Плавание в Византий - Роберт Силверберг

«Здесь места дряхлым нет, — неожиданно всплыли в памяти строки. — Зато в разгаре неистовые игрища юнцов; реликты птичьих стай в любовной яри…»

Да-да! Вот именно! Они ведь могут сотворить все, что угодно. Да хоть и его самого. И тут Чарльз не на шутку испугался.

Вновь проклятые вопросы, которые давно перестал себе задавать: «Кто я? Как тут оказался? Откуда эта женщина рядом со мной?»

— Чарльз? Язык проглотил? — накинулась не выносившая молчания Гайойя. — Поговори со мной. Скажи хоть слово, не молчи! На что ты там глазеешь?

— Да так… — Он пожал плечами. — Ни на что.

— Как это?

— Ну, так… Ни на что конкретно.

— Мне кажется, ты что-то там увидел.

— Византий, — поделился Чарльз. — Пытался разглядеть константинопольские стены.

— Вот как. Ты бы его отсюда не увидел. Нет, правда, ты не смог бы разглядеть.

— Я знаю.

— К тому же Византий не существует.

— Пока. Но скоро сотворят. Стоит на очереди.

— Да ну? Ты точно знаешь? Это факт?

— Источник достоверен. Сам слышал в Асгарде. Но даже если б и не слышал… Византий неминуем, разве нет? Куда ж он денется! Скажи, неужели есть причина не выстроить Византий? Всего лишь вопрос времени. А времени у нас навалом.

Тень проскользнула по лицу Гайойи.

— Не знаю…

Он знал о себе очень мало, но точно знал одно: здесь он чужой. Это знание не подвергалось сомнению. Ему наверняка было известно, что зовут его Чарльз Филлипс и до того, как тут оказаться, он жил в 1984 году, в эпоху компьютеров и телевизоров, бейсбола и реактивных самолетов… И его мир был полон городов: Нью-Йорк, Лондон, Париж, Йоханнесбург, Бангкок, Ливерпуль, Сан-Франциско, Буэнос-Айрес и множество других, причем существовавших одновременно. Тогда мир населяли четыре с половиной миллиарда человек, теперь же вряд ли наберется четыре с половиной миллиона. Просто уму непостижимо насколько теперь почти все изменилось. Луна как будто бы осталась прежней, солнце тоже, но тщетно Чарльз искал ночами знакомые созвездия. Опять же Чарльз не знал, зачем и как его переместили в это время. Расспрашивал, но без толку. Никто ему не отвечал; казалось, что никто из них вообще не понимает сути вопроса, что именно ему не терпится узнать. Со временем он перестал спрашивать, со временем расхотелось знать ответ.

Они с Гайойей поднимались на маяк. Она по своему обыкновению стремительно неслась вперед, а он, в своей извечной флегматической манере, плелся далеко позади. Туристы, группками по двое-трое, шутя и хохоча, взбирались по широкому пандусу из больших, плотно пригнанных плит. Иные, заметив Чарльза, изумленно замирали, таращась и показывая пальцем. Он к этому привык — улыбался, иногда неосознанно кивал. Что поделать, он гораздо выше ростом, чем любой из них.

Нижний ярус маяка не произвел на него впечатления: гигантская, футов под двести высотой, прямоугольная постройка, составленная из больших мраморных блоков. В ее прохладных затхлых галереях зияли сотни темных комнатушек — каморки смотрителей и механиков, гарнизонные казармы, стойла для трехсот ослов, доставлявших в световую камеру дрова.

Чарльз мерной поступью шел вверх, вперед, без остановок, пока не вышел на межъярусный балкон. Отсюда маяк начинал сужаться, его фасад, теперь гранитный, восьмигранный, в изящных канелюрах, нависал над головой.

На балконе его ждала Гайойя.

— Держи. — Она вручила деревянный шампур с кусочком мяса. — Жареная ягнятина. Пальчики оближешь. Я уже стрескала кусочек, пока тебя ждала. И вот еще.

В протянутой пиале плескался прохладный зеленый шербет.

— Пойду поищу фанат, — сообщила она и удалилась.

Мясо, обугленное снаружи, оказалось розовым и приятно сочным внутри. Пока он жевал, подошел один из эфемеров — их здесь было несколько десятков, торговавших всевозможной снедью и напитками.

Смуглый коренастый самец в изжелта-красной набедренной повязке нагловато-заискивающе заглянул Чарльзу в лицо.

— Я продаю мясо. Прекрасно обжаренная ягнятина. Отдам за пять драхм.

Чарльз указал на поедаемый кусок.

— Уже не надо.

— Отменное мясо, нежнейшее. Три дня мариновалось в соках…

— Спасибо, — кивнул Филлипс, — но мяса мне уже не надо. Будьте любезны, пройдите дальше.

На первых порах эфемеры ставили его в тупик, да и теперь он испытывал замешательство, сталкиваясь с ними. С виду создания из плоти и крови, однако и не люди, во всяком случае, за людей их здесь не считали. Скорее всего, это продукта технологии настолько совершенной, что не бросается в глаза их искусственность. Иные казались смышленей прочих, хотя все они вели себя так, будто самостоятельности у них не больше, чем у актеров на театральной сцене. Впрочем, как раз на сцене все они и находились. Каждый из пяти городов кишел бесчисленными эфемерами во всевозможных амплуа: пастухи и свинопасы, дворники и торговцы, лодочники, разносчики питья и снеди, базарные перекупщики, школьники, возничие колесниц, полицейские, погонщики, гладиаторы, монахи, ремесленники, проститутки, карманники, моряки и прочая шагая — все, кто необходим для поддержания иллюзии оживленного, процветающего города. Соплеменники Гайойи не выполняли никаких общественно полезных функций. Их было недостаточно для под держания городской жизни, к тому же все они — туристы, странники, ради любопытства кочующие из города в город, из Чаньаня в Нью-Чикаго, из Нью-Чикаго в Тимбукту, из Тимбукту в Асгард, из Асгарда в Александрию — без передышки, неустанно.

Эфемер вовсе не собирался оставлять его в покое: Чарльз отошел в сторону, но существо увязалось за ним и буквально приперло к парапету балкона. Прошло несколько минут, уже появилась Гайойя, мило испачкавшаяся гранатовым соком, а этот эфемер по-прежнему назойливо кружил вокруг Филлипса, предлагая шашлык. Подступая к Чарльзу буквально впритык, эфемер заглядывал грустными телячьими глазами ему в лицо и монотонно гундосил, расписывая прелести товара. Наконец Гайойя прикоснулась к локтю существа и произнесла отрывистым и резким тоном, какого прежде Чарльз у нее не замечал:

— Ему не надо. Отвали — Создание тотчас повиновалось. А Филлипсу она сказала: — Не церемонься с ними. Сразу отшивай.

— Я так и сделал. Он и ухом не повел.

— Ты приказал ему убраться, а он ослушался?

— Я был вежлив. Ну, может, слишком вежлив.

— Надо же, — удивилась она. — Они должны повиноваться человеку — в любом случае.

— А может, он не счел меня за человека, — предположил Чарльз. — Из-за моей внешности. Рост, цвет глаз… Возможно, он подумал, что я своеобразный эфемер.