Мудрость прощения. Доверительные беседы - Тензин Гьяцо

Потом он обратился к своей любимой теме:

— Мы должны приложить все усилия, чтобы взаимная привязанность между людьми стала крепче. Если мы выступаем против насилия и войны, то должны показать, что есть и другой путь — путь ненасилия. Представьте себе человечество в целом. Сегодняшняя действительность такова: весь мир подобен единому телу. Последствия случившегося в каком-нибудь отдаленном месте докатываются до тех мест, где живете вы. Видя в своем соседе врага и уничтожая его, по существу, вы уничтожаете самих себя. Наше будущее зависит от нашего глобального благополучия.

В этот момент все внимание толпы сосредоточилось на Далай Ламе. А тибетский фотограф, явно благоговеющий перед ним, шепнул мне:

— Ему не нужен телепромтер[4]. Он живой пример мудрости — мудрости, полностью соответствующей потребностям сегодняшнего мира.

Мне было интересно, задумывался ли когда-нибудь Далай Лама над тем, почему люди так тянутся к нему. И однажды я спросил его об этом.

— Позвольте задать вам глупый вопрос. — Глава Тибета сидел, как обычно скрестив ноги, в кресле, стоящем в углу зала для приемов резиденции в Дхарамсале. — Почему вы так популярны? Что неодолимо притягивает к вам стольких людей?

Обдумывая ответ, Далай Лама застыл в неподвижности. Он не отшутился, хотя я прекрасно понимал, что он вполне мог бы.

Наконец он заговорил:

— Не думаю, что я — воплощение сплошных достоинств. Ну, что-то хорошее во мне есть. У меня позитивное мышление. Иногда, конечно, я слегка раздражаюсь. Но в душе я никого не обвиняю, никогда ни о ком плохо не думаю. Наоборот, я пытаюсь лучше понять других. Уверен, другие важнее меня. Может быть, меня любят за доброе сердце. Но, думаю, поначалу люди просто испытывают любопытство. Хотя, возможно... Обычно, когда я встречаю кого-то впервые, этот кто-то для меня — не незнакомец. Я всегда чувствую: это просто другое человеческое существо. Ничего особенного. Такой же, как я.

Он потер пальцами щеки и продолжал:

— Под этой кожей то же естество, те же самые желания и эмоции. Я всегда стараюсь внушить другим ощущение счастья. И в итоге многие говорят обо мне что-нибудь хорошее. Хотя гораздо больше людей приходят просто потому, что их привлекает моя известность, — это вполне возможно.

Английский язык Далай Ламы своеобразен. Вначале, когда наша совместная работа над книгой только начиналась, мне было сложно понимать его; иногда он говорил настолько загадочно, что я терялся. Но в конце концов я привык к его манере изложения и теперь был совершенно очарован его обаянием и непосредственностью.

— Иногда люди, — сказал я, — даже не слыша ваших слов, всего лишь глядя на вас, испытывают душевное волнение. Почему?

— Я как-то обратил внимание на некоего певца или, может быть, актера, — ответил Далай Лама. — Когда он появлялся, люди чуть ли не рыдали, прыгали и кричали. Очень похоже.

И он подпрыгнул в кресле и несколько раз хлопнул в ладоши.

— Вы — как рок-звезда? — переспросил я.

— Да, — легко и спокойно согласился Далай Лама. — Но могут быть и другие причины. Мы верим в перевоплощения. Так что, возможно, тут дело в некой кармической связи, в чем-то более таинственном. — Он нахмурился, и взгляд его устремился вдаль. Мне показалось, он сам пытается разобраться в этом более тонком обосновании своей харизмы.

Он снял мантию и заново завернулся в нее.

—  Так  вот,  об  этом  таинственном  уровне.  Например,  у  некоторых  людей  появляются странные мечты, и, воплощаясь, мечты открывают перед ними новое будущее, новую жизнь, новые связи с другими людьми. — Он указал на меня. — Вот ваш случай. Каким-то образом нечто нежданно-негаданно привело вас сюда. То похищение в Афганистане. Не случись его, вы никогда бы здесь не оказались. И вы бы не познакомились со мною и вообще с тибетцами. Так что, я уверен, на все есть свои причины и обстоятельства. С точки зрения буддиста, могут существовать кармические связи, тянущиеся из прошлых жизней. Возможно, именно благодаря им множество людей сегодня ощущают тесную связь со мной.

Кстати, о «том похищении в Афганистане». В 1971 году, окончив колледж, я купил в Утрехте «фольксваген-кампер» и решил проехаться из Голландии в Индию. Я пересек Турцию и Иран и сделал полугодичную остановку в Афганистане — в этом прибежище добровольных маргиналов и потенциальных авантюристов.

