Наших дней дилижансы - Алексей Козлов

Волны

Телемачты, и волны то к ним, то от нихНад моей Атлантидою стонутПо дорогам страны от весны до весны,Погружая в свои баритоны.

От стены до стены, от песка до пескаПостоянно колеблется что-то —Мастерство скрипача, дирижёра рукаИ процентною ставкой частóты.

Чехарда президентов – священный устойС чередою политпотрясений,Я плыву над свободой как рифом, затоНезависим, стихами рассеян.

Колебания мнений и их амплитуд,Колебания биржи, погоды,На закате – процента спиртного во ртуИли птичьих помех на восходе.

Беспокойное поле, и я в нём пока —Колосок или вектор в сомненьи,И ползут, как диваны, над ним облака,Где и боги порой сатанеют.

Вписалось прошлое в тетради

Вписалось прошлое в тетради,Дождя копируя наклон,Что и рoвнял, и вправо ладил,А почерк, делая назло,

Скакал, резвясь, по лужам-кляксам,Ручьями на поля стекал.Его выравнивала в классахПедагогичная рука,

Воспоминаний чудный лепетУчилa уплощать до лжи,Чтоб помнить правильно о лете,А после – правильно про жизнь;

Не славить птиц, будивших клёны,И блеск осколочный росыВ траве, бутылочно-зелёной,Вовек не видевшей косы,

A лгать послушно и подкрышноО том, что главное – коса.«Переписать!» – как будто слышу.Когда б я мог переписать!

Всплакнём, декабрь

Всплакнём, декабрь, на брудершафт,Ты мне в друзья всегда покроен —Тебе ли пить не разрешатьПорой, когда редеют кроны?

И нам обычно по пути.Ты правь, а я – к тебе в пролётку.Пока в руках возницы стих,А не весло, и воздух в лёгких

Не остудился до нуля,Потом безвыдохно зашкалил,Вези в январь, до февраляВ санях с январским выпью шкалик.

Даст бог, доскачем до весны —До той воскресности недели,Когда и днём приходят сны,Стеля подснежники постелью,

A полночь катит по землеАпрельской разбитной кибиткой.Но вверх ли мне на склоне лет,Где жаром полдня быть убитым?

Что можно в полдень написать,Когда сникают гривы клёнов,И влага пота в волосахСтекает через лоб солёно?

Не горькое тепло слезы,А охлаждение для кожи…Возница, в лето не вези,Я в мае выйду у подножья.

Выздоровление дня

У дня был жар иГлубокий обморок,И пахли иодомГрибы у заводи,В ней отражаласьСимптомом облачность,Дразня исходом,Известным загодя.

Ничто не лечит,Как кризис на́ небеИ непогодаС дождём отчаянным,Чьи ветви хлещут —Вернуть в сознание,Что то уходит,То возвращается.

Следы затрещинЩекам оконным иГубам карнизовОстались листьями,А ливень лечит,Но где-то около —Ушёл на вызовТропинкой склизкою.

Гром под сурдинкой,Как эхо, медленный,Он обесточен,Поник на корточках.И солнце в дымке,Как тазик, медное.Сквозняк охочеВскрывает форточку.

Диагноз – лето,В поту простынки, ноУже конечно —Выздоровление.И дует ветерНа заводь стылую —Обжёгся в спешкеЧаями летними.

Ген творчества

Плохие картины обра́млены, зряГрамматикой блещут плохие стихи,Но истинный мастер, и слух потеряв,Напишет бессмертное для неглухих.

Познав до конца инструмент ремесла —Перо ли, резец ли, а может, смычок,Умелый ремесленник вовсе не слаб,Но, кроме уменья, есть что-то ещё.

Какое-то чувство из области той,Административно лежащей в мозгу —В стране Вдохновении вечной святой,У моря Прекрасного на берегу.

У генного кода отрезком строкиВстречается ген для резца и пера,И если он там – автоген, словно кисть,На стали рисует шедевр-пастораль.

Глаза

1.

Слепцы слепых уверенно ведут.Тасуются дороги, времена.Пророк, шаман, продюсер и колдунМеняют чин, погоны, имена.

И, бельмами пугая белый свет,В припадках раздувают пузыри,Что лопаются бредом в голове.Блажен незрячий, ибо не узрит.

Он с наслажденьем выключит глаза,Ныряя в то, что полночи темней,Где всё желанней – это кинозалС проектором для ласковых теней,

Где мудрый и решительный отец,Заботливая, любящая матьИ справедливость, и горит в огнеСосед – он отказался понимать.

Не титры вверх, а тьма струится вниз,Как чёрное – на зеркало души,Которая не хочет толкотниИ к выходу заранее спешит.

