На переломе эпох. Исповедь психолога - Светлана Беличева-Семенцева

В то лето 1992 года мы жили радушными надеждами и в бешеном темпе. Это был год после августовского путча, когда, казалось, в почти безнадежной ситуации был спасен Белый

Дом и новая Россия, когда жизнь была на пиковом подъеме, и кружили голову наши бурные дела и дерзко смелые начинания, и мы были до отказа ввинчены в свои непривычно новые и самостоятельные заботы. Не верилось, ох, не верилось, что самые тяжкие испытания впереди. И пройдут они через наши души, через самое святое и сокровенное, через любовь, дружбу, дом, семью. И многие, ох, многие, а главное, самые близкие и дорогие люди в этой непримиримой борьбе добра и зла, – фронт, который переместится в наши души, останутся по ту сторону баррикад.

Пассионарный 1991 год

Вот уж действительно, поистине верно сказано, что человек предполагает, а Бог располагает. Новый 1991 год мы встречали в только что обжитой, уютной квартире на Сивцевом Вражке, которая после долгих мытарств и многолетней жизни на чемоданах стала нашим постоянным пристанищем в Москве.

Казалось, этот старый дом с толстенными кирпичными стенами, похожими на крепостные, с окнами в глухой двор, отгороженный высоким забором от Канадского посольства, принесет, наконец, долгожданную, спокойную и размеренную жизнь со всеми нехитрыми земными радостями.

Новый 1991 год мы встречали с немолодой супружеской четой, знакомой психологиней и ее мужем-художником. Художник обладал странным даром неосознанного предвидения чужих судеб, что отражалось в написанных им портретах и в его еще более странной биографии. За его неполных 60 лет судьба так распорядилась, что он в разные годы своей жизни пересекался с разными знаменитостями своего времени. В четыре года на даче он познакомился с Михаилом Афанасьевичем Булгаковым, который приезжал погостить с дядькой-актером МХАТа, позже, в двенадцать лет, в пионерском лагере дружил с другим отдыхавшим здесь пионером, который сочинял стихи – Женей Евтушенко. В двадцать пять лет он отдыхал в Евпатории с молодой четой Горбачевых, в ту пору, когда еще Михаил Сергеевич комсомолил в Ставрополье. Профессиональная наблюдательность и хорошая образная память нашего Художника запечатлели такие мелкие, точные и характерные детали в облике и поведении знаменитостей, о которых нигде больше не прочтешь и не услышишь и потому слушать его воспоминания можно было взахлеб и бесконечно.

Не менее выдающимся свойством нашего Художника была способность рисовать провидческие портреты, в которых отражалось не столько современное лицо и выражение позирующей модели, сколько ее будущее. По его портретам можно было читать чужую судьбу и порой, весьма трагическую. В его доме особенно выделялся портрет женщины-самоубийцы, обреченность которой читалась во всем: в отчаявшихся глазах, безвольной позе, сигарете, будто забытой в краешке губ. Писался этот портрет задолго до трагического конца, в лучшие годы той женщины, когда казалось, ничто не предвещало жизненного тупика, из которого ей так и не удалось выйти. Но каким-то странным образом, которого Художник не мог объяснить, он уже тогда увидел эту отчетливую печать безнадежной обреченности.

Вот почему, когда он захотел написать мой портрет, я согласилась с немалым страхом, поскольку всегда жутко заглядывать в свое будущее. Портрет действительно получился из будущего и внешне был весьма отдаленно похож на меня. На портрете, написанном в колоритных, контрастных тонах, приковывали внимание глаза, полные страдания и глядящие вдаль, вперед, как бы поверх повседневной суетности. Было непонятно, как ему удалось изобразить такую бездонную, и вместе с тем, приподнимающуюся над суетностью жизни боль. Этот собственный взгляд из будущего, полный душевного страдания я не выдерживала, и потому никак не могла решиться забрать сей портрет из дома Художника. И вот через два года после его написания он принес мне этот портрет в подарок сразу к двум праздникам: Новому Году и новоселью.

И на этот раз портрет Художника оказался провидческим. Нет, не покой и мирное семейное счастье принесло это уютное гнездышко на Сивцевом Вражке. Здесь пришлось пережить и сумасшедшие взлеты и не менее сумасшедшие жизненные крахи, пережить и выжить в которых можно было только благодаря глубинному духовному перерождению, приходящему через страдания, непереносимую душевную боль и невосполнимые потери.

