Про жирафа Федю - Наталья Нусинова

– Я думаю, что мне колко лежать на ёлке! – перебил его Никанор.

– Не кричите, пожалуйста! – заорал Гриша.

Потом он вспомнил, что в таких случаях говорила бабушка, и добавил: – Незачем ссориться из-за всякой ерунды!

Оба дедушки тут же смолкли.

– Ой! – сказала Глаша. – Смотрите!

Все обернулись. И увидели измазанную кремом мордочку Линды. Линда с удовольствием ела торт.

– Линда! – в один голос завопили Максимилиан и Никанор.

А Глаша пожала плечами:

– Ну, как это? Прямо из коробки…

Тогда Гриша сунул палец в кремовую розу и быстро облизал его.

Глаша чуть подумала и отломила кусочек шоколадной надписи «С Новым го…».

Никанор схватил цукатный лепесток.

А Максимилиан высвободил наконец свою длинную ногу, встал на четвереньки, обиженно посмотрел на то, что осталось от торта, и тоже залез в него пальцем. И как раз удачно! Потому что подцепил грецкий орех.

– Это СЧАСТЛИВЫЙ БОБ! – сказал Никанор. – Мелинда засунула его в торт и сказала, что, кому он достанется, у того будет удачный год! И надо же! Всегда ты! Везунчик!

Довольный Максимилиан засмеялся, сунул орех в рот, раскусил и схватился за щёку.

Все испугались.

Максимилиан встал во весь рост – бледный, но решительный.

– Кфабит! – сказал он, еле ворочая языком. – Фопа забяться фебом! Фубим окобачифать ёлку. Нефем её фипить на пуфню, фопы не муфобить офипками!

Все поняли, что это значит: «Хватит! Пора заняться делом! Будем укорачивать ёлку. Несём её пилить на кухню, чтобы не мусорить опилками!»

Никанор кивнул, двое дедушек подняли и понесли ёлку, а Гриша и Глаша – вещи и подарки.

Линда тащила за ними торт.

Придя на кухню, дедушка Максимилиан первым делом взял газету и расстелил её на табуретке. Потом он положил на табуретку конец ёлки и сказал:

– Бу, фабайте фиду!

Все молча переглянулись.

Не то чтобы они не поняли, что дед сказал: «Ну, давайте пилу!»

Просто не знали, где её взять.

– А где у вас пила? – спросил Никанор.

– Фида! Бот зэ фида! Бот! – рассердился Максимилиан.

И показал на хлебницу. Рядом с ней лежал большой зубчатый нож.

– Так он же для хлеба! Ой!.. А это кто?

Никанор увидел гуся, который уже немного оттаял в своем тазу – ножки и крылышки у него больше не прижимались к животу, а смешно оттопыривались.

– Это гусь! – сказал Гриша.

– Марокканский, – прошептала Глаша. – Пупырчатый!

Никанор был потрясён.

– Надо же! Какой здоровый! А где вы его взяли?

– Дедушка купил! – сказал Гриша.

Максимилиан выпятил грудь и гордо кивнул.

– Никогда ещё не видал таких больших гусей! – признался Никанор. – А почему у него щетина? Он что, плохо ощипан?

Максимилиан в упор посмотрел на брата. Глаза его метали молнии, а кадык на щетинистой шее ходил вверх и вниз. От гнева он забыл про прикушенную щёку – и сразу заговорил как ни в чём не бывало. У него даже прорезалось красноречие!

– Достопочтенный брат мой! – сказал Максимилиан. – Если уж среди нас и найдётся кто-то, кто был недостаточно хорошо ощипан, то это не марокканский гусь! Отнюдь! Сожалею, дорогой Никанор, что недощипал и недоощипал кое-кого ещё в детстве. Был бы сейчас этот кто-то голеньким и гладеньким и не задавал глупых вопросов!

Максимилиан удовлетворённо провёл рукой по коротко стриженной голове и закончил речь красивой фразой:

– Да будет тебе известно, мой бедный Никанор, что марокканцы запекают своих гусей в горячем песке, а при запекании гуси испускают жир (тут Максимилиан слегка застонал), который вместе с песком и гусиным пухом образует корочку. Потом марокканцы сдирают её, как шкурку с банана, и вовсю наслаждаются сочной печёной гусятиной!

Дедушка Максимилиан поднял палец вверх, ожидая рукоплесканий, которыми всегда завершались его лекции в университете, но Никанор только кивнул головой с остатками некогда богатой шевелюры, примирительно улыбнулся и сказал:

– Вот оно что! Значит, это у него перья на лапках! А я-то думал – копытца!

Максимилиан не удостоил брата ответом, только снисходительно пожал плечами, покрепче прижал коленом ёлку к табурету и принялся пилить верхушку хлебным ножом.

А Никанор достал из футляра флейту и стал играть – и сразу все, как всегда, подумали: какой же он замечательный музыкант!

