Взмах кисти - Юлия Чернова

Мэй на мгновение опешила.

– Но я же говорю… Хочу извиниться. Я сожалею, что шумела наверху и помешала вам. Просто мы с Дигги…

– Ах, это, – перебил он так же нетерпеливо. – Меня не интересуют подробности. Сейчас вы мешаете мне еще больше. Уходите и впредь постарайтесь вести себя тихо.

– Конечно, конечно, – закивала Мэй. – Стены и перекрытия так тонки – не то, что топот – легкие шаги досаждают.

Он прекрасно понял намек – губы истончились еще больше, а худые щеки прямо-таки запали. Мэй осталась довольна: поквиталась за грубость. Рано оставшись без поддержки, она поставила за правило никогда не давать себя в обиду.

Теперь, когда чувство собственного достоинства было восстановлено, верх взяло прежнее любопытство. Мэй задержалась, чтобы продолжить беседу. Миролюбиво промолвила:

– Досадно, когда тебя прерывают на важном занятии. Я тоже…

– Очень досадно, – энергично подхватил он, – и, если позволите, я бы хотел…

Он взмахнул рукой, повелевая незваной гостье удалиться. Но теперь Мэй не сдвинули бы с места все жильцы пансиона вместе с вызванным им на помощь отрядом городской полиции.

– Еще раз! – выдохнула художница.

– Что? – он нырнул обратно в комнату и почти притворил дверь, но замер, удивленный ее словами.

– Отмахнитесь от меня еще раз, – потребовала Мэй.

Он был настолько озадачен, что возвратился на площадку.

– Повторите свой жест, – настаивала художница.

Он неуверенно повиновался.

– Не то, – запротестовала Мэй. – Вы словно дремлете и в полусне муху отгоняете. Вы должны так махнуть рукой, чтобы меня сдуло с площадки.

– Охотно! – оживился он.

Мэй добилась того, о чем просила. Ноги сами оторвались от пола и понесли ее прочь. Опомнилась она только у подножия лестницы. Остановилась, с трудом переводя дыхание. Нет, сосед не напугал ее. В его жесте не было ничего угрожающего. Просто… просто он отдал приказ. И этому приказу нельзя было не подчиниться – столько неистребимой силы и всесокрушающей воли вложил он в короткое движение.

Запрокинув голову, Мэй глянула в лестничный полет. Жилец с четвертого этажа перегнулся через перила.

– Довольны?

– Стойте! – завопила Мэй. – Подождите!

– Как? – удивился он. – Опять? Неужели я сплоховал? Следовало выкинуть вас на улицу?

– Нет! – Мэй взбегала по лестнице, прыгая через ступеньку. Боялась, что сосед захлопнет дверь перед ее носом. – Вы должны мне позировать! Понимаете, моя картина… Рэнди просто не создан для этой роли. Какой из него император и воитель? А мне нужно, слушайте, у меня пока нет денег, но две моих картины выставлены в лавке, их обязательно купят и тогда я…

– А, – в его тоне прорвалась откровенная насмешка. – Вы знаменитая художница… В будущем, конечно, – насмешка сменилась издевкой, он даже руками развел с преувеличенным восторгом. – Как посмотрю, эта обитель прямо напичкана гениями. Тут и знаменитый адвокат – без клиентов, известный врач – без пациентов, прославленные музыканты – без слушателей и…

– И вы, – ввернула Мэй.

Он потряс пальцем перед ее носом.

– Со мной все проще, дорогая. Ваш сосед не притязает на мировое признание. Напротив. Чем меньше мир досаждает мне, тем меньше я досаждаю миру.

– Но вы будете позировать? – жалобно протянула Мэй.

Он неопределенно повел подбородком – то ли соглашаясь, то ли отказываясь – и заперся в своей комнате. Мэй – обнадеженная и разочарованная одновременно – медленно побрела вниз.

И остановилась. На пути ее возвышалась хозяйка, прижимавшая к объемистой груди некогда пурпурную занавеску, впопыхах оброненную художницей. Вопль, всколыхнувший роскошные телеса хозяйки, показал, что в глубине души она – оперная примадонна.

– Ты все еще злишься?

Рэнди в очередной раз хватил молотком по непокорной двери.

– Конечно. Разве не заметила – я в страшном гневе.

– Смотри, не разнеси все вокруг. Нам нужно созидать, – Мэй распрямилась и бережно ощупала затекшую поясницу. Пожаловалась: – Эта краска совершенно не поддается.

– Еще бы! – присвистнул Рэнди. – Сама придумала состав, не так ли? Твои творения должны пережить века.

