Экстремист - Сергей Валяев

Полина также была полностью поглощена мыслями о будущем.

— Ты думаешь, у нас будет хорошо? — стаскивала с себя джинсы, когда мы, разумеется, прибыли домой.

— А почему должно быть плохо? — обнимал её. — У меня как штык.

— О, господи, я не про это, — закатывала глаза от возмущения. — Я о Третьей Мировой.

— Война херня, главное маневры, — не выдержал я. — Полина, пошли они все к еп`матери. Мы жили и будем жить. И назло всем скуем маленького.

— Какого маленького? Селихов! Ты сошел с ума, — всплеснула руками. Ты вообще меня любишь, как бабу, а не как личность.

— Полина, прекрати, — взревел я и цапнул молодое-наливное-нагое-брыкающе-взвизгивающее тело. — Я тебя люблю, как личность, а потом, как бабу, — солгал. — Честное слово!

— Да, милый?

— Да, милая.

— И я тебя люблю. Как личность.

— Да? — заскрежетал зубами. — Если когда-нибудь погибну, то от твоей непосредственности.

— А я от тебя!.. А-а-а-а-а-а-а!

Потом мы пообедали жареной картошечкой, колбаской, огурчиками и водочкой. Я неосторожно включил телевизор и мы узнали последние новости. Они были такие, что жена мгновенно умчалась в редакцию. А я остался с надеждой, что все-таки с Божьей помощью успел заслать маленького астронавта в недра чужой планеты. Потом уснул и спал без сновидений. Разбудил меня телефонный перезвон.

— Алекс, родной! — зарокотал голос Орехова. — Вернулся, сукин сын?

— А ты откуда знаешь, Вольдемар? — удивился я.

— Обижаешь, — смеялся полковник ФСБ. — Мы все знаем. С возвращеньицем, засранец.

— Сам такой, — огрызался я. — Вас одних нельзя оставить, тут же хрендя мировая начинается.

— Пахнет керосином, — согласился друг. — И очень пахнет.

— И что будем делать?

— Работать, товарищи.

— То есть?

— Надо встретиться, — сообщает мой боевой товарищ. — Место встречи изменить нельзя, — смеется. — Никитин и Резо-Хулио тебя найдут.

— Как они?

— Им война, что мать родна.

Я посмеялся: все на старых прочных местах. Кроме угрозы Третьей Мировой, ничего не изменилось — боевые друзья ждут меня и готовы принять участие в каком-нибудь феерическом дельце. А почему бы и нет? Сотрудник службы безопасности даже на дымящихся после атомного удара руинах остается сотрудником службы безопасности.

Итак, я возвращаюсь в клоаку политических страстишек, в суету сует, в мирок первичного накопления капитала и кровопускания. Возвращаюсь туда, где грязные воды рек тащат разбухшие, разъеденные золотыми рыбками трупы. Возвращаюсь туда, где удар в челюсть, пуля в лоб, ракетные залпы «Томагавками» лучший аргумент в споре. О путях развития, как родного отечества, так и всего мира.

…Что может дать час бреющего полета над темным пространством родины? Многое. Особенно, если это время прошло в дискуссиях с упоминанием нашей всеми любимой «матушки». Друзья-товарищи заехали за мной и мы рванули в Ливадию, где находилась моя старенькая дача, удобная во всех отношениях.

— Сашок, — лез с лобызаниями маленький и плюгавенький Резо по прозвищу Хулио. — Ты все такой же! У параши цвет лица меняется в лучшую сторону, да, Никитушка?

Сдержанный Никитин, похожий на чеховского учителя словестности, согласно кивал головой, улыбаясь мне, как тульский праздник на дне города.

Если бы я не знал своих товарищей, обиделся. А так лишь хлопнул крякающего Резо по загривку, заявив, что скоро мы все окажемся у параши мирового жандарма, роль которого нынче с успехом выполняет USA.

— Это точно, — согласились друзья. — Надо дать по сусалам любителю минета, а то дождемся от него большого привета и бомбы «А».

— Бомбы «А»? — не понял я.

— Атомной чушки, Алекс.

— А у нас что? Чушки кончились?

— Да, вроде нет.

— Тогда в чем дело?

Боевые приятели посмеялись: ещё один утопист, мечтающий сбить ядерными зарядами земной шарик с орбиты. Но делать что-то надо? А не лучше найти на Тверской молоткастенькую шлюшку и запустить её в USA-Белый дом, как это уже однажды случилось в истории дружбы двух народов.

— То есть вы хотите сказать, что соса Моника наш агент? — удивился я.

— А то, — самодовольно ответили приятели. — Контора работает.

Я не поверил. И зря. Оказывается, ныне знаменитую на всю планету губастенькую минетчицу удалось взять на прихват некой богатенькой мадам Мата Грунвальдберг, прибывшей якобы из Одессы-мамы. На самом деле Мата была наша Катенька Епцова из спецотдела «R», разрабатывающего самые деликатные международные проблемы.

