которую я потратил целый вечер. Не знаю, может, Грета и годилась мне в бабушки, только такой породистой красоты я никогда не видел: нос с горбинкой, царственная седина, а глаза! Глубокие, маленькие, острые и синие… Я спросил, могу ли нарисовать ее портрет. Дама рассмеялась и пригласила меня к себе. Она занимала люкс в самом шикарном отеле…

В Германию я уехал вместе с Гретой. Она стала моей патронессой, подругой, любовницей, наверно, отчасти матерью, которой мне, как оказалось, очень не хватало. У вдовы имелся отличный особняк, а в нем — потрясающая библиотека. А еще — луга, конюшня и кабинет с окном, выходящим на реку… Наверно, я идиот, но однажды зимним вечером, проболтав с Гретой у камина о своей жизни, я разоткровенничался до самого донышка и, кажется, даже лил слезы. А потом поднялся в кабинет, сел за стол и положил перед собой чистый лист бумаги. Что-то буквально толкало меня под руку: «Пиши, пиши… Напишешь — полегчает». Не знаю, что это вышло — повесть, автобиография?.. Только там была одна правда, то, что я таскал в себе, не умея ни выразить, ни применить, ни понять… Грета была рада, что я засел у нее, не собираясь смотаться, не скучал и не рвался к молодежным тусовкам. Плохо ли — любовник целый день корпит в кабинете, а ночью в постели дает выход накопившейся энергии. И злости. У меня была поганая жизнь. И писал я погано.

— Я найду издателя, и ты станешь знаменитым, — шептала она мне, поощряя к литературным трудам. Я дал Грете прочитать пару глав. Она восторженно целовала мою руку и молила: «Продолжай»…

Наконец в самом начале марта мой шедевр был завершен. Грета передала его редактору, и однажды этот человек явился, чтобы обсудить прочитанное. Извини, Арчи, он чем-то смахивал на тебя. Того, вчерашнего, которому я ткнул под ребро свою «пушку». Очень солидный, очень сытый. Он умудрялся глядеть на меня свысока при росте 160. И противнейший голос с французским прононсом. Кроме того, этот тип пользовался ментоловым экстрактом, перебивая запах изо рта. Но не перебил, зато насквозь провонял ментолом.

— Конечно, издание этой рукописи обойдется вам недешево, фрау Хофман. Даже при небольшом тираже, — сообщил он моей покровительнице.

— Я готова оплатить расходы, Ганс, — улыбнулась Грета.

— Позвольте! — не выдержал я. — Кто кому должен платить? Гонорар получает автор.

— Вы путаете, молодой человек. Существует литература, которая может иметь коммерческий успех. Тогда, естественно, автор вправе рассчитывать на вознаграждение. Но это… — Он бросил на стол папку с моей рукописью. — Это произведение представляет сугубо личный интерес. Ведь вы писали про себя… — Он глянул на титульный лист. — Сидней Кларк?

— Про жизнь… — Я растерялся.

— Вам, вероятно, не больше 25. К чему так много психологии? Откуда столь мрачные краски и… ваш язык… Вы почему-то стремитесь казаться хуже, чем есть.

— Сидней — образованный и хорошо воспитанный молодой человек, — вмешалась Грета. — Его родители — журналисты. К тому же он очень начитан. Нельзя судить по первому опыту. Я тоже полагаю, что было бы значительно интересней писать на тему молодежи, о проблемах нового поколения, о любви… Я уже намекала об этом моему другу.

— О’кей. У меня есть тема, — охотно согласился я. — Красивенький жиголо живет на содержании скучной, тщеславной старухи. Как вам такой сюжет, господин редактор? — Схватив рукопись, я бросил ее в камин. Это выглядело чересчур эффектно…

— Значит, ты еще и писатель… — задумался Арчи.

— Надеюсь, более удачливый, чем певец и бандит…

— Ей было лет пятьдесят?

— Тридцать девять. Извини.

— Собственно, возраст — вещь довольно относительная. Бывают двадцатилетние старики. Или вот, — он распрямил плечи, — семидесятилетние мальчишки… Признаюсь, ты мне понравился, хотя и старался не пользоваться в автопортрете яркими красками. Последняя глава в твоем повествовании и в самом деле выглядит уныло: нелегко признавать себя глупцом и неудачником. Ведь после каждой переделки ты давал себе слово, что лучше подохнешь под забором, чем позволишь нагадить себе на голову еще раз. Увы… — Арчи с сожалением пожал плечами. — Умение подставляться, влипать в дрянные истории — это диагноз. Нельзя обвинять тех, кто использует простаков, прямо-таки рвущихся на крючок. Такова расстановка сил — хищники и жертвы… Ты удрал от фрау Хофман и попал к «хорошим ребятам». Твой новый дружок, этот Клиф, что взял у тебя сто баксов и попросил об услуге, — очередной «благодетель»? Опять возня с наркотой?