И как раз тогда, когда эта «остановка» подходила к концу, меня вместе с двумя молодыми женщинами — Шерил из Нью-Йорка и Ритой из Мюнхена — похитили в Кабуле трое афганцев. Угрожая единственной винтовкой на троих, они заставили нас сесть в насквозь проржавевший автомобиль и привезли в какую-то деревушку в Гиндукуше. Через несколько дней мы сумели бежать — их автомобиль пошел юзом на серпантине и рухнул с горы.

Вскоре мы с Шерил решили отправиться в Индию. У этой жительницы Нью-Йорка было рекомендательное письмо к Далай Ламе, живущему в изгнании в Дхарамсале. Мы прямиком направились в живописное тибетское поселение. И всего через несколько дней удостоились аудиенции. Прохладным и пасмурным мартовским днем 1972 года я впервые встретился с духовным и светским главой тибетцев.

Судьба, карма — как ни назови. Да, Далай Лама был прав. Не окажись я жертвой похищения, я, конечно, не встретился бы с ним. И не было бы ни соавторства, ни вопросов о его харизме.

Далай Лама некоторое время молчал, размышляя.

— И потом, многим нравится мой смех, — сказал он наконец. — Но что такого необычного в этом смехе, что в этой улыбке, — я не знаю.

— О вашем смехе говорят многие, — подтвердил я, — и о вашем озорстве. Вам под семьдесят, а вы все еще любите шутить и не относитесь к себе серьезно.

— Во-первых, тибетцы, в основном, гораздо веселее меня, — сказал Далай Лама. — Несмотря на трудности, они всегда готовы посмеяться, повеселиться. Возьмите мою семью. Все мои братья, не считая Гльяло Тхондупа[5], такие, — сказал Далай Лама. — Наш старший брат, Норбу, всегда устраивает розыгрыши, всегда шутит. А тот, что ближе всех мне по возрасту, покойный Лобсанг Самтэн, отпускал весьма сальные шуточки, но ужасно уморительные. Да и я такой же. И самый младший, Тэндзин Чоэгьял; и младшая сестра, Джетсун Пема, да и покойная старшая сестра, все не слишком серьезные. И наша мама. И отец — вспыльчивый, но весельчак.

Что же касается меня, мой внутренний настрой сравнительно мирный. Мой разум почти не теряет равновесия в трудных ситуациях, даже от трагических новостей. На короткое время меня охватывает печаль, но надолго — никогда. На несколько минут или на несколько часов, затем это проходит. Так что обычно я реагирую как океан. На поверхности накатят и схлынут волны, но в глубине все остается спокойным.

 Однако люди, которым случается пообщаться с Далай Ламой, чувствуют, что он «не на шутку серьезен», как сказал мне архиепископ Десмонд Туту. Даже не до конца понимая почему, они поддаются его влиянию, притягиваются его безмерной человечностью. Возможно, источником энергии, которая буквально затопляет вас в присутствии Далай Ламы, является его духовность? Может быть, его легендарная сердечность — просто отражение его духовных достижений?

Тут нет однозначного ответа. Я знаю Далай Ламу уже три десятилетия. Он называет меня «старым другом». Последние несколько лет у меня появилась уникальная возможность прямого доступа к нему — на время работы над этой книгой. Я видел Далай Ламу вблизи, путешествовал с ним и проводил время в его доме. Трудно подобрать слова, чтобы хоть несколькими штрихами обрисовать его поразительную притягательность, не говоря уж о том, чтобы объяснить ее. Для этого нам пришлось бы осмыслить или хотя бы окинуть взглядом полувековую буддистскую практику Далай Ламы и его особые отношения с миром.

В основе его отношения к жизни — несколько основополагающих, но почти необъяснимых озарений. Не раз он говорил мне о взаимозависимости и пустоте — важнейших для него идеях. Я внимательно слушал и записывал. Должен признать, мне пришлось попотеть, чтобы уразуметь эти концепции. Но, став его тенью, проведя рядом с ним многие часы, я, кажется, сумел понять, какие качества определяют его личность. В глобальном смысле представления Далай Ламы сформированы принципами сострадания и отказа от насилия. А действия его обусловлены неослабным стремлением к прощению как способу разрешения конфликтов.

Одно я знаю наверняка: рядом с Далай Ламой мне хорошо. Знаю, что и другим людям хорошо в его присутствии. Наверное, мы чувствуем, что именно он плетет нить разговора. Тянемся к его необыкновенной внутренней чистоте. И она, как зеркало, отражающее свет, позволяет нам разглядеть свою собственную.

Десмонд Туту, его давний друг, должен был сказать все это о Далай Ламе, когда они вместе стояли на сцене перед четырнадцатитысячным собранием в Ванкувере, Канада. Несколько лет назад, когда я был в Сан-Франциско, ко мне подбежала женщина и очень тепло меня приветствовала. Она обратилась ко мне с такими словами: «Архиепископ Мандела, приветствую вас!» Это была типичная ситуация, когда одного человека принимают за другого.