Потёмки, транспорт, повезёт – такси,Пoтёмкина деревни, города…Но верь, и бойся, и всегда проси —И «Продолженье следует» всегда.

2.

Бывает, что глаза не хорошиДля света и прицельности стрельбы.Пока наряд последний не пошит —Сменить очки. Увидеть, может быть,

Прищурясь, в зеркалах всего себяСтрокою, что придумал окулист, —И как прочтётся, правдой теребя,Перенести диагнозом на лист.

Пока зрачки, белки не выел грунт,Не залепила смертная тоска,Ещё душа – как шарик на ветру,А ниточка не толще волоска.

Глядя на спящего внука

Они так спят – иконой в потолок.Побелка для младенца – это небо,Где две звезды и голос – первый бог,Который – только молоко и нежность.

Они желанны рту, что пище дняНазвания назначит много позже.Слова не портят, но они разнятТо, в чём по смыслу разница ничтожна —

Любовь и матерь, Бог и молоко,Глаза и звёзды, потолок и небо.Что было цельным, делится легко,Ничтожит быль и превращает в небыль.

Мой внук уснул. И сны его пустыПока, а может, нет, но только этоНикто не знает. Как ничтожно ты,Воображение убогое поэта!

Оставь сейчас, лети стремглав вперёд —Во все «потом», где я уже недвижим,И лишь стихотворение живёт,Которое глазами внука вижу.

Госпитальная живопись

И снова зимняя картинаВисит оконно на стене.Сонливость белой паутинойОпять внутри, опять вовне.

Пошло немало белой кистиНа потолок, окно и двор,А мой халат, слегка пятнистый —Вполне под вирусную хворь.

По циферблату регулярноПарует чайник на плитеИ к мёду в баночке янтарной,И к слову hospitalité*.

Предполагая госпитальность,Гигиеничен белый цвет,И белый свет в окошке спальни,Как медик, в белое одет —

Усталый взгляд диагностичен.Скажите, доктор, есть ли шанс?На то, что не узнаем лично,Посмотрим снизу, не дыша.

И мысли – спутанной куделью,Безделье для веретена,И дни сопливого бездельяУ живописного окна.

* Гостеприимность (фр.). (Прим. А.К.)

Давление

Температура падает помалу,А с ней – давленье беззащитных жертв.Оно уже в крови, как в зажигалке —Не прикурить и строчку не зажечь.

Как ненавистен фронт, когда погодаНа карте представляется войнойСо стрелами ветров и их заходовВо фланги к овладению страной.

К закланью жертва вздыбит чёрный зонтик,Затянет шарф, упрёт кенчонку в бровьВ коротких перебежках к горизонту.Ho нет спасенья в станции метро —

Блиндажность, в три наката пепси с кокой,И поезд-тромб срывает свою жестьВ тоннель-аорту вместе с «No smoking».Не прикурить и строчку не зажечь.

Диез тюремного окна

Диез тюремного окнаВысок под потолком.Чтоб ночью не лишиться сна,Не думай высоко.

Представь, что жизнь – всегда тюрьма,Как приговор судьбы.Чтоб не сойти в тюрьме с ума,Решётку полюби.

Она – игра, она убьётВсё время на землеИ расчерти́т небесный сводДля крестиков, нолей,

Дaбы в острогах-городахИ деревнях не ныть,А всё нанизывать года —Как бусинки на нить,

А за последней – узелокПодвяжет челюсть дляМолчанья, чтоб в посмертный срокПожизненный не клясть.

Для памяти

Память – не полки архива опрятныеВ стойках годами под пыльными датами,Под номерами, под грифом «Приятное»Или «Навечно забыть».Это, скорее, домашняя каплица,Свечи оплывшие в восковых платьицах,Где образа бесконечные копятсяВеры, надежды, любви.

Вечер рождается, время наследуя,Лает, гуляя, собака соседа иМетит беседку, где ветер беседуетС жёлтою плетью плюща.Плющ, напрягаясь, теряя подробности,Шепчет, хрустя, про года сумасбродные,Где всё меню – это чай с бутербродами,И всё не так, как сейчас.

Вещи рассыпались как доказательства,Группа свидетелей тает предательски,Бьёт молотком по столу председатель иХмурится – был или нет?Есть только метрика, корочки, грамоты,«Не состоял», «Не имел», «Лишь в соцстранах был».И возникает сомнение странноеВ зале суда и во мне.

Для подкрепления памяти в будущемВсё запишу – о высоком и будничном.Ветер расскажет плющу (а кому ещё?Детям соседского пса?).Все показания будут утеряны,Будут эксперты ни в чём не уверены.Суд не найдёт ничего в «бухгалтерии»,Разве что «Жил и писал».

Дом без детей