Прямо сразу, с первых месяцев того памятного Нового 1991 года, когда вместе с Новым Годом отмечалось и новоселье, незаметно и стремительно мы были вынесены на гребень бурнейших событий, связанных с невиданными социальными и экономическими переменами, переживаемыми в стране. И самое удивительное, все это произошло непреднамеренно и непредсказуемо, как бы помимо нашей воли.

Вскоре, вслед за новогодними праздниками, в нашем доме появился неожиданный и желанный гость – наш общий Друг по Тюменскому университету, скромный кабинетный Ученый, как он себя называл, которого мы не видели больше двух лет и которого нам всегда не доставало. Он приехал с какими-то фантастическими проектами своего коммерческого предприятия, что тогда казалось совсем нереальным и уж во всяком случае, неожиданным для успешно работающего в науке физика. Наши ночные, далеко затягивающиеся за полночь беседы, пестрели неслыханными доселе и плохо понимаемыми словами: биржи, акции, фондовый рынок, эмиссия, номинал, открытая экономическая зона.

Идеи были так новы, так фантастически необычны и привлекательны для нашего еще советского восприятия, что захватили не только нас с мужем, но и стали интересны расторопной прессе. И эти обсуждения и рассуждения из нашей скромной квартиры стремительно переместились на страницы газет, экраны телевидения, в эфир.

Мы помогали нашему Другу как могли. На этом этапе главное было завоевать общественное признание и общественное доверие. Бурно расширялся журналистский круг, заинтересовавшийся идеями нашего Друга. На первую пресс-конференцию, которая проходила в июне того 1991-го года во внушительнейшем здании Москвы – здании СЭВ на Калининском проспекте, приняло участие около тридцати журналистов из разных отечественных и зарубежных изданий. Наш Друг выдержал первое публичное испытание с честью. Нефть и политика, нефть и ценообразование, нефть и рыночная экономика, нефть и геополитические интересы Востока и Запада – он знал все и успел все обдумать, его невозможно было застать врасплох. Он не горячился и не волновался, был спокоен и рассудителен, покорял скромностью, человечностью, обычностью и отсутствием всякой эффектации.

Новый герой выходил на небосклон политической и экономической жизни вступающей на новый путь России. Его ждали и ему поверили. Акции учрежденных под его началом первых бирж и предприятий превзошли все рекорды Гиннеса и расходились с превышением в триста с лишним раз от номинала. Неустанно растущий от их продажи капитал тут же перекачивался в новые дочерние предприятия, возникающие в западных и восточных, северных и южных районах страны, включая Москву и Санкт-Петербург, Калининград и Кемерово, Ростов и Тюмень, Харьков и Новочеркасск.

Штаб-квартира этой все разрастающейся империи находилась в затхлом подвале на Спиридоновке, вблизи Патриарших прудов, где когда-то объявился в Москве Воланд со своей свитой. И так же, как золотой дождь сыпался в зал на представлении, устроенном Воландом, так же, чудесным и непостижимым образом, народ с деньгами устремился на Спиридоновку за акциями, брокерскими местами, учредительными документами, не замечая странного несоответствия между неслыханными капиталами, оседавшими здесь и облупившимися стенами, проваливающимися полами и несусветной перенаселенностью этого магически притягивающего подвала.

Друг появлялся после поездок с очередного учредительного собрания и в неизменно шутливой форме комментировал стремительно нарастающий бум вокруг своего имени и своей все разрастающейся компании. Гуляя по Арбатским переулочкам, недалеко от того места, где доживал свои последние годы Булгаков и где он работал над «одной вещицей», как называл писатель свой роман «Мастер и Маргарита», принесший впоследствии ему небывалую посмертную славу, мы наткнулись на старый скромный особнячок, в котором размещался крохотный уютный ресторанчик «У Маргариты». В ресторанчике негромко играла скрипочка, стояло всего шесть – семь столиков, за которыми располагались довольно необычные и, судя по всему, весьма состоятельные посетители, бывшие накоротке с владельцем ресторанчика.

Этот ресторанчик с негромкой, нежной скрипочкой и холеным, с острыми изучающими глазами хозяином, понравился нам. Где, как не «У Маргариты» можно было обсуждать фантастические успехи и еще более фантастические перспективы предприятия, основанного нашим Другом. Среди бурных перемен и событий, на Друга вдруг наваливалась ностальгия по прежней спокойной и размеренной жизни кабинетного ученого. Его еще не оставляла надежда на то, что выкроится время для защиты практически готовой докторской диссертации, и что когда-нибудь он вернется к своей, как тогда казалось, на время оставленной физике.