— Ну вы, ребята, даете, — сказал я, когда узнал подробности операции «Овальный кабинет». — Теперь понятно, почему клиент звереет и готов весь мир разорвать на куски.

— Ты о чем, Селихов? — не поняли меня.

Я объяснил: сработано топорно. Думаю, ЦРУ доказало своему главнокомандующему, что его подставили, как папика на Тверской, подцепившего украинский AIDS. И теперь от обиды за излишнюю доверчивость он, Б.К., готов рвать и метать. И потом: ему никто не дает и не берет. Быть властелином мира и страдать от полового воздержания. Да проще развязать Третью Мировую, чем стать импотентом или онанистом.

— Алекс, ты всегда был экстремистом, — сказали на все это мои друзья. — И без тебя тошно. Лучше скажи, чем мы будем заниматься?

— А я откуда знаю? — удивился. — Орехов только намекает, а на что, я не понял.

— А ты всегда был тупой, — снова закрякал Хулио, маленький, повторюсь, плюгавенький и ужимками похожий на мультипликационного человечка неопределенной национальности.

— Сам такой, — находчиво отвечал, мелкими ударами зажимая приятеля в угол сидения; тот заблажил, прося пощады.

— Ну как дети, — заметил Никитин, крутящий баранку джипа. — Куда поворачивать, паразиты? Я забыл.

Мы ему напомнили — ором: туда, еп`мать, твою мать! И скоро за тонированными стеклами поплыла знакомая дачная местность. Ба! Скорее незнакомая. Я увидел построенные и строящиеся кирпичные хоромы. Было такое впечатление, что десяток удельных князьков решились обосноваться на прекрасном берегу Истры. Я выматерился: что за дела, господа? Народец давится жареной селедкой, а тут такой строительно-ударный шабаш?

— Саша, ты люмпен, — смеялись друзья. — У нас большие перемены. Чем лучше пэздишь, тем больше процветаешь. Вон, например, хоромы Тимура? Он же Чмо, он же Поц, он же Плохиш, он же Пятачок. Жирует, пидор, и в уст не дует. И таких, как он…

— Вот это сучье племя я бы зажарил на вселенской атомной коптилке, не без пафоса проговорил я. — Ничего, ещё не вечер, господа.

Впрочем, ошибался. Сгущались сумерки, они были сиреневые и пахли мятой, полынью и будущим теплом. Деревянный дом встречал нас черными окнами. Был построен в тридцатые годы и подарен моему деду наркомом НКВД Ежовым. Можно только догадываться за какие заслуги перед сталинской Родиной? В 1939 году дед был отправлен в дружескую тогда нам фашистскую Германию в качестве нелегала, где и пропал без вести. А дом остался, как память о том яростном и кровавом времени. И сохранился хорошо, несмотря на годы. Тем более Полина наведывалась сюда раз в неделю и поддерживала в нем жизнь.

Я растопил баньку — горький дымок закурился в глубину темнеющих небес. Что может быть лучше русской баньке, врачующей тело и душу. Друзья отхлестали меня березовыми веничками и так, что пять лет в зоне улетучились вместе с обжигающим паром. Потом мы сели под старую яблоню, где стоял рубленый когда-то мной столик, открыли две бутылки родной.

О чем могут говорить друзья после долгого молчания? Обо всем и ни о чем. И зачем говорить, если и так все понятно без слов-пустышек. Службу безопасности продали, как дворовую девку. Тот, кто ещё служит, превращены в мифологических трупоукладчиков и монстров. Нас боятся и ненавидят. А мы любим свою больную отчизну и хотим защитить её от ядерных всполохов. Как говорится, натерпешься горя — научишься жить. После смерти.

— Не, помирать нам рановато, — утверждал Хулио. — Еще поживем на зло врагам.

— Как будто и не было пяти лет, — высказал я мысль, — у параши. И, кажется, ничего не изменилось?

Ничего не изменилось, согласились приятели, блеск и нищета переломного периода. Кому в зубы балычок, кому — костлявый сучок. Кому — мелкооптовый минет, а кому — пламенный привет. От родного правительства. Кому — квасок с хренком, а кому — в зад пинком. Из жизни. А что делать — диалектика социалистического капитализма: кто не смел, то и не съел. Все, как в джунглях Амазонии.

— Не, у нас круче, — сделал очередной вывод Резо. — У людоедов бомбы «А» нету, им хорошо.

— И нам неплохо, — подняли мы стаканы со светлой, — хотя сидим с чушками «А». Так выпьем же за мир во всем мире! И за нашу победу! — И мы выпили за себя и тех, кто находится на передовой линии невидимого фронта, где наш тоже ждали честь, слава и доблесть. Это в лучшем случае. В худшем безвременная погибель в могильном окопе. И все эти перспективы бодрили. Как бренное тело, так и клокочущий дух.