Так они и сидели на кухне: Никанор выводил на флейте чу́дную мелодию, Максимилиан пилил ёлку, Гриша дремал, а Линда ела торт, она уже проделала в нём нору и углубилась в неё так глубоко, что наружу торчали только попа, упёртые в пол задние лапы и дрожащий от напряжения хвост.

А Глаша просто смотрела на всех.

Вдруг она тихо сказала: «Ой!»

И показала на гуся.

Оказалось, гусь совсем разморозился и, блаженно прикрыв глаза, сидит в своём синем тазу, свесив вниз четыре тонкие жёлтые ноги с аккуратными розовыми копытцами, да к тому же раскачивается из стороны в сторону и шевелит в такт музыке длинной пятнистой шеей.

– Он не гусь! – догадался Гриша. – Он змея!

– Она Змий! – прошептал Максимилиан.

Никанор опустил флейту.

А Глаша взяла из вазы яблоко.

Тут гусь недовольно зевнул, с трудом приоткрыл веки, обвёл кухню сонным взглядом, а потом вдруг резко мотнул головой, пряданул ушами и тряхнул небольшими рожками.

Никанор охнул и перекрестился:

– И рога, и копытца! И никаких крыльев!

Уставившись на гуся, Максимилиан всё быстрее пилил ёлку хлебным ножом.

Гусь встряхнулся и, кряхтя, попробовал вылезти из таза.

Никанор упал в обморок.

Максимилиан всё пилил и пилил, но глаза у него были странные.

Гусь покачал ногой и – дзинь! – ударил копытом о край железного таза.

Максимилиан – бах! – и тоже упал в обморок.

Отпиленный кусок табуретки – бум! – и упал на пол.

– Ой! – вскрикнула Глаша.

– Но ёлку он всё-таки укоротил! – сказал Гриша.

Глаша подняла с пола еловую веточку.

Глава третья

Федя хочет пить

Когда Элеонора вошла на кухню, она увидела странную картину.

Стоя на распиленной табуретке, Глаша поливает дедушек водой из цветочной лейки, чтобы привести их в чувство. Размороженный гусь, вытягивая длинную шею и чмокая толстыми губами, пытается поймать струю воды и при этом издаёт какие-то звуки, но не гогочет и даже не шипит, а скорее фырчит и фыркает. А Гриша с трудом удерживает раздувшуюся от торта Линду, которая, борясь с изжогой, рычит на гуся и из последних сил пытается сделать охотничью стойку.

Элеонора не выдержала.

– Почему вы позволили собаке столько сладкого? – возмутилась она, глядя на остатки торта. – И дайте уже наконец гусю попить! Вы что, не слышите, как он фыркает от жажды? Он потерял много влаги! Терпеть не могу, когда мучают гусей – особенно перед Новым годом!

Глаша сунула лейку в рот гусю и сказала:

– Пей, Ф-ф-федечка!

Гусь фыркнул, вытянул шею и стал жадно пить.

Максимилиан и Никанор пришли в себя и изумлённо смотрели, как он всхлюпывает и сопит, от нетерпения болтая всеми четырьмя ногами, шевеля ушами и обливаясь водой.

– Знаешь, Максимилиан, – задумчиво сказал Никанор, – мне кажется, что твой рождественский ужин и сам не прочь поужинать! Ты всё ещё собираешься его зажарить?

Гусь поперхнулся, и Глаша слегка постучала его по длинной шее.

– Вообще-то хотелось бы… – неуверенно ответил Макимилиан. – Я таких гусей ещё не пробовал. Но, мне кажется, он просто не согласится… И потом, я уже теперь не уверен, что он съедобный… надо посмотреть в биологическом справочнике, что это за подвид… семейства гусиных… гусячьих… гусеобразных… наверное, в Африке…

Максимилиан запутался и смущённо замолчал.

– Да никакой он не гусь! – сказала Элеонора. – Вы что, не видите? Это же самый обыкновенный жираф!

– Фе-е-дя, – позвала Глаша и погладила жирафа. – Не бойся, тебя здесь никто не съест!

Гриша кивнул:

– Мы не позволим!

И жираф посмотрел на них – благодарно и доверчиво.

Пока все приходили в себя, бабушка подмела на кухне, отнесла укороченную ёлку в комнату, установила её, нарядила, разложила под ёлкой подарки и стала накрывать на стол.

– Хорошо, что Элеонора успела отдохнуть, – сказал Никанор, лёжа на диване. – Теперь у неё больше сил!

– Да, конечно, – ответил Максимилиан, удобно устроившийся в широком кресле. – Ты знаешь, Никанор, я вообще за разделение труда! Не люблю эксплуатацию! Элеонорочка, подай, пожалуйста, плед! Что-то мне зябко.

Но плед был уже занят. Свежеразмороженный жираф просто трясся от холода. Глаша и Гриша укутали его как могли – накрыли пледом, и шалью, и одеялом, но он всё дрожал и прижимался к Глаше своей длинной шеей. Ей он больше всех доверял – ведь она первая напоила его водой.

– Никуша, вы с нами встречаете Новый год? – спросила Элеонора.