– Кто спорит? – отозвалась Мэй. – Но, похоже, бессмертие уготовано творениям Дигги.

Она сокрушенно оглядела полы, испещренные желтыми пятнами, и обратилась к виновнице:

– Дигги, ты неряха!

Рыжая кошка принялась демонстративно вылизываться, начисто отвергая приговор.

– Ладно, – сжалился Рэнди, проведя ладонью по разгоряченному лицу, отчего веснушки запылали еще ярче. – Я готов тебя простить, и в залог примирения берусь оттереть краску.

– Мой верный рыцарь, – возгласила Мэй, с чувством чмокнув брата в щеку.

– Только после чая, – уточнил Рэнди. – Нас ждут внизу.

– Неужели? – удивилась Мэй. – Хозяйка вряд ли по мне соскучилась, а больше по воскресеньям за столом никого не бывает.

– Нас ждет трава, незаслуженно именуемая чаем, и сухари, лживо называемые печеньем. Я не могу отвергнуть их призыв. Дигги, ты пожалуешь вниз?

Кошка спрыгнула на пол и, распушив хвост, гордо направилась к двери.

Столовая-гостиная-веранда пансиона была предметом особой гордости хозяйки. Вероятно, алые с золотом обои воплощали ее мечту об Оперном театре, как и мебель, обитая малиновым бархатом. От времени, правда, ткань слегка потускнела, залоснилась и украсилась многочисленными пятнами. Если постояльцы жаловались на грязь, хозяйка возмущенно пожимала роскошными плечами.

– Это бесценные реликвии. Малиновые подтеки на кресле, которые вас так раздражают, дорогая Мэй, оставила баронесса N, в те времена – крошка Нинетта. Она расплескала вино, узнав о кончине богатого дядюшки. А рыжие брызги на спинке дивана, что не дают покоя вам, милый Рэнди, принадлежат скульптору NN, приглашенному ныне изваять самого господина Министра. В давние дни NN не был избалован успехом и опрокинул соусник, узнав, что его «Вакханка с плющом» оценена в пять тысяч. Могу ли я извести память о столь важных господах? Утешайтесь тем, что я сохраню и ваши отпечатки. Вдруг и вы прославитесь?

…К удовольствию Мэй, гостиная была пуста. Хозяйка (как обычно, за день до взимания квартирной платы) вознамерилась побаловать себя, подкрепить силы и отправилась в кофейню на углу. А служанка не была такой простофилей, чтобы трудиться в отсутствие хозяйки.

Мэй сама извлекла из буфета простенькие чашки. Белые, украшенные мелкими кремовыми цветочками, эти чашки были отмечены печатью изящества, а потому художница прикасалась к ним с нежностью.

Налив чай и раскрошив печенье для Дигги, Мэй откинулась на испакащенную знаменитым NN спинку дивана.

Наступал самый покойный час дня. Над чашками поднимался пар, брат с Дигги дружно хрустели печеньем. Поскрипывали ступеньки – кто-то из постояльцев спускался по лестнице. Мэй невольно считала. Один пролет, второй, третий… Она выпрямилась и прислушалась внимательнее. Скрип-скрип-скрип… Хлопнула входная дверь.

Рэнди по-своему истолковал молчание сестры.

– Сломала зуб?

Она помотала головой и тихо отметила:

– Небывалое событие.

– Что? – Рэнди завертел головой. – К нам идет покупатель, его тугой кошелек звенит на весь дом? Он жаждет заполучить сразу десяток твоих картин?

– Не болтай глупости, – Мэй торопливо подошла к окну и осторожно приподняла краешек занавески.

– Конечно, у тебя – мечты, у меня – глупости, – обиделся Рэнди.

Не увидев ничего, кроме свежей листвы, художница вернулась к столу и попыталась надкусить печенье. Невнятно проговорила:

– Сосед с четвертого этажа вздумал прогуляться.

– Какую убогую жизнь мы ведем, – неожиданно разразился брат, – тебе не хватает впечатлений! Надо же, событие: жилец вышел на прогулку!

Мэй, уставшая сражаться с печеньем, окунула его в чай.

– К тому же, он не прихрамывал.

– Он что, калека?

– Утром шаги звучали так, будто он едва наступал на ногу. Слушай, оставь и мне печенья!

– А ты не зевай.

Спор разрешила Дигги, запрыгнув на стол и стащив последнюю печенюшку.

– Рэнди, скажи… Ты стал бы носить батистовые рубашки, живя в нашем пансионе? Нет, не то. Ты стал бы ютиться в нашем пансионе, если бы мог позволить себе носить батистовые рубашки?

Конец ознакомительного фрагмента.